Из дневника В. В. Бахрушиной. 22 апреля 1900 года.

«Сегодня у нас были Сальвини вместе с Чекатто. (…) Удивительно любезен и с большим интересом смотрит собрание, хотя почти все оно состоит из артистов русских и ему, конечно, не знакомых. Спрашивает Леню (А. А. Бахрушина. — Н. С.): «Вы давно этим занимаетесь?» — «Восемь лет». — «Perbacco! 8* Значит, у Вас больше нет никакого дела?» — «У меня большая фабрика, которой я заведую». — «Perbacco!»"

Большую роль в расцвете русской промышленности играл так называемый семейный характер ее предприятий. Дело переходило из рук отца к сыновьям, и те были заинтересованы в наилучшем его функционировании. Семьи были большие, в основном дружные, да по-другому и быть не могло, так как любая ссора и несогласие прежде всего вредили делу. Только благодаря спаянности семьи Бахрушиных после смерти главы рода Алексея Федоровича стало возможным их дальнейшее процветание. То же можно сказать и о других славных купеческих династиях Прохоровых, Морозовых, Мамонтовых, Солдатенковых, Носовых, Щукиных, Боткиных и многих других.

Кроме того, важной являлась и семейная патриархальная атмосфера, царившая на самих фабриках. Ю. Бахрушин рассказывает о порядках, заведенных еще его прадедом, когда рабочие не отчуждались от своих хозяев, а входили как бы в одну большую общую семью. В этом сказывался артельный, созидательный дух производства, издревле существовавший на Руси. Такая сердечность и неформальность отношений во многом способствовали успеху дела. Рабочим важно было знать, что при любых обстоятельствах хозяева о них позаботятся, поэтому не было страха болезней, старости, сиротства. В этом смысле факты, которые нам приводит Ю. А. Бахрушин, достаточно красноречивы. Взять хотя бы судьбу дворника Михеича или незнакомой женщины, случайно повстречавшейся автору, — ей, ребенком оставшейся сиротой, Бахрушины оказали помощь и поддержку. Фабричные территории в Москве не представляли собой лишь место работы, в их состав входили церковь, больница, школа, фабричная лавка, детский сад, иногда и театр. Таким образом, создавалась уже среда обитания, которая объединяла людей и облегчала им существование. Поражает также мудрость и прозорливость П. А. Бахрушина, отпустившего в 1905 году рабочих в свои деревни, дабы не вводились во искушение вседозволенности и распущенности 9*.

Устойчивость характера русского купечества в огромной степени объясняется и его религиозностью, убежденностью, что труд всегда освящен Богом. Религиозность русского купечества почти не знала таких испытаний, которые претерпевали дворянское и разночинное сословия. На примере семьи Бахрушиных, приверженной строгому неукоснительному исполнению своего религиозного долга, можно судить об атмосфере многих купеческих домов. «На свою деятельность смотрели не только или не столько как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою. Про богатство говорили, что Бог его дал в пользование и потребует по нему отчета, что выражалось отчасти и в том, что именно в купеческой среде необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели, как на выполнение какого-то свыше назначенного долга» 10*.

Но не всему купеческому сословию было свойственно высокое понимание этого долга перед Богом и людьми. Расслоение внутри этого класса особенно стало ощущаться в начале нынешнего века с появлением крупных акционерных обществ, банков, трестов, молниеносно разорявших мелкие торгово-промышленные предприятия. Со сказочной быстротой богатели ловкие дельцы, которые, не стесняясь, наживались на всякого рода финансовых спекуляциях и которые меньше всего заботились о благе Отечества. «Оба моих деда весьма неодобрительно относились к этим новым явлениям, называя народившихся богачей тунеядцами, лодырями, загребающими деньги чужими руками. Новоиспеченные богатеи с обожанием взирали на американских миллиардеров и стремились во всем им подражать». Слепое подражание Западу никогда не было свойственно Бахрушиным, так же как не были свойственны им замкнутость и сосредоточенность лишь на своем, отечественном. Глубоко образованные, с широким культурным кругозором, они живо интересовались европейскими научными достижениями и перенимали на Западе все то, что могло пригодиться на родине. «За три года до рождения отца дед предпринял длительную поездку за границу, чтобы детально ознакомиться с новейшими достижениями западноевропейской промышленности. Не знаю, была ли это его первая поездка в чужие края, но в этот раз он пробыл за рубежом более двух месяцев, детально осматривая кожевенные производства Англии, Франции и Германии и делая ежедневные подробные записи в свою карманную книжечку обо всем виденном. Его интересовало все, касающееся кожевенного дела. Наряду с описанием новых машин и усовершенствованных способов выделки кожи, он записывал свои мысли, возникшие по тому или иному случаю. (…) Из своей поездки он возвратился с большими впечатлениями и разнообразными планами. Основная мысль во всех планах сводилась к тому, чтобы ничего не покупать и все продавать, то есть все необходимое для производства выделывать у себя на заводе и здесь же перерабатывать все отходы. Таким образом возникает собственная клееварка, мыловарка, а затем вырастает уже и мощный суконный завод, не говоря уже о всяких скобяных, слесарных и прочих мастерских».

