Глава 8. Холли стояла на пороге комнаты с фонарем в руке и всматривалась в темноту

 

Холли стояла на пороге комнаты с фонарем в руке и всматривалась в темноту. Джим решил, что она пытается выяснить, будут ли препятствовать их попытке покинуть мельницу, и если да, то насколько серьезна угроза.

Он лежал на спальном мешке и, наблюдая за Холли, недоумевал, почему все идет насмарку.

Джим приехал на мельницу, потому что после непонятного и страшного происшествия в спальне стало невозможно закрывать глаза на темную сторону окружающей его тайны. Раньше он предпочитал плыть по течению, выполняя то, что от него требовалось: в последнюю секунду выхватывать людей из огня, быть скромным супергероем, который живет тихо, неприметно, зависит от расписания авиарейсов и сам стирает свои носки. Однако теперь, когда Враг – кто бы ни скрывался под ужасной личиной – с неистовой яростью вторгся в его жизнь, нельзя позволить себе роскошь и дальше оставаться в неведении. Враг старается пробиться к ним извне, возможно, из другого измерения, и с каждой попыткой чудовище все ближе к цели. Джим не собирался во что бы то ни стало узнавать правду о высших силах, руководящих его поступками, потому что верил: нужно запастись терпением и рано или поздно истина ему откроется. Но узнать правду о Враге было необходимо, чтобы выжить.

Тем не менее Джим ехал на ферму, испытывая двойственное чувство: готовился к худшему и все‑таки надеялся на лучшее. Бросившись в неведомое, точно в омут, он рассчитывал найти объяснение своей священной миссии спасения людей. Но теперь в голове царил полнейший беспорядок. Некоторые события – звон в камне, чудесный свет Друга – принесли удивительную долгожданную радость. Его окрылило открытие, что те, кого он спас, принадлежат к особой категории людей, чьи жизни повлияют на развитие всего человечества. Но вспыхнувшее в нем торжество померкло, стоило заподозрить, что Друг утаивает часть правды либо, в худшем случае, лжет от начала до конца.

Детская капризность высшей силы подействовала на него угнетающе. Джим потерял былую уверенность, что со дня спасения Ньюсомов действовал только во имя добра.

И все‑таки несмотря на страх, в нем теплилась надежда. Хотя в сердце Джима поселилось и стало расти отчаяние, присущий ему хрупкий оптимизм не позволял окончательно упасть духом.

Холли выключила фонарь, вернулась в комнату и села на пол.

– Не знаю. Может, это пустая угроза. Но есть только один способ проверки: попробовать уехать.

– Ты хочешь уехать?

Она отрицательно покачала головой.

– Какой смысл уезжать с фермы? Куда бы мы ни поехали, он все равно нас отыщет Ведь так? Он добрался до тебя в Лагуна‑Нигель, нашел в Неваде и послал в Бостон спасать Николаса О'Коннора.

– Да Где бы я ни оказался, везде чувствовал его присутствие. В Хьюстоне, Флориде, Франции, Англии – он указывал мне направление, сообщал, что случится, а я делал то, что он хотел.

Холли выглядела измученной. Ее щеки стали впалыми, под глазами залегли тени, а бледность лица не могла объясняться только мертвенным сиянием газовой лампы.

Она устало прикрыла глаза и потерла переносицу, точно желая избавиться от головной боли.

Джим пожалел, что позволил ей попасть в такую историю. Однако, подобно страху и отчаянию, его сожаление не было совсем искренним. В глубине души сознавая, что ведет себя эгоистично, он радовался, что Холли рядом и останется с ним, как бы ни сложились события этой странной ночи. Одиночество исчезло навсегда.

Сердито нахмурившись и все еще потирая переносицу, Холли сказала:

– Это существо водится не только в окрестностях пруда и не просто путешествует на большие расстояния. Судя по моим царапинам и потолку спальни, оно появляется где угодно и как угодно.

– Подожди, – перебил ее Джим, – мы знаем, что Враг умеет материализовываться в пространстве, но неизвестно, способен ли на это Друг. Именно Враг пытался настигнуть тебя во сне, и он же охотился за нами утром в Лагуна‑Нигель.

Холли открыла глаза и, убрав руку от лица, сурово посмотрела на Джима.

– Я думаю. Друг и Враг – одно и то же – Что?

– Я не верю, что на дне пруда, в корабле, если он вообще существует, живут двое Друг и Враг – всего лишь противоположные стороны единого целого Холли выразилась достаточно ясно, но Джим не решался поверить в страшный смысл ее слов. Наконец он сказал:

– Ты серьезно? Ведь это все равно что.., назвать его сумасшедшим.

– О чем я и говорю. У него настоящее раздвоение личности. И каждая половина не ведает, что творит другая.

Заметив на лице Джима отчаянное желание сохранить веру в доброго, разумного Друга, Холли взяла его руку в свои ладони и торопливо заговорила:

– Вспомни его капризность, хвастовство. Чего стоит одно утверждение, будто он способен изменить судьбу человечества. А настроение? То он приторный как сахар, то злой как черт. И все время врет. Что ни слово – то ложь, а потом сам верит в свои россказни. Да еще без всякой причины напускает на себя таинственность. Сам посуди, разве это не напоминает картину психического расстройства?

Джиму показалось, что он увидел слабое место в ее рассуждениях.

– Ты думаешь, существо с расстроенной психикой могло управлять сложным космическим кораблем? Только представь миллионы световых лет и бесчисленные опасности, которые ему пришлось преодолеть.

– Но, может быть, безумие наступило уже после приземления. Корабль мог вести робот или другие существа, которые, возможно, погибли. Он никогда о них не говорил, только о Враге. Но, если и в самом деле поверить в его внеземное происхождение, тебе не кажется странным, что в такую сложную экспедицию посылают экипаж из двух астронавтов? Кто знает, может, он убил остальных.

