ВРЕМЕНИ. Анекдот фиксирует те точки мифологической системы общества, которые вступают в определенное противоречие со здравым смысломЗвонок в дверь, Брежнев подходит к двери, вынимает из кармана очки, бумажку и читает: — Кто там? (анекдот) Анекдот фиксирует те точки мифологической системы общества, которые вступают в определенное противоречие со здравым смыслом. Анекдот «взрывает» спокойное течение официальной модели действительности. Брежнев моделируется анекдотом как достаточно ограниченный типаж руководителя, что противоречит подаче его в роли теоретика марксизма-ленинизма и даже автора ряда (!) литературных произведений типа «Целины». В постсоветское время массовое сознание не принимает такой же ограниченный типаж «нового русского», который развитием социально-экономической ситуации вынесен на первые позиции. Массовое сознание отвергает «незаконных победителей» этого мира. Анекдот настолько классичен для советской эпохи, что даже агиографические рассказы о Ленине строятся по модели анекдота, конечно, без расчета на юмористическую реакцию, а по сути структуры. Анекдот универсален в том смысле, что весь набор героев и объектов «большого мира» представлен в нем, то есть частная сфера выстроила параллельный публичной мир, но смысл строительства мог быть только в том, чтобы наделить эти объекты иными характеристиками. Есть анекдоты о вождях. Но на этом никто не останавливается. «Первыми попадают в одну рубрику с вождями легендарные герои советской истории — например, Чапаев. К ним примыкают типовые персонажи, репрезентирующие власть, — например, милиционеры. Глупость милиционеров перекидывается анекдотом на остальных граждан — типичных предста- Г.Г. Почепцов. Семиотика вителей советских социальных слоев (инженеров, колхозников и т.д.). Так возникает сплошной континуум глупости, в котором, собственно, некому посмеяться над кем-то другим: все — «другие», все равны в качестве нелепых винтиков нелепой машины» [197, с. 28—29]. Макрокосм полностью отражен в микрокосме. Единственное отличие заключается в том, что происходит существенная смена иерархических отношений: вождь перестает быть вождем.-Но это и не полярная смена (подобная карнавальной М. Бахтина), поскольку никто не претендует на жезл официальной власти. В. Руднев отмечает, что для героя анекдота необходимо средняя политическая ситуация: «Идеальный герой для анекдота — Василий Иванович Чапаев, он осуществляет посредничество между официозной напряженной идеологией большевизма (Фурманов) и спонтанным народным началом (Петька и Анка) — он одновременно герой и шут» [154, с. 28]. Сходно он объясняет и появление в качестве героя анекдота Штирлица: «Штирлиц — свой среди чужих и потенциально, конечно, чужой среди своих — осуществлял посредничество между официозным, «надутым» брежневским взглядом на культуру, в том числе на отечественную войну, и интеллигентским углубленно-потенциальным пониманием того, что «все не так просто» [154]. Анекдот невозможен в официальной культуре из-за ее жесткой иерархичности и прямолинейности. Развернутый вариант анекдота был представлен именами М. Жванецко-го, М. Задорнова и других на излете советского государства. Исчезновение жесткой цензуры и, как следствие, уход от необходимости игры словом приводит к серьезному снижению значимости этого явления и на эстраде, и в жизни. Многообразие анекдотов сменило унылое однообразие повествований о новых русских и их мобильных телефонах. Произошло сближение ритмов жизни и анекдота, что оказалось противопоказано анекдоту. Анекдот умер, и нельзя прокричать — да здравствует анекдот, поскольку в своем прежнем виде он уже не сможет возродиться. Тоталитаризм, как это ни странно, может считаться золотым веком политического анекдота. Сегодня мы наблю- Семиотика советской цивилизации даем полнейший упадок этого жанра. Это свидетельствует о том, что анекдот являлся ответом на сильный идеологический пресс, характерный для тоталитаризма. Соцреализм и анекдот занимают как бы два полюса воображаемого мира. И чем сильнее навязывался соцреализм, тем активнее на iero отвечал анекдот. Если соцреализм отмечал точки восхищения, то анекдот эти же точки подвергал осмеянию. Например (анекдоты советского времени из изданий: [36; 212]; анекдоты прошлого времени из книги: [155]): — Алло! Это Смольный? -Да. — У вас пиво есть? -Нет. — А где есть? — В Зимнем, кажется. — Ура-а-а! На штурм! *** — Алло, это КГБ? — Нет, КГБ сгорело. Опять звонок. — Алло, это КГБ? — Нет, КГБ сгорело. Снова звонок: — Алло, это КГБ? — Вам же сказали: КГБ сгорело! — А может, мне это приятно слушать... Осмеянию подвергаются не только исторические ситуации и основные организации, а и весь ареопаг вождей: Брежнев спрашивает у Суслова: — Ты «Малую землю» читал? — Да, читал, два раза. Очень понравилось. — Надо и мне почитать. *** Дипломатический прием. Брежнев читает: — Уважаемая госпожа Тэтчер! — Леонид Ильич, это Индира Ганди! — Я и сам вижу, но тут написано «Тэтчер». Г.