Студопедия — ГЛАВА 13. – Это абсурд, – сказала Барбара.
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ГЛАВА 13. – Это абсурд, – сказала Барбара.






 

– Это абсурд, – сказала Барбара.

– Ты так говорила, – напомнил ей Уильям, – когда тебе сообщили, что ты носишь двойню. Ты говорила так же…

– Это все абсурд! – повторила Барбара. Она вытирала стол мокрой тряпкой, хотя Уильям еще и наполовину не закончил свой завтрак. Барбара теперь часто тан делала – посреди еды начинала вытирать со стола, поднимая тарелки, чашки и баночки и бесцельно водя под ними тряпкой. Это была какая-то странная привычка. Уильям схватил банку с джемом и, как бы защищая ее от Барбары, почти прижал к груди.

– Но он тебе понравился.

– Ну и что? – раздраженно фыркнула Барбара. – Ну и что, что понравился? Да. Он выглядит весьма симпатичным и цивилизованным человеком. Но не в этом дело. Поставь джем, а то испачкаешь свой джемпер.

– Нет, не испачкаю, – ответил Уильям. – Джем внутри банки, а не снаружи. Ты ведь сказала, что не помнишь, чтобы Фрэнсис тан хорошо выглядела, и что он приятный человек.

– Но он иностранец!

– Каждый из нас является иностранцем по отношению к человеку другой национальности, – терпеливо заметил Уильям. – Пожалуйста, оставь тосты, я съем еще.

– Смешанные браки…

– Барбара!

– Не кричи.

– Но они не собираются пожениться! – воскликнул Уильям, не обращая внимания на замечание жены. – Луис – женатый человек. С Фрэнсис у них просто роман.

– А ты, конечно, хорошо разбираешься в таких делах, – сварливо заметила Барбара, мстительно убирая от него масло.

– У Фрэнсис уже было несколько романов, – как бы не замечая слов Барбары, продолжал Уильям, намазывая на тост толстый слой джема, чтобы компенсировать потерю масла. – И ни один из них не был серьезным. Этот – самый серьезный за всю ее жизнь. Вот и все.

Барбара поставила масло в холодильник и так хлопнула при этом дверцей, что все бутылки внутри него жалобно звякнули. Она осталась стоять у холодильника спиной к Уильяму.

– Барбара?

Она не ответила и продолжала стоять, явно напряженная, уставившись на висевший над холодильником слащавый рождественский календарь, который был прислан ближайшей авторемонтной мастерской. Уильям с полминуты вежливо подождал и принялся за свой тост.

– Это не то! – прорвало наконец Барбару.

– Что не то? – жуя, спросил Уильям.

Она повернулась, стараясь выглядеть спокойной.

Уильям подумал, что всю свою жизнь Барбара старалась не выказывать чувств, за исключением, пожалуй, крайнего гнева.

– Я не против того, чтобы у Фрэнсис был роман. В конце концов, я не против и того, что он иностранец.

– Слава Богу!

– Но ведь на этот раз она серьезно влюблена! Уильям внимательно посмотрел на нее.

– Что?

– Она по-настоящему влюблена. Глубоко и серьезно.

– Ну и…

– Он женат.

– Да. Я знаю.

– Ей будет больно…

Уильям положил свой тост на тарелку.

– Я не понимаю…

– Конечно, ты не понимаешь. Ты никогда ничего не понимаешь. У тебя все просто. Да пойми ты, что Фрэнсис влюбилась в женатого католика и их отношения обязательно закончатся слезами, большую часть которых прольет именно Фрэнсис.

Уильям снова взялся за тост. Его рука немного дрогнула, и капля джема упала на джемпер.

– Почему ты не можешь позволить ей спокойно наслаждаться своим счастьем? Даже если в будущем у нее возникнут какие-то проблемы, сейчас ведь их нет. Почему тебе просто не порадоваться за нее? Что ты раскаркалась, как злая ворона?

– У тебя на джемпере джем, – сказала Барбара. – Я же говорила, что ты его испачкаешь.

– Замолчи! – взорвался Уильям. Он швырнул свой тост через всю кухню и проследил, как тот приземлился джемом вниз, в корзину с выглаженным бельем.