Все в рассуждениях Холли могло оказаться правдой, но в таком случае правдой могло оказаться что угодно. Они столкнулись с Неведомым, таящим в себе неисчислимые возможности. Джим вспомнил, как прочел в одной книге, что даже многие ученые полагают: образы, рожденные в человеческом воображении, какими бы невероятными они ни казались, могут существовать где‑то во Вселенной, потому что неопределенная природа мироздания наделила воображение не меньшей подвижностью и продуктивностью, чем человеческие сны.

Джим поделился с Холли возникшими у него мыслями. Потом сказал:

– Меня смущает, что ты сейчас делаешь то, во что сама раньше не верила: изо всех сил стараешься объяснить проявления чужого разума, которые, с нашей точки зрения, просто не поддаются объяснению. Разве можно говорить о безумии или раздвоении личности у пришельцев, если это чисто земные понятия?

– Конечно, ты прав, – кивнула Холли. – Но в данный момент это единственная теория, которая имеет хоть какой‑то смысл. И пока она не опровергнута, я буду считать, что мы имеем дело с иррациональным существом.

Джим протянул свободную руку и сделал огонек в лампе поярче.

– У меня прямо мурашки по коже, – сказал он, передернув плечами.

– Не у тебя одного.

– Если он и в самом деле шизофреник... Что будет, если он войдет в образ Врага и уже не выйдет обратно?

– Мне об этом и думать не хочется, – ответила Холли. – Если он выше нас по разуму, а опыт его цивилизации по сравнению с историей человечества все равно что энциклопедия и короткий рассказ, он наверняка знает такое, от чего Гитлер, Сталин и Пол Пот покажутся учителями воскресной школы.

Ее слова повергли Джима в уныние. Он гнал от себя черные мысли, но они все равно возвращались. Съеденные пирожные жгли желудок, точно раскаленные камни.

– Когда он вернется... – заговорила Холли.

– Ради Бога, Холли, – перебил ее Джим, – никакого нападения!

– У меня не вышло, – признала она свою неудачу. – Но мы были на правильном пути. Просто я слишком далеко зашла, перегнула палку. Когда он вернется, нужно изменить тактику.

Теория Холли о безумии пришельца подействовала на Джима сильнее, чем он этого хотел. Его бросало в холодный пот при мысли о том, что с ними станет, если в Друге возобладает темная половина личности.

– А почему бы не оставить его в покое и не бить по его самолюбию, пускай себе радуется...

– Бесполезно. Если будешь потакать безумию, никогда с ним не справишься. Любая сиделка из психиатрической клиники скажет тебе, что с буйно помешанными лучше всего вести себя спокойно и уважительно, но твердо.

Почувствовав, как взмокли его ладони, он освободился от руки Холли и вытер пот о рубашку.

На мельнице воцарилась мертвая, неестественная тишина. Ни единого звука. Казалось, их запечатали в огромную стеклянную колбу и выставили на обозрение в музее страны великанов. В другое время тишина вызвала бы у Джима беспокойство, но на этот раз она вселяла в него надежду, что Друг уснул или занят своими делами и ему сейчас не до них.

– Он хочет нам добра, – сказал он Холли. – Даже если он сумасшедший, буйно помешанный и вторая половина его личности – воплощение зла. Он словно доктор Джекилл и мистер Хайд в одном лице, и доктор Джекилл искренне хочет добра. По крайней мере, одно это уже в нашу пользу.

Холли обдумала слова Джима и кивнула:

– Похоже, ты прав. Когда он вернется, я постараюсь выведать у него правду.

– Вот только поможет ли это нам? Если он сумасшедший, то рано или поздно сорвется и начнет крушить все подряд. Этого я боюсь больше всего.

– Вполне возможно, но мы должны сделать попытку.

После ее ответа наступила неприятная тревожная тишина.

Взглянув на часы, Джим увидел, что уже десять минут второго. Спать не хотелось. Он не боялся незаметно задремать и открыть двери, о которых говорил Друг, но чувствовал, что валится с ног от усталости. Хотя днем он только вел машину, сидел и стоял во время беседы с инопланетянином, все мышцы болели, как после долгой тяжелой работы. Лицо покрылось холодным потом, а в глаза будто набили песку. Стресс оказывает не менее разрушительное действие, чем тяжелое физическое напряжение.

Джим поймал себя на мысли, что он, словно мальчишка, который не хочет идти к зубному врачу, больше всего на свете мечтает, чтобы Друг никогда не вернулся. Он желал этого всеми фибрами души и, словно ребенок, верил: стоит очень захотеть – и желаемое непременно исполнится.

В памяти всплыли слова, которые Джим цитировал на уроках литературы при изучении фантасмагорий По и Хоторна: "Ужас превращает нас в детей". Если он когда‑нибудь вернется в школу, то сумеет раскрыть тему ужаса гораздо Лучше, чем до приезда на старую мельницу.

 

Но мечты не сбылись: в час двадцать появился Друг. На этот раз его прибытие не сопровождалось звоном колокольчиков. В стене вспыхнул красный свет, точно в чистую воду плеснули алую краску.

Холли вскочила на ноги. Джим последовал ее примеру. Трудно спокойно усидеть на месте, когда знаешь, что загадочное существо может в любой момент нанести безжалостный удар‑Комнату наполнил рой красных светящихся точек, которые начали приобретать янтарный оттенок.

Друг заговорил, не дожидаясь вопросов:

"Первое августа. Сиэтл. Спасена тонущая Лора Ленаскиан. Ее ребенок будет великим композитором, и его музыка принесет утешение многим несчастным людям. Восьмое августа. Пеория, Иллинойс, Дуги Беркет. Вырастет и станет специалистом в области парамедицины. В Чикаго он спасет тысячи жизней. Двенадцатое августа. Портленд, Орегон. Билли Дженкинс. Его гениальные изобретения произведут революцию в медицине..."