Когда в своих воспоминаниях Ю. А. Бахрушин говорит о том, что семья его мало жертвовала на церкви, то это не совсем верно. Документы говорят совершенно о другом. «Вчера, 2 ноября, в храме св. Василия Исповедника, что в Новой деревне, было совершено освящение придела в честь св. мученика Александра, сооруженного усердием благотворителя А. А. Бахрушина» (старшего. — Н. С.). «Вчера, 4 апреля, в храме св. Троицы, что в Кожевниках, было совершено освящение главной церкви, великолепно возобновленной усер-дием ктитора 11* А. А. Бахрушина. Древний шестиярусный иконостас, сооруженный около двухсот лет тому назад, вновь реставрирован и вызолочен. Святые иконы возобновлены, стены храма вновь украшены живописью по вызолоченному фону, возобновлена церковная утварь и т. д. (…) Ктитору церкви А. А. Бахрушину была поднесена в дорогом серебряном вызолоченном окладе с эмалью икона св. Троицы с надписью: «Церковному старосте Московской Троицкой, что в Кожевниках, церкви Александру Алексеевичу Бахрушину от признательных прихожан за усердие и труды по возобновлению и благоукрашению этого Храма». При подписании иконы был прочитан приветственный адрес». Так писали газеты в 1900-х годах. Бахрушины строили храмы и в родном Зарайске, недаром все колокола ликующе звонили в их честь, когда они приезжали в свой родной город. Почти при каждом их благотворительном учреждении и в Москве и в Зарайске воздвигались церкви.

Замечательно описаны Ю. Бахрушиным ежегодный торжественный прием Великим Постом в их доме чудотворной иконы Иверской Божьей матери, паломничество к мощам великого русского святого Серафима Саровского, традиционные поездки в торжественные семейные дни в Кремль поклониться московским святыням.

Хочется особо остановиться на ритуальном характере и освященных традициях всей прошлой русской жизни, что придавало ей особую устойчивость и красоту. «По раз заведенному обычаю…» — эта фраза повторяется в воспоминаниях очень часто. Что привлекает во всем укладе старой дореволюционной жизни, так это четкое разграничение прав и обязанностей каждого: в семье, производстве, в крестьянской жизни. Каждый занимался своим делом: крестьяне сеяли, врачи лечили, рабочие трудились на фабриках, женщины рожали много детей и были неутомимыми хранительницами домашнего очага.

Примерно об этом же, но в несколько ином ключе сказал в своих воспоминаниях Г. Адамович о Бунине: «Он был символом связи с прошлым, (…) как с миром, где всему было свое место, где не возникало на каждом шагу безответное недоумение, где красота была красотой, добро — добром, природа — природой, искусство — искусством…» И еще: «…я никогда не мог смотреть на Ивана Алексеевича, говорить с ним, слушать его без щемящего чувства, что надо бы на него наглядеться, надо бы его наслушаться, — именно потому, что это один из последних лучей какого-то чудного русского дня» 12*.

Ю. А. Бахрушин также один из свидетелей, если так можно выразиться, последних дней России, и книга его поэтому приобретает особое, щемяще-ностальгическое звучание. Это как бы песнь уходящей России, ее праздникам, деловой жизни, ее привычкам, причудам, ее традициям. Россия предстает перед нами как единое живое тело, как единая живая душа. Россия как дом, как общий для всех дом, теплый, хлебосольный, расцвеченный живыми и яркими красками. Это особенно ощущается в той части книги, где Ю. Бахрушин описывает путешествие со своим дядей В. В. Постниковым по Смоленской губернии, но мелким дворянским поместьям в поисках предметов старины. Уже тогда, в 1910-е годы, Бахрушины ясно отдавали себе отчет, что это «последняя страница истории дворянско-усадебного быта». Какие типы предстают перед нами, какое вселенское гостеприимство, когда, не спрашивая гостя о цели приезда, сразу начинают его потчевать и предлагать у них пожить, а прощаясь, выкатывают ему в дорогу громадные сыры. Описаны эти люди с некоторым снисходительным юмором, но нам грустно, ибо мы знаем, что потом стало и с их усадьбами и с ними самими. Интересен рассказ о Терлецких, «последышах» старых бар, у которых Бахрушины жили в Гирееве. Весь уклад жизни — барский, допотопный. Повсюду видны приметы уходящего навсегда быта вместе с причудами хозяина, с его разудальством и ширью, с праздниками и фейерверками.