– Эти мужчины, – явно сбавляя тон, проговорила Барбара, – эти неисправимые романтики! Какой смысл радоваться по-дурацки тому, что рано или поздно обернется трагедией? К счастью, я не разделяю твоей романтической сентиментальности.

Уильям нагнул голову и уставился в стол. В который уже раз он с сожалением подумал о том, что в английских семьях, принадлежащих к среднему классу, уже давно не принято бить жен.

– Не думай, что я не люблю Фрэнсис, – сказала Барбара, – и не думай, что я ее не понимаю. Именно потому, что я ее люблю и понимаю, я не собираюсь играть в идиотскую игру, прикидываясь, будто она обрела многообещающее будущее, когда это совсем не так. А сейчас я пойду заправлять кровати и оставлю тебя разбираться с тем, что ты натворил в корзине с чистым бельем.

Она вышла, важно закрыв за собой дверь. Уильям слышал ее тяжелые и ровные шаги на лестнице, потом они протопали по площадке и раздались уже в спальне, поглощенные затем звуками радио, которое Барбара в таких случаях всегда включала вызывающе громко.

Уильям встал, подошел к раковине для мытья посуды и почистил свой джемпер мокрой тряпочкой. Он посмотрел в окно. За окном открывался тот же вид, что и сорок лет тому назад, когда Барбара сообщила ему, что у нее будет двойня. Те же ровные красивые поля, те же изгороди, те же ряды тополей с могучими стволами. Единственное изменение состояло в том, что на ферме за ближайшим полем поставили уродливую силосную башню и еще более уродливый амбар, выкрашенные неестественно зеленой краской и теперь уже расцвеченные пятнами ржавчины.

Уильям оперся о край раковины. Возможно, он романтик. Возможно, он считает, что, какие бы трудности ни ждали Фрэнсис впереди, они стоят ее нынешнего ощущения счастья. Возможно, каким-то инстинктом, совершенно не принимающим в расчет реальные факторы (а он всегда в большей степени уважал чувства, чем логические построения), он улавливал понимание того, что любовь никогда не проходит бесследно, даже если она кончается.

И все же Барбара, при всем ее сложном характере, давая трезвые оценки реального хода вещей в этот момент, когда Фрэнсис испытывает только радость, совершенно права. И, конечно же, Барбара является матерью его дочерей (хотя инстинкт материнства получал у нее порой весьма странные проявления) и стремится уберечь их от невзгод, пусть иногда и методами, вызывающими у Уильяма неприязнь. В конце концов, удивительно хотя бы то, что Барбара воспринимает нынешнее счастье Фрэнсис вполне серьезно, а не хмыкает презрительно над тем, что кто-то где-то в здравом уме может не считать само понятие романтической любви абсолютной чепухой.

Уильям широко зевнул и отвернулся от окна. Бедные двойняшки, бедные маленькие двойняшки, у вас сейчас сплошные проблемы. У Лиззи проблемы в настоящем, у Фрэнсис – в будущем, даже если сама она о них еще не знает.

Он вспомнил, как думал, когда его дочери были плаксивыми младенцами, что никто не решился бы заводить детей, если бы заранее знал, как изматывает уход за ними. Какие наивные мысли роились тогда у него в голове! Теперь, с высоты родительского опыта, он понимает, что те годы младенчества двойняшек были золотыми годами его отцовства. И причина тут проста – тогда он был вполне в состоянии сделать своих дочерей довольными и счастливыми.

Он пересек кухню и заглянул в корзину для белья. Тост лежал на его тщательно выглаженной и сложенной пижаме, светло-голубой в более темную голубую же полоску. Постояв несколько минут над корзиной, он решил оставить все как есть.

Новый управляющий отделением банка в Ленгуорте был моложав, У него было узкое лицо и короткая стрижка. Он носил один из тех мрачноватых невыразительных костюмов, в которых сегодня на работу ходят все, кроме фермеров и автослесарей.

– Я рад, мистер Мидлтон, этой возможности встретиться с вами, – сказал он Роберту.

„Почему встретиться? – подумал Роберт. – Он хочет подчеркнуть разницу между встречей и знакомством? В любом случае, это же они меня вызвали".

– Вы просили меня зайти.