Взгляды Холли и Джима встретились. Оба замерли, пораженные одной и той же мыслью: к Другу вернулось хвастливое настроение, и он снова "играет на публику", стремясь доказать свои притязания на роль спасителя человечества. Но как узнать, что в его словах правда, а что вымысел? Самое важное то, что пришелец очень хочет, чтобы ему поверили. Джим не мог понять, какое дело до их мнения существу, стоящему на неизмеримо более высокой ступени развития. По сравнению с ним они с Холли – просто серые мыши. И тем не менее Другу не безразлично, что они подумают.

А раз так – из этого можно извлечь пользу. "Двадцатое августа. Пустыня Мохавк, Невада. Лиза и Сузи Явольски. Любовь и забота матери помогут Сузи преодолеть последствия психологической травмы, вызванной гибелью отца, и она станет величайшим государственным деятелем всех времен, прославится успехами на ниве просвещения и помощи нуждающимся. Двадцать третье августа. Бостон, Массачусетс. Николас О Коннор, спасен при взрыве трансформаторной будки. Он вырастет и станет священником, который посвятит жизнь уходу за бедняками в индийских трущобах..."

Наивность попытки Друга ответить на критику Холли и представить свою работу в менее грандиозном свете была видна невооруженным глазом: вместо того чтобы спасать мир, маленькому Беркету надлежало стать просто хорошим врачом, а Николасу О'Коннору предлагалось влачить скромное существование среди голодных индусов. Однако остальные спасенные по‑прежнему блистали всевозможными великими талантами.

По‑видимому, пришелец постарался придать своей истории достоверность и убрал излишний налет гениальности, но потом в нем заговорила профессиональная гордость и он не захотел окончательно умалять свои достижения.

И еще одно беспокоило Джима: голос. Чем дольше он к нему прислушивался, тем сильнее убеждался, что слышал его раньше, но не на мельнице двадцать пять лет назад, а совсем при других обстоятельствах. Голос немного отличается от слышанного, но это и естественно: у пришельца нет и подобия голосовых связок, а природа рождения звука не похожа на земную. Невидимое существо подражает голосу человека, которого Джим когда‑то знал, но вспомнить не мог, как ни пытался.

"Двадцать шестое августа. Дубьюк, Айова. Кристин и Кейси Дубровек. Кристин родит еще одного ребенка, который станет великим генетиком следующего столетия. Кейси будет замечательным учителем и окажет огромное влияние на жизнь своих учеников. Она никогда не совершит ошибки, которая приведет к самоубийству школьника".

Джим вздрогнул, будто его с размаху ударили молотком в солнечное сплетение. Оскорбительный выпад, намекавший на смерть Ларри Какониса, окончательно разрушил его веру в добрые намерения Друга.

– Удар ниже пояса, – сказала Холли.

Колкие слова пришельца вызвали у Джима настоящий приступ дурноты.

Янтарные лучи проникали сквозь стены, и комната озарялась ярким светом. Похоже, Друг наслаждался эффектом своего удара.

Джима захлестнула волна отчаяния, и ему вдруг пришло в голову, что живущее в пруду существо – олицетворение чистого зла и, может быть, спасенные им люди будут служить не на благо человечества, а, наоборот, приведут к его гибели. Возможно, Николас О'Коннор станет маньяком‑убийцей, а Билли Дженкинс вырастет в пилота ядерного бомбардировщика, который перехитрит системы противовоздушной обороны и сбросит на город смертельный груз.

Кто знает, может, Сузи Явольски вместо карьеры великого государственного деятеля выберет путь террора и в споре со своими оппонентами будет использовать бомбы и пулемет.

Но, оказавшись на краю черной бездны, Джим вдруг представил лицо маленькой Сузи Явольски и подумал: ее глаза – сама невинность. Девочка не способна на зло. Его усилия не пропали впустую. Друг, несмотря на видимое безумие и жестокость, действительно делал добро.

– У нас есть к тебе вопросы, – обратилась Холли к светящейся стене.

– Спрашивайте, спрашивайте.

Холли углубилась в свои записи, и Джим с надеждой подумал, что она будет не слишком агрессивной. Он чувствовал, что Друга очень легко вывести из равновесия.

– Почему ты выбрал для своих целей Джима?

– Это было удобно.

– Потому что он жил на ферме?

– Да.

– Ты когда‑нибудь обращался к другим людям, кроме Джима?

– Нет.

– Ни разу за десять тысяч лет?

– Пытаешься поймать меня на слове? Думаешь, тебе это удастся? Все еще не веришь, что я говорю правду?

Холли взглянула на Джима, и он покачал головой, показывая, что она выбрала неподходящее время для споров. Осмотрительность – не только лучшая часть мужества, но и их единственная надежда на спасение.

Он спросил себя, умеет ли существо читать его мысли или даже проникать в мозг и вводить свою программу. Скорее всего нет. Если бы пришелец знал, что они все еще считают его сумасшедшим, спокойной беседе давно бы пришел конец.

– Извини, – сказала Холли. – У меня и в мыслях не было ловить тебя на слове. Просто мы хотим узнать о тебе побольше. Все это так удивительно! Если наши вопросы покажутся тебе обидными, пойми, пожалуйста, что это без злого умысла, по незнанию.

Друг ничего не ответил.

Промежутки между вспышками стали помедленнее, и, хотя Джим понимал: действия инопланетного существа не могут укладываться в обычные рамки человеческого поведения, ему показалось, что настроение пришельца изменилось и в красочном движении пятен света кроется настоящее самодовольство. Похоже, Друг переваривает слова Холли, решая, поверить или не поверить в их искренность.

Наконец они услышали его заметно подобревший голос:

– Задавайте ваши вопросы.

Холли заглянула в блокнот и спросила:

– Ты когда‑нибудь освободишь Джима от этой работы?

– Он хочет, чтобы его освободили?

Холли испытующе посмотрела на Джима.

– Нет, если я действительно делаю добро, – сказал Джим и удивился собственному ответу, вспомнив испытания, через которые ему пришлось пройти за последние месяцы.