Описание путешествий занимает в книге довольно большое место. Париж, Ницца, Германия, Испания, а также великое множество российских городов и деревень описаны красочно, подробно, со знанием дела. Интересны свидетельства о знаменитых российских усадьбах: Ивановском, Студенце, Новоселках — бывшем имении отца Фета А. Шеншина, впоследствии принадлежавшем дяде Ю. Бахрушина И. Енгалычеву. А от Фета уже тянутся нити к Льву Толстому, Тургеневу, и мы в который раз дивимся тому, насколько в русской жизни было все взаимосвязано и неразрывно. Несомненно, что людям, занимающимся историей русского усадебного быта, будут интересны и подробные исторические описания усадьбы Жодочи, которую посещали?. М. Карамзин,??. А. Вяземский, Д. В. Веневитинов, И. И. Дмитриев, и рассказ о сельце Воскресении, в свое время принадлежавшем А. В. Сухово-Кобылину, где он и жил, будучи под следствием. С большой достоверностью и точностью Ю. А. Бахрушин показывает нам и многие стороны крестьянской жизни, разнообразные человеческие типы, их взаимоотношения. Удивителен рассказ о крестьянах Новоселок, об их умении веселиться, петь, танцевать, о тех крестьянских культурных традициях, которые оказались впоследствии утраченными. Рассказ о талантливой сельской плясунье Марье, о секретах творчества и вдохновения, наверно, один из лучших в книге.

Надо сказать, что воспоминания Ю. А. Бахрушина написаны неровно, не всем фактам, в них изложенным, следует слепо доверять, но это ни в коей мере не говорит о недобросовестности автора, а скорее о его чрезвычайно увлекающейся натуре, склонной к преувеличениям. Но чем была бы память без воображения: сухим изложением, фактографичностью событий, лиц, положений? Мы благодарны Юрию Алексеевичу за эту увлеченность, благодарны за его память, сохранившую мельчайшие детали ушедшего навсегда быта. Мы вместе с ним плывем по этой широкой реке, называющейся русской жизнью, и нам тепло и покойно в ее водах. Как тут опять не вспомнить Ивана Алексеевича Бунина: «Наши дети и внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…» 13*

Почти с первых страниц воспоминаний Ю. Бахрушина предстает перед нами крохотная часть этой жизни — события, происходящие на Валовой улице, которая просматривалась из детской дома Бахрушиных. По утрам в воскресенье, пока родители спали, мальчик развлечения ради смотрел в окно. А развлечься было чем: «Это созерцание улицы крепко врезалось в мою память». Конки с лихими мальчишками-форейторами, пожарные в сияющих золотых касках «на звероподобных лошадях», свадебные поезда, похоронные процессии; на Святках и Масленице гуляющие москвичи на санях; ленты, бумажные цветы, бубенцы, смех, веселье. Гнали и арестантов в таганскую тюрьму, везли бочки с водой, тянулись обозы с различными товарами, и еще многое и многое другое. Сейчас часть окон Театрального музея по-прежнему выходит на Валовую улицу, но какое серое однообразие ждет тебя, читатель, если тебе вздумается поглядеть из этих окон… Но вернемся к тем временам, когда и Лужнецкая и Валовая помнят совсем иное. Пасха, Масленица, Святки, вербное воскресенье, семейные праздники — все это предстает перед нами зримо, выпукло, подробно.

Хочется сказать еще об одной стороне книги. Жизнь, прожитая в советское время, отложила свой неизгладимый отпечаток на личность автора. Этим отчасти объясняются странные его характеристики некоторых исторических событий того времени и особенно характеристики царствующих особ. Говоря, скажем, о Николае II, он впадает в какой-то иронично-шутливый тон, и слова «злополучный последний венценосец» по отношению к царю-мученику кажутся сейчас просто кощунственными. Таких примеров можно привести множество — тут и «столыпинская реакция» и легковесное описание зверского убийства великого князя Сергея Александровича и т. д. Но в целом воспоминания поражают почти полной свободой изложения.

