Пассаж об Обители Льва

 

Он появлялся внезапно и всегда там, где его ожидали меньше всего. Иногда руки, шея и лицо у него были исцарапаны < просто я иду напрямик, под сплетенными ветвями, по пути лавины, скатывающейся с горы, и, избегая этих тайных туннелей, я падаю свободно, как камень, пробивая туннели, которых никто не знает, по которым обычно ходят мои волки, убегая от охотников: один из них черный, и он – вожак; другой – золотистый, он не дает странникам потерять друг друга, а третий – серый, и это дозорный. Однако я пришел, и меня не мучает жажда. Я пил из речек. Я не голоден, я ел плоды и корни, я пришел, чтобы увидеть вас, которые сыты по горло: наверное, вы устали от своих молитв, устали от равнодушия своего невидимого бога. Устали от самих себя, я пришел предложить вам немного солнца, которое удручает вас, а ведь оно так прекрасно, я пришел дать вам немного свежести – вам, таким горьким. Может быть, вы захотите пойти со мной в чащу леса, выйти из своих потных стен, без ваших одеяний, чтобы вы шли со мной без цепей, без кляпов, чтобы вы немного освободились от самих себя, таких нагруженных, и без стыда, потому что все вы считаете себя преступниками. Вот для чего я пришел. Но сначала приготовьтесь и разведите костер, потому что начинается братская трапеза >.

 

Костер был не тем огнем, плененным в каминах келий, монахи, когда приходил шаман, разводили вне своих стен настоящий костер. Языки пламени были так велики, что их можно было разглядеть на контрастном фоне окружающего леса, или в воздухе окружающей пустыни, как на стенах, и там были волки, олени, еноты, несколько леопардов, собаки, лисы, койоты и странные птицы, может быть, они пришли издалека вместе с шаманом. Монахи радовались жару пламени и пользовались этим - таким особым – моментом, сбрасывали свои тяжелые сутаны, свои трусы – у кого какие, - рваные ли, целые ли, но не такие маленькие, как трусики шамана, те, красные, и они либо пугались, либо умирали со смеху. Большинство из них были в сандалиях или босые. Они вытаскивали свои сокровища, открывали свои припрятанные таверны, и лилось столь драгоценное вино, да, они давали себе волю так, как им говорил шаман, или следуя его примеру, они не могли сопротивляться его силе.

 

Многие признавались шаману в различных недугах своих тел и душ, и дикий отшельник приказывал им растянуться на солнце, и в этой позе, такой неудобной для них, садовник подрезал свои цветы, так он говорил, а потом велел им занять то или другое положение и обмазывал их увлажненным пеплом и грязью, любой грязью, он разжижал ее своей слюной или брал грязь из лавы. Некоторым он плевал прямо на страждущие части тела или на иссеченные спины. Изношенные сандалии он бросал в огонь. Монахи молились и молча просили прощения у Святого Франциска, и просили, чтобы он позволил им воспринять Благодать Божию; тогда шаман, услышав этот гвалт, царивший в их умах, еще таких юношеских, несмотря на их возраст, привел Святого Франциска – лично, живьем и в цвете, чтобы он роздал его пастве свои розы, свои веточки ванили, проса и душицы, а также по колокольчику каждому. Колокольчик был для того, чтобы они надели его себе на шею, он должен был напоминать им, что движение звука этого странного звона соответствует той радости, которую они должны испытывать всегда, при любых обстоятельствах. Которую они потеряли.