– Да, действительно. Насколько я помню, письмо было адресовано и вам, и миссис Мидлтон. Я, честно говоря, ожидал, что…

– Как я уже говорил вашему секретарю, миссис Мидлтон по будням работает в школе Уэстондэйл в Бате.

Управляющий поднял брови и поджал губы.

– Вы проинформировали нас?

– Почему мы должны были вас информировать?

– В вашем нынешнем положении, – управляющий заговорил тоном, который подразумевал, что задолженность Роберта равнозначна по крайней мере уголовному преступлению, – вы должны информировать нас обо всем.

Роберт открыл было рот, чтобы выкрикнуть: „Не смейте разговаривать со мной таким тоном!" – но промолчал. Чего он этим добьется, кроме кратковременного выброса адреналина в собственные вены? А потом нужно будет извиняться, сознательно обеспечивая противнику выгодные позиции. Роберт бросил взгляд на рыжеватые волосы банкира, его бесцветные, почти без ресниц глаза. Кожа управляющего еще носила отпечатки юношеских прыщей. Он не только выглядел как противник, ему, похоже, это даже нравилось.

– Пожалуйста, садитесь, мистер Мидлтон. Роберт неохотно подчинился и выбрал кресло, обитое черно-серой шерстью. Управляющий сел в свое кресло за столом и сложил руки на толстой папке, в которой, видимо, находились финансовые отчеты Мидлтонов.

– Боюсь, мистер Мидлтон, я не могу больше терпеть эту ситуацию.

– Как вы смеете использовать слово „терпеть"? – вскричал Роберт, забыв о решении сдерживаться. – Как вы смеете? Ваше учреждение всего лишь предоставляет клиентам услуги, и, позвольте напомнить, дьявольски дорогие услуги. Вы не комитет по этике, который имеет право судить заблудших.

Управляющий с болезненной гримасой на лице посмотрел на свои руки, как будто ждал, пока неприятный запах улетучится из комнаты.

– Наша кредитная комиссия, то есть кредитная комиссия головного отделения в Бате, ранее уже требовала от вас принятия неотложных мер для безусловной и скорейшей выплаты основной части долга. Тогда, если вы помните, было выдвинуто условие о том, что вы существенно снизите сумму непокрытой задолженности в течение девяти месяцев. Этот период истек, а ваш долг фактически не уменьшился. Руководство банка беспокоится, что таким образом долг „зависает", мистер Мидлтон.

– Зависает?

– Под этим подразумеваются опасения того, что вы, мистер Мидлтон, привыкнете к этому долгу и не будете предпринимать по нему ничего, кроме выплаты процентов.

Роберт на секунду опустил взгляд. Голова у него плыла. Ему не верилось не только в то, каким образом разговаривал с ним этот рыжеватый управляющий, ему не верилось и в то, что именно тот говорил. Роберт глубоко вздохнул.

– Вам не приходит в голову, что факт существования этого долга висит на нас в тысячу раз более тяжелым бременем, чем на вас? И причина этого проста – этот долг ставит под угрозу все, чего я и моя жена добились за восемнадцать лет. Вы что, считаете, что в нынешней ситуации мы спокойненько посиживаем, а не напрягаем каждый нерв и мускул в стремлении хоть как-то улучшить ее? Что еще, по вашему мнению, заставило мою жену взяться за работу на стороне, как не стремление найти источник средств для покрытия ваших огромных процентов по кредиту и таким образом пустить прибыль от художественного салона на возврат самого кредита? Моя жена, очень талантливая и образованная женщина, вынуждена делать работу, на которую и ваши клерки не согласились бы.

– Извините, – перебил управляющий, – но личные моменты здесь не нужны.

– Но что еще мы можем сделать? – почти прокричал Роберт. – За малую прибыль мы сейчас работаем с большим напряжением, чем когда-либо. Что еще можно от нас ожидать?

Управляющий сменил позу. Теперь его локти стояли на столе, а кончики пальцев были сведены на уровне лица. Жест показался Роберту одновременно и властным, и ханжеским.

– Наша кредитная комиссия…

По непонятной причине Роберт почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.

– Наша кредитная комиссия, – продолжал управляющий, глядя в глаза Роберту, – требует безусловного подтверждения того, что основная часть долга по кредиту будет уплачена в ближайшем будущем.