– Конечно, добро. Как ты можешь в этом сомневаться? Однако неважно, веришь ты в мои добрые намерения или нет, я никогда тебя не отпущу.

Зловещий тон Друга внес новую сумятицу в сердце Джима, который только что с облегчением узнал, что не спасает будущих воров и убийц.

– Но зачем тебе... – начала Холли.

– Есть еще одна причина, почему я выбрал Джима Айренхарта для этой работы.

– Какая? – быстро спросил Джим.

– Ты искал ее.

– Я?

– Тебе была нужна цель.

Джим понял. Страх перед Другом не уменьшился, но желание пришельца помочь ему тронуло до глубины души.

Придать смысл его пустой сломанной жизни – значило то же самое, что спасти Билли Дженкинса или Сузи Явольски, хотя они были избавлены от смерти мгновенной, а ему угрожало медленное и мучительное угасание души. Слова Друга говорили о том, что странному существу знакомо чувство сострадания, а Джим заслужил сочувствие, когда после самоубийства Ларри Какониса впал в тяжелую непроходящую депрессию. Даже если заверения пришельца – сплошная ложь, у него на глаза навернулись слезы благодарности.

– Почему ты ждал десять тысяч лет, чтобы выбрать кого‑нибудь вроде Джима для помощи человечеству? – спросила Холли.

– Нужно было изучить ситуацию, собрать информацию, проанализировать и только потом решить, насколько оправдано вмешательство.

– И для этого тебе понадобилось десять тысяч лет? Но зачем? Вся наша письменная история столько не насчитывает!

В ответ – молчание.

Холли повторила вопрос.

Последовала долгая пауза, и наконец Друг сказал:

– Я ухожу.

Затем, видимо, опасаясь, что проявление сочувствия может быть расценено как слабость, голос внушительно добавил:

– Попытаетесь уйти – умрете.

– Когда ты вернешься?

– Не спите.

– Уже два часа ночи!

– Сны – двери.

– Черт возьми! Что же, нам вообще не спать? – взорвалась Холли. Свечение в стенах погасло.

Друг ушел.

 

* * *

 

Где‑то смеются. Слушают музыку. Танцуют. Любят.

Круглая комнатка на чердаке мельницы, некогда использовавшаяся под склад, была до потолка заполнена дурными предчувствиями и ожиданиями беды.

Холли ненавидела свою вынужденную беспомощность. Как бы ни складывалась жизнь, она всегда была человеком действия. Если не нравилась работа – бросала и искала новую. Если человек переставал ее интересовать – без колебаний шла на разрыв. Она привыкла убегать от проблем: закрывала глаза на коррупцию в журналистике – трудно быть кристально честной, когда все вокруг продается и покупается, старалась не думать об ответственности за судьбу близких, меняла города, работу, знакомых... Но, по крайней мере, бегство от проблем – тоже способ действия, а теперь ее лишили последней надежды.

Все‑таки в знакомстве с Другом есть свои плюсы: крути не крути, а от этой проблемы он убежать не позволит.

Спустя некоторое время они с Джимом занялись обсуждением недавнего визита и стали просматривать оставшиеся вопросы, внося в них изменения и дополнения. Заключительная часть беседы с Другом дала пищу для серьезных размышлений, хотя о конкретных результатах говорить не приходилось – оба они знали, что на слова Друга нельзя полностью положиться.

В четвертом часу не осталось сил ни стоять, ни сидеть. Они сдвинули спальные мешки и, вытянувшись бок о бок, уставились на купол потолка.

Лампу, чтобы не заснуть, установили на самую сильную яркость. Дожидаясь возвращения Друга, они лежали, держась за руки, и негромко обменивались ничего не значащими фразами – говорили о чем угодно, лишь бы не молчать. Трудно задремать посреди разговора: собеседник сразу заметит отсутствие ответа и ощутит, как слабеет ладонь засыпающего.

Холли думала, что бессонная ночь для нее – пара пустяков. В студенческие годы, готовясь к экзамену, она легко выдерживала до полутора суток, а в начале карьеры, когда журналистика еще что‑то для нее значила, не раз просиживала всю ночь напролет, роясь в книгах, прослушивая магнитофонные записи или подыскивая нужное слово для заголовка статьи. В последнее время у нее случались приступы бессонницы.

Одним словом, по натуре она – настоящая "сова". Как раз то, что нужно.

Однако, хотя после утреннего пробуждения в Лагуна‑Нигель не прошло и суток, Холли с трудом боролась с дремотой. Казалось, кто‑то невидимый вкрадчиво нашептывает на ухо:

"Спать, спать, спать".

Прошедшие дни потребовали от нее уйму сил и энергии, усталость берет свое. К тому же ей не удавалось выспаться несколько дней подряд: мучили кошмары. "Сны – двери". Сны таят в себе опасность, спать нельзя. Черт возьми, плевать на усталость, спать – нельзя. Холли изо всех сил старалась поддерживать затухающую беседу, хотя порой ловила себя на мысли, что плохо понимает, о чем они говорят. "Сны – двери". Такое впечатление, что ей вкололи наркотик или Друг, предупредив об опасности сна, незаметно давит на усыпляющую кнопку в ее мозгу. "Сны – двери". Холли попыталась справиться с наступающим беспамятством, но поняла, что у нее нет сил даже пошевелиться или открыть глаза. Глаза закрыты. Она только сейчас это заметила. "Сны – двери". Никакой паники. Холли проваливалась в пустоту, хотя слышала, что сердце бьется все громче и быстрее. Ладонь разжалась. Она ждала, что Джим откликнется, разбудит ее, но, почувствовав, как слабеют его пальцы, поняла: он тоже погружается в сон.

Холли окунулась в темноту.

И ощутила на себе чужой взгляд.

В ней всколыхнулись противоречивые чувства – облегчение и страх.

Что‑то должно случиться. Она знала: что‑то обязательно произойдет.

Но ничего не случилось. Ее окружала непроницаемая тьма.