Около сорока лет рукопись пролежала в музее, но ее читали сотрудники, изучали исследователи, она была живым памятником с той минуты, как Ю. А. Бахрушин принес ее в музей, в фонд своей семьи. Обширный этот архив — интереснейший. Семейная переписка Бахрушиных свидетельствует о душевной близости, которая существовала между всеми членами этой большой семьи. Уважение к адресату, забота о его душевном состоянии, здоровье, советы, исповеди, отчеты о делах. Первое письмо сыну Юрию было написано А. А. Бахрушиным, когда тому было всего три года, а в 1917 году рвущемуся на фронт сыну он советует не спешить, а постараться быть полезным в полку в Петрограде, обращаясь по совести и с любовью с солдатами. Наверно, эти два понятия — жить по совести и приносить пользу — и есть главные критерии жизни этой семьи.

П. Бурышкин писал: «У Бахрушиных в крови было два свойства: коллекционерство и благотворительность» 14*. Вообще тяга просвещенного купечества к собирательству была в те времена очень распространена. В истории России сияет несколько имен, принесших славу отечественной культуре: это братья Третьяковы, братья Щукины, С. Т. и И. А. Морозовы, С. И. Мамонтов, С. И. Зимин, Солдатенковы, К. С. Алексеев (Станиславский) и, конечно, А. А. Бахрушин, создатель первого в мире театрального музея. Еще юношей он вращался в таких кругах, где к собирательству относились в высшей степени серьезно. Одним из его наставников был двоюродный брат Алексей Петрович Бахрушин, известнейший коллекционер древних рукописей и старопечатных книг, старинных эмалей, бронзы, миниатюр, изделий из фарфора, фаянса, предметов женского рукоделия. Мы должны быть благодарны ему, так же как и другим собирателям древних русских рукописей и старопечатных книг А. П. Хлудову, Ф. Мазурину, за сохранение древнерусской культуры. Да разве только им?! И собирателям древнерусской иконописи И. С. Остроухову, С. Н. Рябушинскому, П. И. Щукину.

В 1892 году Алексей Петрович Бахрушин написал книгу «Кто что собирает», где рассказал только лишь о 35 российских коллекционерах с подробным описанием их коллекций, среди которых встречались совершенно экзотические, — например, редактор журнала «Вестник воспитания» Е. А. Покровский владел собранием колыбелей со всего света 15*.

А. П. Бахрушин завещал свою богатейшую коллекцию Историческому музею. Образ этого человека, так же как и образ другого Бахрушина — коллекционера, родного брата создателя Театрального музея Сергея Александровича, в воспоминаниях Ю. А. Бахрушина дан необычайно рельефно. Это типичные коллекционеры, цель и смысл жизни которых — собирание. Характерен эпизод, описанный?. II. Бахрушиным: «Один собиратель (чего — не знаю, но это все равно, дело не в предмете собирания, а в той силе, которая так крепко связала сердце человека с собираемыми им предметами) во время пожара своего дома, когда уже загорелась комната с его собранием, вынести которое было нельзя, — не пожелал выйти из дома, хотя имел еще полную возможность, и сгорел вместе со своим собранием». Не так ли в горящей в 1917 году России остался и А. А. Бахрушин вместе со своим музеем, не уехал, не бросил, не увез? Подвижнической была его жизнь, как и жизнь его предков. Подвижнической оказалась и жизнь Юрия Алексеевича Бахрушина, написавшего летопись своего рода. И если музей является памятником его создателю, то книга Ю. А. Бахрушина — это уже второй памятник делу и жизни Бахрушиных. И еще — это трепетное, полное любви и преклонения слово о России.

1* «Русское слово», 2 декабря, 1912 г.

2* Газ. «Копейка», 1912, 21 сент.

3* Плещеев А. На смерть А. А. Бахрушин/Возрождение. Париж. 1929. 12 июня.

4* Волков. Памяти А. А. Бахрушина // Литературная газета. 1929. 25 июня.

5* Гуртовщики — погонщики гуртов скота.

6* прасол — торговец скотом.

7* Алферов А. Русские ведомости. 1916. 17 февр.

8* Черт возьми! (ит.)

9* Театральная жизнь. 1990. № 23.

10* Бурышкин П. А. Москва купеческая. М., 1990. С. 100.

11* Ктитор — церковный староста.

12* Адамович Г. Бунин. Воспоминания // Знамя. 1988. № 4. С. 190–191.

13* Бунин И. А. Окаянные дни. М„Советский писатель, 1990. С. 44.

14* Бурышкин П. А. Москва купеческая. М., 1990. С. 127.

15* Кто что собирает (из записной книжки А. П. Бахрушина). М„1916. С. 27–28.