– И как, черт возьми, я могу предоставить такое подтверждение?

– Очень просто, мистер Мидлтон. Выставив ваш дом на продажу.

Дженни стояла на небольшой площадке перед дверью в офис „Галереи" с подносом, на котором виднелась маленькая бутылочка минеральной воды и сандвич с тунцом. Роберт находился внутри офиса; дверь была плотно закрыта. Было уже около трех часов, а он, как она знала, еще не обедал. Она тихонько постучала.

– Кто там? – спросил Роберт. – Это я, – ответила Дженни.

– А, Дженни, заходите.

Она осторожно открыла дверь. Он сидел за столом, а вокруг него лежали папки-скоросшиватели с банковскими документами.

– Я подумала, что вам надо хоть немного перекусить. Ведь вы не обедали.

– Да, не обедал. Очень мило с вашей стороны.

– Сандвич с тунцом. Это все, что осталось в кафе наверху. Думаю, он ничего.

– Спасибо.

Она поставила поднос на приставной столик.

– Это минеральная вода. Может, вы хотите кофе? Он посмотрел на нее. Лицо у него было очень бледным.

– Дженни.

– Да, – ответила она.

– Присядьте на секунду.

Она села на ближайший вращающийся стул, сложив руки на коленях. На секунду в комнате повисло молчание, затем Роберт вдруг, без всякой преамбулы, произнес:

– Мы должны продать Грейндж.

Она слабо вскрикнула, ее руки взметнулись к лицу.

– Нет…

– Да, мы должны, – сказал Роберт. – Сегодня утром я был в отделении банка. У нас было девять месяцев для того, чтобы уменьшить основную задолженность. Ничего не вышло. Мы еле-еле успевали платить проценты. И вот они захлопывают дверцу.

Дженни на секунду представила себе свой небольшой дом, который после смерти Майка стал для нее чем-то большим, чем просто жилище. Она представила столь знакомый и дорогой для нее фасад, увитое плющом крыльцо, окна мансарды, которые выступали в крыше словно удивленно поднятые брови, и с каким-то испугом ощутила, каким бы ударом для нее была даже потенциальная угроза потерять его.

– О, Роб!..

Он взял сандвич и послушно откусил кусок.

– Я не знаю…

– Она обожает этот дом, – продолжил Роб, кладя надкушенный сандвич на поднос. – Она положила на него глаз с того момента, как мы приехали в Ленгуорт. Мы часто гуляли с ней около него по уик-эндам, говоря друг другу: „Когда-нибудь, когда-нибудь…" и строя планы, как бы мы украсили его. Когда наконец мы получили дом, она вложила в него всю душу. А теперь вот мне нужно сказать ей, что у нас его забирают.

– Может…

– Может, что?

– Может, – сказала Дженни, сжимая свои маленькие аккуратные руки, – банку будет достаточно, если вы дадите объявление о продаже, а дела пойдут потом лучше, и вам не придется в действительности его продавать?

– Они требуют минимум сто тысяч фунтов через шесть месяцев.

Роберт и Дженни посмотрели друг на друга.

„Сто тысяч фунтов, – со страхом подумала Дженни, – было намного больше той суммы, которую страховая компания в конце концов выплатила после гибели Майка в автомобильной катастрофе". Вообще все, что она имела, включая дом, стоило гораздо меньше суммы долга Мидлтонов. Она похолодела при мысли об этом.

– Лиззи такая мужественная и сильная, – проговорила она. – Я уверена, она выдержит это известие. Она придумает какой-то выход.

– Правда? – с надеждой спросил Роб. Он посмотрел на простое милое лицо Дженни, накрахмаленный воротничок ее блузки, аккуратную нитку жемчуга, ниспадающую на застежку ее жакета. Неожиданно он почувствовал, что ее облик дает ему ощущение покоя и постоянства. Ему вдруг почти захотелось броситься к ней, спрятать голову у нее на груди и попросить ее успокоить его, пообещать ему, что наутро все уже будет в порядке.

Сдержав себя, он сказал:

– Проблема в том, что думать уже не о чем. Мы уже передумали и перепробовали все.