 

Шаман и Святой Франциск некоторое время беседовали в их присутствии: «Тебе не нужны ни молитвы, ни церковные службы, ни крапива, ни колокольчики, ты так радостен и так легок, ты обладаешь властью, позволившей тебе привести меня сюда, подобно доброй воле, раздвигающей мрак, тебе стоило только явиться и прошептать мое имя; мне хотелось бы странствовать с тобой, я тоже люблю животных, солнце и луну. Но тебе повезло больше, чем мне, ибо ты станешь Делателем Нового Мира». Это происходило в обители, и монахи страшно перепугались, услышав столь грандиозное обещание, а Святой Франциск - живьем и в цвете – прислонился задом к дереву, и оно изогнулось, и нам нем появились плоды – хотя это была сосна, - и монахи удивились еще больше. Шаман взял гроздь плодов, и это оказались персики. Все сорвали по персику и отправили их себе в рот, и насладились ими. Облегчение и благоухание вернулись на их измученные лбы.

 

В старые времена в бесчисленных песчаных пустынях держали Обители, чтобы пустыни всегда были ухоженными, чистыми, помазанными каждая своему звездному небосводу; теперь же, в этой неисследованной пустыне, Обители поддерживали благоухание в темных уголках, чтобы звезды могли немного прийти в себя от своих одиноких пределов; это было что-то вроде обсерваторий, где монахи наблюдали за небесами снаружи и изнутри. Шаман, знавший об этом, сам был пределами, и был отшельником.

 

Сосуд, наполненный глазурью со звездами на дне, и сосуд, наполненный водой, спокойной, чтобы удержать внутри истинные потоки и реки, в которые заглядывают бездны. Это различный язык. В Обителях не говорят ни языком, ни слюной, там не поют ни голосом, ни горлом, климат внутри них - это воздух и равнозначное ему безмолвие, не нарушаемое даже молитвой, а отсутствие голосов – это хор, позволяющий окутать себя лесом. Итак, он пришел в свой сад и заглянул в него. Шаман изучал это молчание и хранил его, как свое собственное, он сжимал его в руках, как орех, ел его и усваивал всю ту бездну, что была в нем. Он вручал каждому монаху перевязанный камень и говорил: «Когда ты почувствуешь, что умираешь от холода, возьми камень в руки и разведи огонь, излучи его из своего сердца, камень – это костер. Или положи на него голову, и поднеси его к уху, и погрузись в сон, который он передает тебе, и насладись приливами и отливами вулкана, извергающего лаву, подобно раковине, в которой слышен шум моря, в древних камнях слышно биение сердца мира. Его отрыжка».

 

Шаман взял крест, который поставили на холме, и сказал им, что отнесет его на самый верх ближайшей вершины, чтобы этот крест оказался как можно ближе к небесам, ибо там ему и место. Монахи сопровождали его; хотя подъем был очень тяжелым; склон - очень крутым; крест – очень высоким; день – очень ясным; братская трапеза на истерзанной земле; земля радовалась; и они увидели, как он, к их великому сожалению, ушел – очень скоро, как уходят счастливые мгновения, им словно не сидится на месте. Он ушел в другую сторону, его волки – вместе с ним, и все его дикие животные одновременно исчезли из виду, только несколько птиц в таинственных и невидимых кронах тихо – очень тихо – пели, молясь.

 

Отшельник был подобен золоту, а шаман был субстанцией золота и еще одним солнцем.

 

Вершина одиночества – не смерть, а жизнь. Хаос есть отсутствие равнодушного Бога. Однако то, что Бог отстраняется от всего, - ложь, его Обитель – живые существа: все. Шаман скоро будет держать в своих руках, на своей Накидке Небесные Врата. Он знает, что Кецалькоатль и Тонанцин теряют силы, и то, что происходит там, в отдалении, - это их агония. Его посещение Обители Львов состоялось за двадцать лун до этого. Однако это было уже так близко, что ощущалась его безжалостность, без этого одиночество усиливалось повсюду каждую ночь.

 

И тогда шаман заметил знак, который должен был повести его к настоящей зиме. Это был гром среди безоблачного неба.

 

И он содрогнулся. Ему хотелось бы оборвать свою сдержанность и свое одиночество, немного побыть в Обители вместе с теми, другими дикими животными. Но он должен был идти по иным, скользким тропам, идти куда глаза глядят.