Вдруг Холли поняла, что должна выполнить задание. Наверное, произошла ошибка. Задания получал Джим, а не она.

Задание. Ее задание. Ей дали задание. Важное. От выполнения которого зависит ее собственная жизнь. И жизнь Джима. Самое существование мира зависит от того, как она выполнит задание.

Кругом темнота.

Холли проваливалась в нее, как в черную воду.

Медленно погружалась в забытье и уже ни о чем не думала.

Ей приснился сон. По сравнению с ним все прошлые кошмары выглядела жалкой тенью. На этот раз Враг и мельница отсутствовали. Но проходящие перед ее мысленным взором картины были нарисованы с поистине иезуитскими подробностями, а ужас и мука, обрушившиеся на ее сознание, оглушили и застали Холли врасплох; по сравнению с ними даже полет на 246‑м рейсе казался детской забавой.

Холли открыла глаза и увидела, что лежит под столом на кафельном полу. Рядом – металлический стул с оранжевой пластиковой спинкой. Под ним – горка рассыпанной жареной картошки и гамбургер, из которого вывалилась начинка: мясо и листья салата, политые темно‑красным кетчупом. Еще дальше лежит старая леди. Ее лицо обращено к Холли. Немигающий взгляд скользит мимо круглых металлических ножек стула, мимо золотистой картошки и растерзанного гамбургера. Женщина смотрит в одну точку, и в ее глазах застыло удивление. Вдруг Холли замечает, что вместо одного глаза у старушки дыра, и из нее вытекает струйка крови. О Боже! Простите меня, леди, простите. Холли слышит страшный непонятный звук:

– Та‑та‑та‑та‑та‑та. Кричат люди, много людей.

– Та‑та‑та‑та‑та‑та.

Вопли понемногу стихают, слышен звон битого стекла, треск ломающегося дерева, чей‑то яростный крик, переходящий в медвежий рев.

– Та‑та‑та‑та‑та‑та.

Это – звуки выстрелов. Теперь Холли ясно различает тяжелый ритмичный треск автоматных очередей. Она хочет выбраться из‑под стола и перекатывается на другой бок, потому что не может заставить себя ползти мимо старой женщины с простреленным глазом. Но прямо перед ней лежит девочка лет восьми, и Холли в оцепенении смотрит на ее розовое платье, белые чулки и черные маленькие туфельки. Маленькая белокурая девочка в черных туфельках, маленькая девочка, маленькая девочка, маленькая девочка в белых чулочках, маленькая девочка, маленькая девочка... Маленькая девочка, у которой нет половины лица. Белая окровавленная улыбка. Разбитые зубы, обнаженные в кривой окровавленной улыбке.

Вопли, стоны, всхлипы. И опять:

– Та‑та‑та‑та‑та‑та. Этот кошмар никогда не кончится. Снова и снова отвратительный страшный звук:

– Та‑та‑та‑та‑та‑та.

Скорее прочь от мертвой старушки и девочки с половиной лица.

Ладони скользят по теплой картошке, натыкаются на горячий рыбный бутерброд, шлепают по липкой горчице. Холли на четвереньках ползет под столами, пробирается между перевернутыми стульями. Ее рука попадает в ледяную лужицу разлитой на полу кока‑колы, и на стенке бумажного стаканчика Холли видит надпись:

"Утенок Дикси". Значит, она в кафе "Дворец Утенка Дикси". Это одно из ее любимых мест. Наверное, они поняли, что кафе не место для криков. Но кто‑то всхлипывает и стонет, кто‑то жалобно молит о помощи. Холли выбирается из‑под стола и в нескольких шагах от себя замечает странно одетого человека. Человек стоит к ней боком и Холли не видит его лица. Он похож на ряженого во время веселого празднования Хэллоуина. Но это не праздник. Однако на мужчине маскарадный костюм: армейские ботинки и брюки, черная майка и берет вроде тех, что носят "зеленые береты", только черного цвета. Военная форма – явная бутафория: не бывает солдат с такими толстыми животами и недельной щетиной. Солдаты обязаны бриться. Странный человек просто вырядился под десантника. Перед ним на коленях молоденькая официантка. Холли запомнила ее рыжие волосы и улыбку, когда девушка подмигнула ей, принимая заказ. Она склонилась перед человеком в военной форме, опустила голову, словно в молитве. Холли явственно слышит ее умоляющий голос:

– Не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста, пожалуйста...

Мужчина что‑то выкрикивает о ЦРУ и шпионах, засевших в подвале кафе. Затем он умолкает и, уставившись на рыжеволосую девушку, приказывает:

– Посмотри мне в глаза.

– Пожалуйста, не надо, – молит та о пощаде.

– Посмотри мне в глаза, – снова требует он. Девушка испуганно поднимает голову, и человек в военной форме спрашивает:

– Ты думаешь, я идиот?

Официантка исступленно мотает головой.

– Пожалуйста, не надо, я ничего не знаю.

– Знаешь, сука! – яростно рычит убийца и целится девушке в лицо. Ствол автомата опускается и застывает в нескольких дюймах от ее щеки. Она невнятно всхлипывает:

– А‑а‑а‑а...

– Цэрэушница! – орет "черный берет". Холли кажется: еще миг – и он расхохочется и отбросит в сторону автомат, все актеры, которые играют мертвых, встанут и тоже засмеются, на сцену выйдет хозяин кафе и раскланяется, как после окончания маскарадного представления. Но это не Хэллоуин. Человек в военной форме давит на курок.

– Та‑та‑та‑та.

Рыжеволосая девушка исчезает. Холли угрем бросается назад и ползет прочь от страшного места. Только бы не попасться ему на глаза. Человек в военной форме – сумасшедший, самый настоящий сумасшедший. Вся измазанная в еде, падая на мокром полу и скользя в луже липкой крови, Холли пробирается мимо девочки в розовом платье.

Только бы он не услышал.

– Та‑та‑та‑та‑та.