Он попросил Дженни закрыть „Галерею" и рано ушел домой вместе с Сэмом и Дэйви, которых Дженни, как обычно, забрала из школы и напоила чаем. Сэму не нравилось, что его забирала Дженни. Он почему-то боялся ее и подсознательно в ее присутствии вел себя спокойно. Это шло вразрез с его обычной манерой, и в качестве компенсации по пути из „Галереи" в Грейндж он становился просто ужасен. Он сыпал неприличными словами и кидался на дорогу, как камикадзе, так что обычно Роберт приходил с ним домой очень взвинченный. Если Лиззи успевала сама забрать мальчиков из „Галереи", то они возвращались в ее разбитой машине, а это лишало Сэма возможности проявить все свои хулиганские наклонности, поскольку путешествие занимало всего три минуты.

Когда Роберт привел Сэма и Дэйви домой (при этом Дэйви угрожающе пыхтел, так как Сэм сказал ему, что его лицо похоже на задницу бабуина), он увидел, что Алистер сидит на кухне и ест овсяные хлопья, горстями доставая их из коробки и отправляя в рот. При этом он не отрываясь читал комикс. Гарриет нигде не было видно.

– Привет, – сказал Роберт.

Алистер отправил в рот очередную порцию хлопьев, рассыпая их по столу, и ничего не ответил отцу.

– Прекрати! – крикнул Роберт, – Отвечай, когда я с тобой разговариваю, и перестань есть хлопья, если не можешь есть их по-человечески.

Сэм выскользнул из кухни в своем стремлении попасть к телевизору, а все еще пыхтящий Дэйви поплелся за ним.

Алистер медленно оторвал взгляд от комикса и с удивлением посмотрел на отца.

– Прошу прощения?

– Ты слышал, что я тебе сказал.

Роберт потянулся и вырвал у него коробку с хлопьями и комикс.

– Извини, но…

– Пойди возьми щетку и совок и убери это безобразие. Потом садись готовить урони, пока я не позову тебя к ужину.

– В настоящее время, – заявил Алистер, – я даже отдаленно не склонен к принятию ужина.

– Тогда можешь оставаться голодным, мне все равно.

Алистер предусмотрительно отошел в сторону, чтобы на всякий случай быть подальше от отца.

– Должен сказать, ты вне себя. Что случилось? Роберт подошел к холодильнику и начал доставать баночки и продукты, завернутые в фольгу и вощеную бумагу.

– Делай, что я тебе сказал, Алистер. Где Гарриет?

– Не спрашивай меня. В последний раз она была замечена на рыночной площади с Хизер. Видимо, они стояли в очереди к Джэймсу Пэрду, что указывает на абсолютное отсутствие вкуса у моей дорогой сестры.

– Алистер, – сказал Роберт, доставая противень и укладывая на него аккуратными рядами итальянские сосиски, – если ты не пойдешь и не возьмешь совок, я тебя отлуплю.

Алистер медленно вышел из кухни и вполголоса заметил Корнфлексу, который с интересом высунулся на шум из своего ящика, что разозлиться – это значит признать свое поражение перед противной стороной.

Роберт добавил на противень разрезанные пополам помидоры и несколько вялых консервированных грибов (мальчики никогда не станут их есть, а вот Гарриет съест, если только придет домой). Затем поставил противень на верхнюю полку духовки. Ему вдруг захотелось немного виски, но он тут же отказался от этой мысли, сказав себе, что еще всего лишь двадцать минут шестого, и вспомнив, что с Рождества виски в доме вообще нет.

Алистер вернулся с совком и метелкой и собрал ими примерно две трети рассыпанных хлопьев. Подойдя к мусорному ведру, он ссыпал туда мусор так, что его большая часть вновь попала на пол.

– Вот, папа, я искренне надеюсь, что ты удовлетворен, – саркастически заметил мальчик отцу и выплыл из кухни, оставив дверь открытой.

Роберт прошел в находившуюся рядом с кухней кладовку – великолепную кладовку в викторианском стиле с ровными рядами полок и огромными крюками для окороков – и достал из морозильника упаковку замороженных кубиков картофеля и пакет гороха. Пакет с горохом был уже открыт, а пластик в месте надреза кое-как скреплен проволочкой. Естественно, она сразу же выскочила, и несколько пригоршней гороха с веселым стуком просыпались внутрь морозильника. Роберт чертыхнулся, захлопнул крышку и понес остатки гороха на кухню.

