ХРУЩЕВСКАЯ «ОТТЕПЕЛЬ» - НОВЫЙ КОММУНИКАТИВНЫЙ ДИСКУРС

— Что, мамочка, Никита Серге­евич больше не Хрущев? (анекдот).

Сегодня Хрущев остался в массовом сознании с кукуру­зой и «кузькиной матерью», стучащим башмаком в ООН. Бо­лее пристальное рассмотрение добавит ему такие факторы, как антисталинизм и определенное послабление жесткости советского государства. Хрущев ассоциируется также и с об­разом Юрия Гагарина. Хрущев и Фидель Кастро — также подсказывает память, но в этом случае позитив Фиделя ока­зывался более сильным для советского человека. Хрущев

Семиотика советской цивилизации

первым отправляется в США, страну, которую пропаганда портретировала только сквозь призму гонки вооружений, американских империалистов, что было знаковым выраже­нием СИЛЫ, а трущобы безработных и забастовки трудя­щихся демонстрировали СЛАБОСТЬ этого государства.

Долгожительство наших лидеров делало их обязательной приметой жизни нескольких поколений. По этой причине с Хрущевым связано бесконечное число ситуаций. Как под­линный лидер он либо принимает решение, отправляя стра­ну по тому или иному пути (например, в сторону целины), либо выносит свой судейский вердикт по поводу правиль­ности/неправильности происходящего (типа оценки ис­кусства). Для него нет границ непонимания: он все знает и по всему имеет свое мнение. Он универсально прав, как и любой другой советский лидер. Он прав заранее, всем ос­тальным уготована участь слушателей.

Мы остановимся на не самых обычных дискурсах Хру­щева — его встречах с творческой интеллигенцией. Михаил Ромм в начале принадлежал к числу поклонников Хрущева, его называли «хрущевцем». И вот в декабре шестьдесят вто­рого года он получает приглашение на знаменитые встречи Хрущева с творческой интеллигенцией. Необычным на пер­вой встрече оказалось то, что началась она с... еды. Удиви­лись и в перерыве: не была выделена отдельная уборная до­ля правительства, и кинорежиссер Алов рассказывал, как за ним занял очередь Хрущев. Все перечисленное является знаками обыденной сферы, почему-то допущенной в сферу публичную. Хрущев реагировал на все выступления репли­ками, а не сидел как молчащий член политбюро. На эти реплики очень бурно реагировал Ильичев.

«Ильичев все потирал руки, беспрерывно кланялся, смот­рел на него снизу, хихикал и поддакивал. Очень такое странное [впечатление] было, как будто он его подзужива­ет, подзуживает, подзуживает. И поддакивал, довольный необыкновенно, прямо сияющий» [153, с. 128].

Как видим, диалог в основном разворачивается с Ильи­чевым, которые и выдает более сильную ответную реакцию, чем сама аудитория.

Г. Г. Почепцов. Семиотика

Хрущев взорвался на Э. Неизвестном. По предположе­нию М. Ромма, Хрущев устал объяснять искусство для ху­дожников, сам ничего не понимая в этом. Он долго искал, как пообиднее объясниггь Неизвестному его искусство. И нашел:

«Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака, и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стуль­чака. Вот что такое ваше искусство — ему не хватает доски от стульчака, с круглой прорезью, вот чего не хватает. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сиди­те!» [153, с.1 29].

Хрущев задает себя как учителя в любой области, вклю­чая искусство. Учителю не принято перечить. Учителю можно только внимать.

Вторая встреча начиналась уже не с еды. Хрущев начал вполне доброжелательно, а потом завел себя, внезапно сказав:

«"Добровольные осведомители иностранных агентств, прошу покинуть зал". Он пояснил:

"Прошлый раз после нашего совещания на Ленинских го­рах, после нашей встречи, назавтра же вся зарубежная прес­са поместила точнейшие отчеты. Значит, были осведомите­ли, холуи буржуазной прессы! Нам холуев не нужно. Так вот, я в третий раз предупреждаю: добровольные осведоми­тели иностранных агентств, уйдите. Я понимаю: вам неу­добно так сразу встать и объявиться, так вы во время пере­рыва, пока все мы тут в буфет пойдем, вы под видом того, что вам в уборную нужно, так проскользните и смойтесь, чтобы вас тут не было, понятно?"» [153, с. 133].

Затем следовал ряд покаянных выступлений. Интересно, что и в их рамках можно было вести диалог. М. Ромм вспо­минает свои возражения Хрущеву:

«Никита Сергеевич, ну пожалуйста, не перебивайте меня. Мне и так трудно говорить. Дайте я закончу, мне же нуж­но высказаться!

Он говорит:

— Что я, не человек, — таким обиженным детским голо­сом, — что я, не человек, свое мнение не могу высказать?

Семиотика советской цивилизации

Я ему говорю:

— Вы — человек, и притом первый секретарь ЦК, у вас
будет заключительное слово, вы сколько угодно после меня
можете говорить, но сейчас-то мне хочется сказать. Мне и
так трудно.

Он говорит:

— Ну вот, и перебить не дают. — Стал сопеть обиженно»
[153, с. 138].

На следующий день Хрущев начал говорить весело:

«Ну что ж, товарищи, должен сказать — вчерашнее пре­дупреждение подействовало. Подействовало! Ничего не просочилось. Даже могу сказать: вчера были приемы в не­которых посольствах, так просто из осторожности, очевид­но, не явился почти никто. Даже вот так. Так что, в общем, хорошо, хорошо. Ну-с, давайте продолжать» [153, с. 140].

Потом Хрущев «взрывается» на выступлениях Вознесен­ского, Аксенова, других. М. Ромм не может понять этого взрыва. Он даже пишет следующее: «А между тем самовоз­буждение Хрущева все нарастало, и каждые десять минут выходил бесшумный молодой человек и тихо ставил перед ним стакан с каким-то питьем, накрытым салфеточкой. Хрущев все отхлебывал, и мне уже стало казаться: да не до­пинг ли это?» [153, с. 145].

Внучка Хрущева Нина, ныне аспирантка факультета ис­торических наук Принстонского университета, заявила: «Мой дед был маленьким, забавным, толстым человеком, который знал, что он не может состязаться с высоким, под­тянутым, преисполненным собственного достоинства пре­зидентом Эйзенхауэром» («Известия», 1996, 31 июля).

Но подобные взаимоотношения становились реальнос­тью только при столкновении с иной иерархией, внутри же страны маленький и толстый, но начальник, всегда мог стать большим и красивым, поскольку «короля играет свита».

П. Вайль и А. Генис назвали ряд примет нового време­ни, пришедшего с Хрущевым. Они проявляются в разных вариантах. Например, в визуальной сфере:

«Стиль эпохи требовал легкости, подвижности, открытос­ти. Даже кафе стали на манер аквариумов — со стеклянны­ми стенами всем на обозрение. И вместо солидных, надол-