Должно быть, сумасшедший стреляет в другую сторону. Ни одна пуля не ударяется рядом с ней, и Холли протискивается между стулом и телом мужчины с выпущенными кишками, продолжая двигаться к выходу. На улице завывают полицейские сирены, сейчас подоспеют копы и... Позади нее с грохотом переворачивается стол. Холли с ужасом оглядывается. Убийца заметил ее и бросился в погоню. Он идет по залу и неумолимо приближается, отодвигая столы, пиная подвернувшиеся под ногу стулья. Холли перебирается через ноги мертвой женщины, оказывается в углу и натыкается еще на один труп. Она в углу, зажатая мертвецами, и ей не выбраться отсюда. Сумасшедший настигает ее. Холли не хочет видеть его страшный оскал, не хочет смотреть на дуло автомата, как смотрела рыжеволосая девушка. Она отворачивается.

Такого пробуждения Холли еще не знала. Она проснулась не от крика или беззвучного стона, а от того, что стала задыхаться. Свернувшись клубком, Холли корчилась от спазмов в пустом желудке и захлебывалась несуществующей рвотой, которая, точно омерзительный кляп, забила ей горло.

Джим лежал на боку. Его слегка согнутые ноги вызвали у нее в памяти образ зародыша в материнской утробе. Он спал спокойно и дышал ровно.

Холли с трудом отдышалась и села. Ее не просто трясло, казалось, гремят все ее кости, с грохотом ударяясь друг о друга.

Она порадовалась, что с прошлого вечера не ела ничего, кроме пирожных. Иначе бы ее одежда приобрела дополнительные украшения.

Холли наклонилась вперед и некоторое время сидела, сгорбившись, закрыв лицо руками. Мало‑помалу она успокоилась: лопатки перестали ходить ходуном, и только внезапная дрожь пробегала по коже.

Когда она наконец подняла голову, то первое, что бросилось в глаза, был свет, пробивавшийся в комнату сквозь узкие окна. Тусклый, грязно‑розовый, слабый отсвет будущего ярко‑синего неба – и все‑таки это был солнечный свет. Неизвестно, удастся ли ей дожить до следующего дня.

Холли посмотрела на часы: десять минут седьмого. Рассвет только что наступил. Она проспала не больше двух – двух с половиной часов. Лучше бы совсем не спать. Она чувствовала себя совершенно разбитой.

Холли заподозрила, что Друг, используя свои телепатические возможности, насильно заставил ее заснуть. Необычайная достоверность ночного кошмара убедила Холли, что пришелец нарочно прокрутил у нее в мозгу ролик с отвратительным фильмом.

Но зачем?

Джим что‑то пробормотал во сне, заворочался и снова затих. Его дыхание было глубоким, но ровным. Если ему и снится сон, то явно не тот, что видела она. Иначе бы он корчился и стонал, как мученик на дыбе.

Холли в который раз перебирала в голове детали ночного кошмара, спрашивая себя, не узнала ли она свою судьбу. Возможно, Друг хотел предупредить, что ей суждено умереть от пули безумного маньяка на заляпанном грязью и кровью полу "Дворца Утенка Дикси". Но Холли никогда не слышала о кафе с таким названием и даже представить не могла более нелепого места для смерти.

Она живет в обществе, где улицы переполнены жертвами наркобизнеса. У любого наркомана может "поехать крыша", и, схватив автомат, он бросится в ближайшую закусочную, чтобы отстреливать цэрэушников, плетущих свои шпионские сети. Она достаточно долго проработала в газете и видела не менее ужасные и трагические случаи.

Еще пятнадцать минут таких размышлений, и Холли совершенно расхотелось вспоминать о пережитом кошмаре. Она попыталась все разложить по полочкам, но потерпела неудачу и, чем дольше думала, тем сильнее запутывалась. Однако кровавая сцена убийства не стерлась из памяти, как забываются обычные сны, а стала ярче и отчетливей. Холли собрала всю свою волю, чтобы отвлечься от страшных воспоминаний.

Джим продолжал спать. Она было хотела разбудить его, но потом решила, что ему, как и ей, нужен отдых. Не похоже, чтобы Враг пытался использовать сон Джима в качестве двери. Известняковые стены и дубовые доски пола выглядели вполне обычно, и Холли не стала тревожить спящего.

Когда она осматривала комнату, ей на глаза попался желтый блокнот, лежавший на полу возле дальнего окна. Она швырнула его вчера вечером, когда Друг, вместо того чтобы заговорить, попытался письменно ответить сразу на все вопросы. Она не успела спросить и половины из того, что хотела, и теперь ей пришло в голову просмотреть блокнот с ответами Друга.

Холли тихонько отодвинулась от Джима, встала и прошлась по комнате, осторожно пробуя каждую половицу, чтобы убедиться, что они не заскрипят под тяжестью ее шагов.

Она нагнулась за блокнотом и услышала звук, от которого ее ноги словно вросли в пол, – глухие ритмичные удары, похожие на биение сердца.

Она посмотрела на стены, подняла глаза на сводчатый потолок. Яркое сияние лампы и льющийся из окон дневной свет не оставляли сомнений: известняк – это всего лишь известняк, а дерево – дерево.

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ...

Звук был глухой, негромкий. Он рождался вне стен мельницы, шел откуда‑то издалека. Казалось, кто‑то, прячущийся за вершинами коричневых гор, ритмично постукивает по коже барабана:

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ...

Холли знала, что барабан здесь ни при чем. Так бьется сердце Врага, и тройной звук всегда возвещает появление жуткого монстра. Точно так же, как колокольчики сообщали о приходе Друга.

Она прислушалась – звук почему‑то исчез.

Холли вся обратилась в слух.

Тишина.

Она с облегчением взяла блокнот и трясущимися руками стала перелистывать мятые страницы, которые гремели при малейшем прикосновении.

Джим мерно посапывал, и звук его дыхания отдавался в пустой комнате негромким эхом.