Через двадцать минут должна подъехать Лиззи, и как раз к этому времени будет готов ужин для детей.

Ясно, что Роберт не сможет ничего сказать ей до тех пор, пока они не выпьют по бокалу болгарского красного вина из супермаркета. Был такой короткий период – роскошный, надо сказать, период, – когда Роберт имел кредит у одного виноторговца из Бата. Тогда они с Лиззи попробовали лучшие вина и даже увлекались статьями о винодельчестве в Новой Зеландии и Чили. Теперь во время еженедельных массированных (не менее двух тележек) закупок продуктов в супермаркете они позволяют себе лишь три бутылки из того, что идет по распродаже. Роберт сурово внушал себе, что даже такое количество – ровно на три бутылки больше того, что могут позволить себе многие другие семьи. И все же перед ним часто вставали картины более беззаботных дней, и он втайне скучал по ним.

Высыпая кубики картофеля на второй противень, он спрашивал себя, как ему лучше построить разговор с Лиззи: начать издалека или просто вывалить это ей, прямо смотря в глаза? Бац, и готово. Когда-то он, без сомнения, остановился бы на втором варианте. Это больше подходило ей. Она и сама преимущественно действовала именно так. Даже будучи совсем молодой, она в сложных ситуациях никогда не отступала. Это была одна из черт, которые Роберт любил в ней, – прямой и честный подход ко всему, что он ей говорил и чего у нее просил. Но мало того, что все, что ему предстояло сказать ей сегодня, было самым ужасным за всю их совместную жизнь. Сама Лиззи изменилась. Став старше, она, разумеется, немного сникла, в ней поубавилось оптимизма. На нее, кроме того, сильно подействовала последняя встреча с Фрэнсис и ее испанцем. Она вдруг стала очень задумчивой. Создавалось впечатление, что она погрузилась в продумывание каких-то глубинных и потаенных мыслей, переоценку своих чувств. Честно говоря, это сводило Роберта с ума. За двадцать лет совместной жизни он привык, что Фрэнсис часто заполняла мысли Лиззи, но на этот раз все было по-другому. У него создалось впечатление, что Лиззи гоняла в своей голове мысли о Фрэнсис и Луисе чуть ли не с какой-то маниакальностью. И если честно, то как она смеет (Роберт в этот момент засыпал горох в кастрюлю с горячей водой), как она смеет даже на секунду, даже в мыслях уходить от него и их проблем куда-то в сторону? В тот момент, когда она так нужна ему?

Дверь из сада открылась, и в кухню ввалилась Гарриет, швырнув портфель на пол и захлопнув дверь ударом ноги в ботинке типа „матросский".

– Привет, дорогая.

– Привет, – коротко кивнула Гарриет. Она явно только что плакала, и под глазами у нее (тщательно подкрашенными для Джэймса Пэрда) легли тени, как у грустной панды.

– Все в порядке?

– За что мне все это?!

Роберт положил лопаточку, которой переворачивал сосиски, и пересек кухню. Он опустил руну на плечо Гарриет.

– Что, мальчики?

– Среди всего прочего дерьма…

– Не говори таких слов.

– О, – вздохнула она, вырываясь из-под руки отца, – школа, история, зануда мисс Пелпс, эта сучка Хизер Морган…

– Хочешь рассказать мне об этом?

– Я не могу, – заявила Гарриет. – Я не могу рассказать об этом никому. Что на ужин?

– Сосиски.

– Опять?

– Опять.

– Пойду смотреть телек…

– Нет, – сказал Роберт, – ты накроешь на Стол. Роберт увидел, как в другом конце холла открылась дверь в детскую. Показался Дэйви, страшно перевирая мотив, напевающий песенку из рекламного ролика про чистящее средство для кухонной посуды.

– Заткнись! – догнал его крик Сэма.

Дэйви появился в проеме кухонной двери, все еще напевая.

– Мужик, когда я попрошу тебя спеть, – вновь закричал Сэм, подражая выговору американских мафиози, – я приклею тебе „никель" на задницу.

Дэйви прекратил пение.

– А что такое „никель"?