Г. Почепцов. Семиотика При этом активно используются уже апробированные соцреализмом сюжеты. Например: На Брежнева совершено покушение. Террориста схватили и стали разыскивать его брата, который сказал: «Мы пойдем другом путем». *** — Владимир Ильич, участники кронштадского мятежа арестованы. Что с ними делать? — Гасстгелять! Но перед гасстгелом напоить чаем. И непременно гогячим! Отсюда следует, что анекдот является частью того же континуума, что и соцреализм. Они отталкиваются от того же набора составляющих, только если в первом случае риторическая сила направлена на возвеличивание, то во втором — на осмеяние. При этом анекдоту не удалось развернуться в «крупномасштабные» полотна, это всегда малый жанр. Редкими исключениями являются Д. Хармс, Ф. Кафка и современная серия книг о Чапаеве, которые функционируют именно в рамках анекдотического измерения. Для них, как и для анекдота в целом, характерно совмещение полярных категорий: большого/малого, великого/низкого. Анекдот подобен лилипуту в мире великанов, он интересен для населения, поскольку позволяет выполнять функцию компенсации и функцию карнавализации, описанную Михаилом Бахтиным [24]. Карнавал в средние века давал возможность сброса социального напряжения тем, что на время его проведения менялись местами верх и низ: шут становился королем, а король занимал позиции для осмеяния. Анекдот — это параллельная карнавальной структура, только без фиксации конкретного времени и места. Хотя место и время все же были, анекдот — это примета неофициального («кухонного») общения, с ослабленным внешним контролем. Анекдот задает определенные универсальные законы бытия, он более системен, чем сама жизнь, и в нем явственнее проступает прргчинно-следственная связь явлений не только в будущем, но он строит их и в прошлом. Например: Семиотика советской цивилизации Ленин с соратниками обсуждают план вооруженного восстания. Подбегает маленький мальчик и говорит. — Вооруженное восстание нужно провести 25 октября Ленин спрашивает: —Ты кто такой? —Ленька. О анекдоте, моделирующем энциклопедическую статью будущего: «Брежнев Л.И. — мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой», Татьяна Чередниченко пишет: «Эстрадная звезда, превратившаяся в политического деятеля, именует эпоху, олицетворяет «общественное». Напротив, политический деятель, став эстрадным увеселителем, теряет «эпохальность», становится фигурой частной, не имеющей большого общественного значения. Общественное и личное меняются местами, предварительно раздвоившись друг на друга» [197, с. 13]. Слухи также являются достаточно сильным динамическим каналом, который закрывает собой ту тематическую область, о которой молчит масс-медиа. Правда, сегодня на коммерческих ТВ-каналах появились «официальные» передачи под названием «Слухи», но от этого не меняется их характер принципиального противопоставления официозу. Слухи, как и анекдоты, представляют собой элементы устной коммуникации. Их яркий характер способствует свойству самотрансляции, позволяющему конкурировать по масштабности распространения с новостями, циркулирующими как бы в принудительном с точки зрения слухов режиме. Исследователи часто трактуют слух как желание, например, слух о расстрелах мародеров во время армянского землетрясения, хотя таких расстрелов реально не было. Очевидно, тоталитарное общество можно рассматривать как такое, где не было вопросов, а были только ответы. Поэтому как анекдоты, так и слухи пытались разрушить основной конструктивный скелет такого общества, работая именно в том срезе, который то общество попыталось закрепить как законами, так и стереотипами. Отсюда и тематическое расслоение анекдотов по запрещенным «силовым линиям»: партия, Ленин, генсеки, КГБ и др. Акцент на этнических Г.Г. Почепцов. Семиотика особенностях шел в противовес концепции интернационализма, единого советского народа. Грузин, к примеру, в анекдотах предстает как «человек заметный, шумный, богато, хотя и безвкусно одетый. Он любит прихвастнуть, показать свое реальное или мнимое благополучие» [203]. Или в другом месте: «Наиболее «злые» анекдоты об украинцах, хотя русские и украинцы близки по культуре и языку. Видимо, родственное, но не тождественное раздражает больше, нежели совершенно чужое и непохожее. Украинцы в анекдотах часто и глупые, и жадные, и неопрятные, и едят сплошь сало». Лариса Васильева в поиске материала для своих книг выступила с опровержением двух слухов. В одном случае речь идет о национальности жены Брежнева, которая сказала автору: «Но я никогда не отказывалась от своего вымышленного еврейства — что мне, жалко, что ли!» («Комсомольская правда», 1997, 12 марта). Второй слух такой: «Когда люди из НКВД пришли домой то ли к Ворошилову, то ли к Буденному (в рассказах по очереди фигурировали обе фамилии), один из них выставил в окно автомат и кричал, что всех сейчас перестреляет. Я спрашивала об этом случае в двух семьях — не было ничего похожего. Очевидно, кому-то захотелось придумать романтическую историю» («Комсомольская правда», 1997, 12 марта). Общество, в котором не задают вопросов, породило этот особый пласт литературы, который и служил ответом на не-задаваемые вопросы. Отсутствие анекдотов о дне сегодняшнем (если не считать некоторого количества рассказов о «новых русских», которые заменили анекдоты о богатых грузинах) говорит об их определенной очищающей функции. Сильное давление пропаганды в свое время давало в ответ информационный выброс массового сознания, повествующего на свой манер о Брежневе, Чапаеве и других, тем самым создавая баланс нормальности. Анекдот советского времени как раз подтверждает существование нормы. Человек, даже находясь под идеологическим прессом, сохранял ясность видения и противопоставлял пропагандистскому варианту свой тип интерпретации действительности. Семиотика советской цивилизации
|