Холли прочла первую страницу, затем вторую. Если не считать вопросов, которые возникли у нее по ходу беседы, письменные ответы Друга ничем не отличались от того, что он сказал. Она быстро пролистнула третью и четвертую страницы, узнавая имена спасенных Джимом людей: Кармен Диас, Аманда Каттер, Стивен Эймс, Лора Ленаскиан... За длинным списком следовали описания великих деяний, которые им суждено совершить в будущем.

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ...

Холли встрепенулась и резко подняла голову. Звук доносился издалека, но был громче, чем в прошлый раз. Джим застонал во сне. Холли отступила от окна, намереваясь его разбудить, но страшный звук снова пропал. Очевидно, Враг где‑то поблизости, но ему не удается проникнуть в сон Джима. Решив, что Джиму нужно во что бы то ни стало отдохнуть, Холли вернулась на прежнее место.

Пристроившись у окна, она продолжала проглядывать блокнот. Перевернула пятую страницу – и почувствовала, как спина покрылась гусиной кожей.

Осторожно, стараясь не шуметь, перелистнула шестую, седьмую страницы. Исписанные неровным почерком Друга, они были похожи как две капли воды. Вместо ответов на свои вопросы Холли увидела две фразы, повторяющиеся на каждой странице по три раза без всяких знаков препинания:

"Он любит тебя Холли

он убьет тебя Холли

он любит тебя Холли

он убьет тебя Холли

он любит тебя Холли

он убьет тебя Холли";.

Она с первого взгляда поняла, что "он" может относиться только к Джиму, и сосредоточилась на второй фразе, пытаясь разгадать ее страшный смысл.

Внезапно ее осенило: Друг предупреждает, что ей грозит опасность: Возможно, пришелец возненавидел Холли За, то, что она привезла Джима на мельницу, подталкивает к поиску ответов и тем самым отвлекает от выполнения великой миссии. Если Друг – разумная половина внеземного сознания – проникает в мозг Джима и велит ему спасать людей, разве не может Враг – вторая половина – войти в его мозг и приказать убить? Вместо того чтобы материализовываться в виде монстра, гораздо проще подчинить своему влиянию Джима и превратить его в машину смерти. Сумасшедший ребенок, скрывающийся в личности инопланетянина, придет в восторг от подобной идеи.

Холли встряхнула головой, точно отгоняя назойливую муху. Нет. В это невозможно поверить. Джиму приходится убивать, чтобы спасти людей. Но он не способен на убийство невинных. Никакие инопланетные силы не сумеют заставить Джима изменить самому себе. У него доброе сердце, и даже самые могущественные пришельцы бессильны перед их любовью.

Но откуда у нее такая уверенность? Зачем выдавать желаемое за действительность? Телепатические способности Врага настолько чудовищны, что прикажи он ей сейчас броситься в пруд – и она, не раздумывая, прыгнет в воду.

Холли вспомнила Нормана Ринка. Хозяйственный магазин в Атланте. Джим буквально изрешетил Ринка и не мог остановиться, пока не всадил в окровавленный труп все восемь зарядов.

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ...

Все еще издалека.

Джим тихонько застонал.

Холли отпрянула от окна и уже было окликнула его, чтобы разбудить, но вдруг остановилась как вкопанная – возможно. Враг уже достиг своей цели. "Сны – двери". Она тогда не поняла, что хотел сказать Друг, и подумала: эти слова для пущего эффекта – нечто вроде театрального звона колокольчиков. Но, похоже, предупреждение Друга означало, что Враг способен проникнуть в мозг спящего. Может быть, на этот раз он не станет прятаться в стене, а, словно желая поглумиться, явится ей в облике Джима, превратив его в орудие убийства.

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ...

Звук приближается, становится громче...

Холли почувствовала, что сходит с ума. Ей грозит самая настоящая шизофрения. Еще немного – и она будет ничем не лучше Друга и его второй половины. Отчаянные попытки разобраться в поступках внеземного разума наталкивались на бесконечное число вариантов и каждый раз заходили в тупик.

От Вселенной, где все неопределенно, жди любой неожиданности. Что удивительного, если ночной кошмар легко обретает черты реальности. В зыбкой Вселенной реальность – тот же сон, а размышления о подобных вещах в ситуации, когда речь идет о жизни и смерти, могут довести до умоисступления.

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ...

Холли ждала, не в силах даже пошевелиться.

Глухие удары постепенно затихли.

Судорожно глотая воздух, Холли отступила и прижалась спиной к стене. Известняка она сейчас боялась меньше, чем Джима.

Не лучше ли разбудить его, пока не слышно страшного стука? Может быть, Враг вторгается в спящее сознание только тогда, когда раздаются глухие удары сердца чудовища?

Холли застыла в полнейшей растерянности. Взгляд невольно наткнулся на блокнот, который она держала в руке. Несколько страниц перелистнулось, и вместо страшной литании:

"ОН ЛЮБИТ ТЕБЯ ХОЛЛИ. ОН УБЬЕТ ТЕБЯ ХОЛЛИ" ей на глаза попался список спасенных Джимом людей с красочными доказательствами их гениальности и исключительности.

Холли увидела фамилию Стивена Эймса и сообразила: он единственный, о чьей судьбе отказался поведать Друг. Эймс запомнился ей, потому что оказался самым старым в списке – пятьдесят семь лет. Она прочла идущий ниже текст и ощутила, как в позвоночник вонзается ледяной стержень страха.

Стивена Эймса спасли не потому, что ему суждено стать отцом будущего великого дипломата, художника или целителя, не потому, что его последующая жизнь должна послужить процветанию человечества. Причина спасения раскрывалась в двенадцати коротких словах, и более страшных слов ей читать не приходилось:

"ПОТОМУ ЧТО ОН ПОХОЖ НА МОЕГО ОТЦА, КОТОРОГО Я НЕ СУМЕЛ СПАСТИ". Не "похож на отца Джима", как сказал бы Друг. Не "которого он не сумел спасти", как должен был бы сказать пришелец. А "МОЕГО ОТЦА.

Я НЕ СУМЕЛ. Я".

Под ногами у Холли разверзлась страшная бездна. Зыбкая Вселенная дарит ей совершенно новый и невероятный вариант.

Можно навсегда забыть о звездолете на дне пруда, об астронавтах, прячущихся на ферме десять тысяч лет. Их не существует и никогда не существовало. Но Друг и Враг – реальность, только они не половины, а трети личности, которая, обладая непостижимыми способностями божества, подобно Холли, заключена в земную оболочку. И злое и светлое начало живет в одном человеке – Джиме Айренхарте. Это он в десятилетнем возрасте столкнулся со страшной бедой, и он – ценой огромных усилий, окрыленный мечтою о звездных богах, – сумел вернуть себя к жизни. Он – смертельно опасный сумасшедший, желающий ее смерти, и одновременно добрый, умный человек, который ее любит.

Не ясно только, откуда взялись удивительные возможности Джима и почему он не знает, что таинственная сила – в нем самом, а не в мифическом пришельце. Открытие того, что в Джиме Айренхарте заключены все концы и начала, не только не упростило дело, а, наоборот, вызвало новый поток вопросов. Холли не могла разгадать природу поразительного явления, хотя и не сомневалась, что наконец докопалась до истины. У нее еще будет время над этим подумать, если, конечно, она останется в живых.

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ... Доносятся издалека глухие удары. Холли, затаив дыхание, слушала, как звук приближается и становится громче.

– Лаб‑даб‑ДАБ, лаб‑даб‑ДАБ...

Джим зашевелился во сне и причмокнул губами, совсем как ребенок, которому снится сон.

Но его сознание раздроблено на три части, две из которых наделены огромной силой, и одна из них смертельно опасна. И с каждой секундой опасность растет.

– Лаб‑даб‑ДАБ...

Холли прижалась к каменной стене. Сердце так сильно прыгало в груди, что, казалось, застревало в гортани, и она все глотала и не могла проглотить застрявший в горле ком.

Удары затихли.

Наступила тишина.

Холли мелкими‑мелкими шажками двинулась вдоль стены, направляясь к тяжелой, окованной железом двери. По пути она осторожно протянула руку и, нащупав ремешок от своей сумки, потащила ее к себе.

Расстояние до цели сокращалось. Но с каждым шагом в ней крепла уверенность, что уйти не удастся. Она представила, как дверь с треском захлопывается у нее перед носом, Джим просыпается, садится на полу и озирается по сторонам. Взгляд красивых синих глаз обжигает холодом и яростью.

Холли крадучись достигла порога и, продолжая наблюдать за Джимом, бесшумно выскользнула за дверь. Она боялась повернуться к нему спиной, но угроза скатиться по крутым узким ступенькам заставила ее оторвать взгляд от лица спящего и опрометью броситься вниз по лестнице.

Несмотря на серый утренний свет, наметивший контуры окон, первый этаж встретил ее глухой предательской темнотой. Она не взяла фонарь и пробиралась на ощупь, чувствуя, как вся исходит адреналином. Боясь наткнуться на что‑то и с грохотом обрушить гору какого‑нибудь хлама, Холли прижалась к стене спиной и боком медленно двинулась туда, где, по ее мнению, должен находиться выход. Оглянувшись назад, она с трудом различила нижние ступеньки лестницы, по которой она только что спустилась.

Вытянув вперед правую руку, Холли нащупала угол, сделала еще несколько шагов в потемках и оказалась в маленькой пристройке.

Вчера вечером в узком тесном коридорчике была темнота, хоть глаз выколи, но сейчас сквозь приоткрытую дверь внутрь просачивался бледно‑серый отсвет.

Утро было хмурым, не по‑августовски прохладным.

Ровная поверхность пруда выглядела серой и будничной.

Еле слышно звенели насекомые, их писк напоминал слабые радиопомехи в приемнике, включенном на самую малую громкость.

Холли подбежала к "Форду" и быстро открыла дверь.

Мысль о ключах заставила ее помертветь от ужаса. Она лихорадочно зашарила по карманам, и, на счастье, они оказались в джинсах, куда она их сунула после вчерашнего похода в уборную. Четыре ключа на медной цепочке: от фермы, от дома в Лагуна‑Нигель и два от машины.

Швырнув сумку и блокнот на заднее сиденье, Холли поспешно села за руль, но не решалась захлопнуть дверь из опасения разбудить Джима. Она представила, как он выскочит из двери мельницы и, подчиняясь приказу Врага, в " два счета вытащит ее из машины. Трясущимися руками Холли выбрала из связки нужный ключ. После нескольких попыток вставила его в замок зажигания. Повернула. Выжала педаль акселератора и облегченно вздохнула, услышав, как заработал двигатель.

Она захлопнула дверь и задним ходом поехала по узкой дорожке, идущей вокруг пруда. Колеса с ревом прокручивались, щебенка летела во все стороны и с грохотом барабанила по капоту.

Добравшись до участка между домом и сараем, где можно было развернуться, Холли, вместо того чтобы выехать на шоссе, нажала на тормоза и стала смотреть на мельницу, которая осталась на другом берегу пруда.

Бежать некуда. Где бы она ни спряталась, он вес равно ее отыщет. Он может видеть будущее, хотя и не так хорошо, как хотелось бы Другу. Может превратить стену в живого монстра, сделать известняк прозрачным и светящимся, может послать за ней дьявольское чудовище. Ему ничего не стоит выследить ее и схватить. Он вовлек Холли в свои безумные помыслы и не позволит оставить предназначенную сценарием роль. Друг и Джим могут разрешить ей уйти, но Враг жаждет крови.

Может быть, ей повезет, и добрые силы остановят смертельный удар, укроют ее и спасут. Вряд ли. К тому же нельзя всю оставшуюся жизнь шарахаться от стен, опасаясь, что одна из них вдруг вздуется и откусит тебе руку.

И есть еще одна причина, почему она не может его бросить.

Ему нужна ее помощь.