Роберт посмотрел на Гарриет. Она ухмылялась.

– Это такая американская монета, пять центов. Дэйви с беспокойством ощупал зад у своих вельветовых штанов.

– А-а-а, – сказал он.

Когда дети поели и запихнули свои тарелки в посудомоечную машину, а Лиззи, вернувшаяся домой очень уставшей и с двумя ящиками карточек, которые собиралась рассортировать до сна, уже выпила половину стакана вина, Роберт внезапно, без всякого вступления, наперекор всем своим планам рассказал ей о своем визите в банк. Теперь он ждал ее реакции.

Минуту она молчала. Она просто сидела неподвижно в кресле, которое так любовно обтянула три года назад привезенной из Швеции клетчатой тканью, уставясь на темно-красную жидкость в своем стакане и не произнося ни слова. Затем, так же тихо, она начала плакать, все еще глядя вниз, так что ее слезы, казавшиеся Роберту неестественно большими, стекали по щекам, падая ей на руки, на колени и в стакан. Эта картина глубоко потрясла Роберта. Лиззи никогда не плакала. Она считала, что плакать можно только по случаю подлинно глубокого горя. Она всегда говорила, что плакать из-за чего-то, кроме потери или страданий другого человека, значит просто потакать своим слабостям. И вот теперь она сидела здесь, рыдая все сильнее, и слезы текли из ее глаз все обильнее. Они текли ручьями из-под волос, ниспадавших по обе стороны ее склоненной вниз головы.

– Лиззи, – позвал ее Роберт со страхом и болью в голосе. Он подошел, опустился рядом с ней на колени и попытался взять у нее стакан, потому что ее начало трясти, но она крепко сжимала его.

– Нет…

– Лиззи, дорогая! Моя дорогая Лиззи…

– Нет! – проговорила Лиззи сквозь рыдания. – Нет!

– Мы должны. – Он осторожно положил свою руку на ее кисть, сжимавшую стакан с вином – Мы должны, Лиззи. Но это же не конец света. Мы снова встанем на ноги через год-два и сможем выкупить его обратно…

– Я не вынесу этого, не вынесу, нет…

– Лиззи, это всего лишь дом.

– Нет! – выкрикнула она и отбросила его руки, выплеснув часть вина на юбку. – Все рушится!

– Ерунда, – проговорил Роберт, пытаясь улыбнуться и заглянуть ей в лицо, – не драматизируй ты так. Ну же, дорогая, с нами все в порядке. С детьми тоже. А это самое главное.

Лиззи приподняла голову. Ее лицо покраснело и блестело от слез, как иногда и у Дэйви во время приступов горя, вызванного Сэмом.

– Я больше не могу выносить этого, – сказала она, неловко вытирая щеки тыльной стороной ладони, – я не могу, я не могу так больше!

Роберт протянул ей свой носовой платок.

– Ну хватит, – полушутливо произнес он, но в его тоне зазвучало недовольство, – не переигрывай. Это не конец света.

– Это мой конец, – всхлипнула, громко сморкаясь, Лиззи.

– Вот спасибо-то…

Она внезапно повысила голос:

– Почему я не могу сказать, что с меня довольно? Почему не могу? Почему я не могу сказать правду? Сказать, что я уже дошла до предела сил и не могу жить дальше, идиотски, бессмысленно и жалко притворяясь, что мы держимся на плаву, тогда как мы на самом деле тонем?

– Мы не тонем.

– Нет, мы идем ко дну! – закричала Лиззи. – Мы отдаем все, что создали, у нас теперь нет даже крыши над головой, она принадлежит этому проклятому банку. Да и раньше принадлежала, все принадлежало ему, а мы просто жили ложью, потому что все было построено на песке, ничего настоящего, ничего прочного, – ее голос повысился до визга, – и ничего наша жизнь не стоила, просто глупая и тщеславная бравада!

Она зло смотрела на него, с припухшим лицом, с некрасиво открытым ртом. Еще не осознав, что он делает, и сразу же ужаснувшись себе, Роберт размахнулся и ударил ее по щеке.

Лиззи лежала одна в спальне для гостей. Она не спала, уставившись в полутьме на полоску голубоватого света от уличного фонаря, падавшего сквозь не до конца задернутые шторы, и на желтоватую полоску под дверью, которая выходила на лестничную площадку. Свет там всегда оставляли включенным, потому что Дэйви мог чувствовать его отсутствие даже сквозь сон.

Это она решила лечь отдельно от Роберта. Раньше такого не случалось, не считая случаев, когда кто-нибудь был болен гриппом, и Роберт решил и даже высказал это вслух, что она не спит вместе с ним из-за того, что не может его больше переносить. И это было правдой, но не в том смысле, что он думал. По какой-то причине она не могла объяснить это даже сама себе.

Она не могла сказать, что не стала спать с ним не потому, что он как-то отдалился от нее, и не потому, что он ее ударил, а потому, что ее охватило чувство стыда. Уставившись в пустоту, она подумала, что никогда еще не испытывала такого острого стыда. Эти слезы внизу, ниагарские водопады слез, лишь отчасти были вызваны угрозой потери Грейнджа. Их главной причиной была жалость к себе и встреча с Фрэнсис В последнее время Лиззи была совершенно одержима мыслями о Фрэнсис – о ее расцвете, ее счастье, ее любви. Она даже почувствовала в этой своей одержимости какую-то аномалию. Ей хотелось перестать думать о Фрэнсис, но, похоже, она уже была не способна сделать это. Эти мысли стали для нее своеобразным наркотиком. Так что, когда Роберт обрушил на Лиззи сообщение о Грейндже, ее в первую очередь пронзила мысль о Фрэнсис, поднимающейся по радуге к еще более яркому солнечному свету, тогда как она, Лиззи, падает вниз, в черную темень с чем-то ужасным, ревущим на дне. А хуже всего было то, что шагающая по радуге и поющая Фрэнсис даже не смотрела на нее. Она не смотрела ни на кого, кроме Луиса.

Именно в этот момент самопознания проснулось в ней чувство стыда, и именно стыд заставил ее слезы капать сильнее, чем когда-либо прежде. Как могла она завидовать счастью Фрэнсис? Как могла она позволить Робу подумать, что он виноват в ее горестях? И что она не может и не хочет продолжать поддерживать его в этой беде, которая, в конце концов, была их общей бедой, а не только его? Как могла она рыдать и кричать, словно избалованное дитя, из-за того что у нее отобрали что-то, пусть любимое и дорогое, но все равно всего лишь вещь? Как могла она поставить себя на грань отказа от всего, во что она верила? Она не могла понять, как все это получилось. И невыносимо было представить себя, отравленную всеми этими мыслями, лежащей рядом с терпеливым, сострадающим и любящим Робертом.

Вот она и ушла в свободную спальню, которая скоро станет чьей-то еще спальней, или детской, или комнатой бабушки. Лиззи сжимала краешек простыни (сможет ли она когда-нибудь вновь стать тем человеком, который с оптимизмом и беззаботностью выбирал именно эти простыни в одном из лучших магазинов Бата?) и смотрела, и смотрела в темноту, как будто оттуда ей мог явиться какой-то образ, несущий в себе покой и прощение. Но ничего не появлялось. Темнота была пустой и безжалостной. Лиззи повернулась на бон, закрыла глаза и почувствовала, как у нее снова наворачиваются слезы.

– О-о-о, – простонала она сквозь стиснутые зубы, – о Боже, как мне плохо!

 







Дата добавления: 2015-10-15; просмотров: 350. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Патристика и схоластика как этап в средневековой философии Основной задачей теологии является толкование Священного писания, доказательство существования Бога и формулировка догматов Церкви...

Основные симптомы при заболеваниях органов кровообращения При болезнях органов кровообращения больные могут предъявлять различные жалобы: боли в области сердца и за грудиной, одышка, сердцебиение, перебои в сердце, удушье, отеки, цианоз головная боль, увеличение печени, слабость...

Вопрос 1. Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации К коллективным средствам защиты относятся: вентиляция, отопление, освещение, защита от шума и вибрации...

Методы анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия   Содержанием анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия является глубокое и всестороннее изучение экономической информации о функционировании анализируемого субъекта хозяйствования с целью принятия оптимальных управленческих...

Образование соседних чисел Фрагмент: Программная задача: показать образование числа 4 и числа 3 друг из друга...

Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия