ИЗ СЕДЬМОЙ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ(1828--1833)
[П. А. Вяземский--А. X. Бенкендорфу]1
General, Votre excellence a bien voulu m'autoriser a recourir a sa bienveillante intercession, pour me faciliter les moyens de rentrer au service de sa majeste l'empereur et de dissiper par les preuves du zele, que j'y donnerai, les fa-cheuses preventions que je puis accrediter en restant dans l'inaction. Plein de reconnaissance pour les dispositions que votre excellence a manifeste a mon egard, je prends la liberte de lui soumettre avec franchise et confiance le resultat de mes reflexions a ce sujet. Desireux de detruireles interpretations auxquelles j'ai pu donner lieu, et qui ont ete faites de bonne foi, mais, peut etre plus severement que je ne le meritais, je n'aurais pas hesite un instant a saisir toute occasion favorable de rentrer au service et de faire tous les efforts possibles pour bien remplir les devoirs de toute place que sa majeste daignerait m'accorder. Mais des circonstances de famille ne me permettant pas de m'etablir a Petersbourg avant quelques temps, d'un autre cote mon grade et ma retraite du service depuis quelques annees ne me donnant pas la possibilite de solliciter dans l'interieur un emploi, qui convint a mon age deja assez eloigne de l'epoque favorable au debut dans une carriere nouvelle, je me trouve dans une position difficile et pour en sortir j'ose reclamer de nouveau votre appui et votre protection. Un emploi hors de la marche habituelle des affaires courantes, degage des affaires qui tiennent au grade, moins dependant de la routine qui ne s'acquiert qu'avec l'experience, serait de nature a repondre le mieux aux circonstances dans les quelles je me trouve, et peutetre meme aux faibles moyens que je pourrais utiliser pour justifier l'insigne faveur que sa majeste daignerait m'accorder en me prenant a son service. Toutes ces considerations se trouveraient reunies, si, en deposant aux pieds de sa majeste l'empereur mon voeu le plus sincere et le plus ardent, votre excellence, voulait bien me faciliter les moyens d'etre employe ou au quartier general de la seconde armee, ou attache a quelque nouvelle administration, que les circonstances de la guerre peuvent rendre necessaire. Je ne vous cacherai point, general, que l'epoque glorieuse qui s'ouvre sous de si beaux auspices et le desir de rentrer au service sur le theatre des evenements qui vont donner un si brillant eclat au regne de sa majeste l'empereur et a la Russie, me soyent faites pour m'enflammer d'un nouveau zele et me rendre impatient d'en donner des preuves. J'espere que vous ne verrez pas dans la manifestation de cet espoir, des pretentions qui seraient trop mal fondees, mais que vous у reconnaitrez l'elan d'un veritable russe, attache a la gloire de son souverain et de son pays. En tout cas je vous supplie, general, d'apprecier ma demarche telle qu'elle m'est dictee par mes sentiments les plus intimes. J'ose esperer que ma bonne foi et ma loyaute n'ont jamais ete mises en doute par les personnes qui m'ont connu, sous des rapports prives, et с'est leur temoignage que je reclame aupres de votre excellence. Si la grace que l'ambitionne aujourd'-hui ne devait pas avoir l'assentiment de sa majeste l'empereur, j'oserai vous demander toujours de vouloir bien deposer a ses pieds les voeux que j'ai forme et l'hommage de mon devouement, tout en esperant que quand les circonstances me le permettront, vous voudrez bien m'accorder de nouveau votre bienveillante intercession.
Petersbourg 1828.
[Перевод]
Генерал, Ваше превосходительство соблаговолили разрешить мне прибегнуть к вашему доброжелательному заступничеству, чтобы облегчить мне возможность^ вновь вступить на службу его императорского величества и доказательством усердия моего рассеять печальные предубеждения, которые могли сложиться против меня за время моего бездействия. Полный благодарности за расположение, проявленное ко мне вашим превосходительством, я беру на себя смелость с откровенностью и доверием представить вам выводы из моих размышлений по этому поводу. Желая опровергнуть толки, которым я мог подать повод, быть может и исходившие из добрых побуждений, но более строгие, нежели я это заслужил, я без всякого колебания воспользовался бы благоприятным случаем, чтобы вновь вступить на службу и приложить все возможные усилия к достойному выполнению обязанностей любой должности, которую соизволило бы поручить его величество. Но семейные обстоятельства не позволят мне еще некоторое время поселиться в Петербурге; с другой стороны, мой чин и мое удаление от службы на несколько лет не дают мне возможности ходатайствовать о должности внуттри страны, соответствующей моему возрасту, уже достаточно далекому от тех лет, которые благоприятствуют началу новой карьеры. Поэтому я нахожусь в трудном положении и вновь осмеливаюсь просить вашей поддержки и покровительства, чтобы найти из него выход. Должность, вне обычного хода текущих дел, не связанная с делами, требующими чинов и тем более навыков, приобретаемых опытностью, естественно всего более отвечала бы обстоятельствам, в которых я нахожусь, а также, может быть, и тем слабым средствам, которые я в состоянии использовать, чтобы оправдать высокую милость его величества, оказываемую мне принятием на службу. Все эти соображения имеют общую связь и, полагая к ногам его императорского величества мое самое искреннее и самое пламенное желание, я прошу ваше превосходительство облегчить мне возможность быть использованным или при главной квартире второй армии, или при каком-нибудь новом управлении, в котором по обстоятельствам войны может возникнуть необходимость. Не скрою от вас, генерал, что славная эпоха, открывающаяся при столь прекрасных предзнаменованиях, и желание вернуться на службу при событиях, которые дадут особый ослепительный блеск царствованию его императорского величества и России, воспламенили меня и вызвали нетерпение доказать свое усердие. Я надеюсь, что вы не усмотрите в проявлении этой надежды плохо обоснованных претензий, но признаете порыв истинно русского человека, который дорожит славой своего государства и своей страны. Во всяком случае, я умоляю вас, генерал, расценивать мою просьбу, как продиктованную моими наиболее сокровенными чувствами. Смею надеяться, что мое чистосердечие и прямодушие никогда не были под сомнением у людей, в частной жизни знавших меня; на их свидетельства я и ссылаюсь,(обращаясь к вашему превосходительству. В случае, если бы милость, испрашиваемая мною сегодня, не встретила бы одобрения его императорского величества, я осмеливаюсь все же просить вас сложить к его стопам мои желанья, и уверенья в моей преданности, оставаясь в надежде, что когда обстоятельства позволят, вы не откажете мне вновь в вашей благосклонной помощи. Петербург 1828. [Примечание П.А. Вяземского]: Киселев, пред открытием Турецкой кампании, предлагал мне место при главной квартире, разумеется, по гражданской части. Он говорил о том Дибичу, который знал обо мне, вероятно, по одной моей тогдашней либеральной репутации и отклонил предложение Киселева. Тогда Киселев пред отъездом своим дал мне письмо к Бенкендорфу. Я отправился к нему и нашел его, сходящего с лестницы с женою. Он принял меня сухо -- был недоволен будто настойчивостью, с которою я требовал, чтобы назначил он мне свидание. Он жаловался на то к[нязю] Алексею Щербатову, который, однако же, наконец свел меня с ним.
[А. X. Бенкендорф -- П. А. Вяземскому]2
Милостивый государь, князь Петр Андреевич, Вследствие доклада моего государю императору, об изъявленном мне вашим сиятельством желании, содействовать в открывающейся против Оттоманской Порты войне, его императорское величество, обратив особенно благосклонное свое внимание на готовность вашу, милостивый государь, посвятить старания ваши службе его, высочайше повелеть мне изволил уведомить вас, что он не может определить вас в действующей против турок армии по той причине, что отнюдь все места в оной заняты. Ежедневно являются желающие участвовать в сей войне и получают отказы. Но его величество не забудет вас, и коль скоро представится к тому возможность, он употребит отличные ваши дарования для пользы отечества. С совершенным почтением и истинною преданностию, имею честь быть вашего сиятельства покорнейший слуга А. Бенкендорф
No 1662 20 апреля 1828 г. Петербург
[Примечание П. А. Вяземского]: Можно подумать, что я просил командования каким-нибудь отрядом, корпусом или по крайней мере дивизиею в действующей армии. Тому, кому неизвестны ход дела и письмо мое, может показаться, что я требовал дивизии или по крайней мере полка для содействия в открывающейся против Оттоманской Порты войне.
[Д. В. Голицын -- П. А. Вяземскому]3
Милостивый государь мой князь Петр Андреевич!
Секретно. Препровождая при сем в оригинале отношение ко мне графа Толстого за No 2645, из коего ваше сиятельство увидите высочайшее государя императора повеление о воспрещении вам издавать "Утреннюю Газету", я таковую высочайшую волю сим вам, мил[остивый] гос[ударь], объявляю, прося покорно по прочтении означенного отношения оное мне возвратить, а с тем вместе и доставить мне письменное ваше обязательство, что упомянутой газеты вы издавать не будете. Имею честь быть с совершенным почтением вашего сиятельства покорным слугою Князь Дмитрий Голицын No 133 26 сентября 1828 г. Москва.
[П. А. Толстой -- Д. В. Голицыну]
No 77, 10 июля 1828 года. Секретно.
Милостивый государь, князь Дмитрий Владимирович, Государь император, получив сведение, что князь Петр Андреевич Вяземский намерен издавать под чужим именем газету, которую предположено назвать Утреннею газетою, высочайше повелеть изволил написать вашему сиятельству, чтобы вы, милостивый государь мой, воспретили ему, князю Вяземскому, издавать сию газету, потому что его императорскому величеству известно бывшее его поведение в Санкт-Петербурге и развратная жизнь его, недостойная образованного человека. По сему [?] уважению государю императору благоугодно, дабы ваше сиятельство изволили внушить князю Вяземскому, что правительство оставляет собственно поведение его дотоле, доколе предосудительность оного не послужит к соблазну других молодых людей и не вовлечет их в пороки. В сем же последнем случае приняты будут необходимые меры строгости к укрощению его безнравственной жизни. Сообщая вашему сиятельству сию высочайшую волю, честь имею быть с совершенным почтением и преданностию вашего сиятельства покорный слуга
Граф Петр Толстой
No 2645 3-го июля 1828 года Петербург.
[Примечание П. А. Вяземского]: Оказалось, что эта Утренняя газета, о которой не имел я ни малейшего понятия, была предположение самого к[нязя] Голицына (долго после приведенное в действие под именем Полицейской Газеты) и что должен был издавать ее один из его чиновников. Еще до сообщения мне письма Толстого к[нязь] Голицын объяснил ему это дело, как оно было. Я был тогда с семейством у Кологривовых в Саратовской губернии, и Голицын посовестился встревожить меня заочно присылкою этого письма, которое он сообщил мне только по возвращении моем в Москву. Вообще к[нязь] Голицын оказал мне в этом случае большое участие и даже имел за меня неприятную переписку с Бенкендорфом. Я никогда не имел случая положительно разведать, что могло подать повод к этому непонятному и глупому оскорблению, мне нанесенному. Известно только, что во время Турецкой кампании был прислан в главную квартиру донос на меня. По всем догадкам, это была Булгаринская штука. Узнав, что в Москве предпологают издавать газету, которая может отнять несколько подписчиков у "Северной Пчелы", и думая, что буду в ней участвовать, он нанес мне удар из-за угла. Я не мог иметь иных неприятелей, кроме литературных, и по ходу дела видно, что все это не что иное, как литературная интрига. Пушкин уверял, что обвинение в развратной жизни моей в Петербурге не иначе можно вывести, как из вечеринки, которую давал нам Филимонов и на которой были Пушкин и Жуковский и другие. Филимонов жил тогда черт знает в каком захолустье, в деревянной лачуге, точно похожей на бордель. Мы просидели у Филимонова до утра. Полиции было донесено, вероятно, на основании подозрительного дома Филимонова, что я провел ночь у девок.-- Вслед за перепискою Голицына, Жуковский вступился за меня, рыцарским пером воевал за меня с Бенкендорфом, несколько раз объяснялся с государем 4.
[П. А. Вяземский--Д. В. Голицыну]5
Милостивый государь, князь Дмитрий Владимирович, Узнав из сообщенного мне вашим сиятельством отношения к вам графа Толстого о высочайшем запрещении мне издавать Утреннюю Газету, которую я будто готовился издавать под чужим именем, имею честь объявить, что государь император обманут был ошибочным донесением, ибо я не намеревался издавать ни под своим, ни под чужим именем ни упомянутой газеты, о которой слышу в первый раз, ни другого подобного периодического листа6. Сими словами мог бы я кончить свое объяснение, предоставляя на благоусмотрение правительства исследование источников известий несправедливых, до его сведения доходящих. Но отношение его сиятельства графа Толстого исполнено выражений столь оскорбительных для моей чести, так совершенно мною незаслуженных, что не могу пропустить их молчанием, без преступного нарушения обязанностей, священных для человека, дорожащего своим именем. Уже не в первый раз вижу себя предметом добровольного злословия, которое умеет снискивать доверчивое внимание. Когда лета мои дозволяли мне беспечно ограничивать свое будущее в самом себе, я был довольно равнодушен к неприятностям настоящего, но ныне, когда звание мое отца семейства и годы возростающих детей моих обращают мое попечение на участь их ожидающую, столь неминуемо зависящую от моей, я уже не могу позволить себе равнодушно смотреть, как имя мое, выставленное на позорище, служит любимою целью и постоянным игралищем тайных недоброжелателей, безнаказанно промышляющих моей честью. Отношение графа Толстого доказывает, что злоба их достигла до высшей степени и что ужаснейшая клевета, поощряемая успехами, сыскала свободный доступ до престола государя императора, омрачив меня перед ним самыми гнусными красками. Прежде знал я, что один образ мыслей моих представляем бывал в ложном виде: я нес в молчании предубеждения, тяготевшие надо мной, в надежде, что время и события покажут правительству обольщенному, что по крайней мере действия мои не в согласии с тайными мнениями, мне приписываемыми, но ныне я поражен в самую святыню всего, что есть драгоценнейшего в жизни частного человека. Прежде довольствовались лишением меня успехов по службе и заграждением стези, на которую вызывали меня рождение мое, пример и заслуги покойного отца и собственные, смею сказать, чувства, достойные лучшей оценки от правительства: ныне уже и нравы мои, и частная моя жизнь поруганы. Оная официально названа развратною, недостойною образованного человека. В страдании живейшего глубокого оскорбления, я уже не могу, не должен искать защиты от клеветы у начальства, столь доверчивого к внушениям ее против меня. Пораженный самым злобным образом, почитаю себя в праве искать ограждения себе и справедливого удовлетворения перед лицом самого государя императора. Ваше сиятельство! С сокрушенным сердцем, ободряемым единою надеждою на вас, прибегаю к вам, как к человеку благородному, к сановнику, облеченному доверенностью государя, умоляю вас доставить мне, средствами от вас зависящими, возможность всеподданнейше довести до престола справедливое мое сетование и прошение, чтобы исследованы были основания, на коих утверждены нестерпимые обвинения, изложенные в отношении графа Толстого. Я должен просить строжайшего исследования поведению своему: повергаю жизнь мою на благорассмотрение государя императора, готов ответствовать в каждом часе последнего пребывания моего в Петербурге, столь неожиданно оклеветанного. Не стану умолять вашего благодетельного посредничества, в сем случае, благорасположением вашим, коим я всегда пользовался и которое, смею надеяться, не пристыдил я доныне. Нет, доводя до высочайшего внимания голос мой, вопиющий о справедливости, вы окажете услугу всем верноподданным его императорскому величеству, исполните обязанность свою перед государем, которому честь каждого подданного должна быть дорога, ибо она ограждается его могуществом и должна быть ненарушима под сенью законов твердых, властью его именем им дарованною. Государь не может равнодушно узнать, что тайная враждебная сила действиями ухищренными, так сказать, противоборствует его благодетельной власти и царскому покровительству, которое провидение, ум его, сердце его и священнейшие права возлагают на него как одну из высших обязанностей его высокого звания. Простите мне беспорядок и движение моего письма: я не имею ни времени, ни духу сочинять оправдание свое; оно вырвалось из глубины души, возмущенной тягостными впечатлениями. Кончаю повторением убедительной просьбы, довести до сведения государя императора, что я прошу суда и справедливости, уличения недоброжелателей своих или подвергности себя последствиям, ожидающим того, кто пред лицом государя осмелится ложно оправдывать свою честь покушениями на омрачение чести других. Знаю, что важные народные заботы владеют временем и мыслями государя императора, но если частная клевета могла на минуту привлечь его слух и обратить гнев его на меня, то почему не надеяться мне, что и невинность, взывающая к нему о правосудии, должна еще скорее преклонить к себе его сердобольное внимание..
[П. А. Вяземский -- Д. В. Голицыну]7
Mon Prince, En joignant ici la lettre que vous avez bien voulu me permettre de vous adresser, je prends la liberte de vous reiterer mes tres instantes prieres de ne pas me refuser votre appui protecteur dans le cas, ou il у va de mon bonheur et de ma vie entriere. С'est a votre coeur loyal et genereux que je confie, mon Prince, mes interets les plus sacres et ceux de toute ma famille. En effet si je n'obtiens pas une justification honorable, si les malveillants ne sont point confondus, il ne me reste qu'a m'expatrier au risque de compromettre par cette demarche l'avenir de mes enfants. Pourrai-je rester dans un pays, ou ma vie privee, je ne parle plus de mes opinions, se trouve en but aux traits de la calomnie, ou l'organe en chef du pouvoir me traite officiellement d'homme corrompu et de corrupteur et me menace pour ainsi dire du sort d'un auteur de Justine, qui a ete enferme a Charenton par les ordres de Napoleon, pour ses ecrits et sa conduite licencieuse8. La malveillance, qui me poursuit n'a plus qu'un pas a faire pour me perdre entierement: elle a atteint ma reputation et pourra facilement porter atteinte a ma liberte et a mon existence. Dois-je done attendre qu'elle consomme le sacrifice et qu'elle fete sa victoire sur moi apres que j'aurais ete sequestre de la societe? Je le repete, il n'y a que l'empereur, qui dans ce cas puisse me rendre justice: les autorites intermediaires sont trop prevenues contre moi et ma justification serait une espece de condamnation de la credulite, avec laquelle ils ont accueilli das mensonges debites sur mon compte. Jusqu'a present j'ai trouve parmis les personnes qui approchaient de sa majeste des echos complaisants de la calomnie, qui partaient de je ne sais ou, mais jamais une voix genereuse n'a essaye de dissiper les preventions, qu'on avait fait naitre a mon egard. J'ose esperer, mon prince, que vous voudrez bien faire une noble exception a cette fatalite, quim'accable. Permettez moi quelques indications concernant mon affaire; si j'ai jamais eu quelques succes, ce n'est que dans la carriere des lettres; ce n'est done que la, que je dois chercher mes ennemis. Une certaine vogue attachee a mon nom, des epigrammes, quelques bonnes ou mauvaises plaisanteries, qui pesent sur ma conscience, ont pu suffir pour eveiller l'envie et creer les ressentiments. La derniere attaque qu'on m'a portee se rattache au journalisme. A propos d'un journal, dont je n'avais aucune idee, des journalistes ombrageux et jaloux de leurs abonnes ont cru voir que je devais participer a la redaction de la nouvelle entreprise litteraire et se sont aussitot mis en campagae pour me nuire. Ils ont craint ma concurrence; с'est la seule maniere de trouver le mot de l'enigme dont je suis la victime. Sans etre un Oedipe ni un delateur j'ose croire que je connais le sphinx de cette enigme. Nous n'avons que trois personnages dans notre litterature, capables de pareilles noirceurs: с'est Boulgarine, Gretch et Voieikoff; plusieurs antecedants m'autorisent a hazarder cette supposition et je me crois en droit de la declarer. Plus vous donnerez, mon prince, de publicite a mes reclamations et plus je serai sur de me voir rehabilite dans l'opinion de sa majeste l'empereur. Dans ma parfaite securite je ne crains ni les enquetes, ni le grand jour, tout au contraire je les reclame.
Moscou 1828
[Перевод]
Князь, Прилагая к сему письмо, которое вы разрешили мне вам направить, я беру на себя смелость повторить мою настоятельную просьбу о том, чтобы вы не отказали мне в поддержке и покровительстве, так как речь идет о моей чести и о всей моей жизни. Я вверяю вашему великодушному и честному сердцу, князь, заботы, самые священные для меня и для моей семьи. И в самом деле, если я не добьюсь почетного оправдания, если недоброжелательные толки не будут опровергнуты, мне останется лишь покинуть родину, с риском скомпрометировать этим поступком будущее моих детей. Смогу лп я остаться в стране, где моя частная жизнь, не говоря уже о моих убеждениях, представляет цель для клеветнических нападок; где правительственный орган официально провозглашает меня развратным человеком и развратителем, угрожая мне, так сказать, судьбою автора "Жюстины", заключенного по приказу Наполеона в Шарантон за его сочинения и беспутное поведение 8. Меня преследует недоброжелательство; еще один шаг -- и оно погубит меня окончательно: недоброжелательные толки задели мою репутацию и легко могут задеть мою свободу и само существование. Неужели я должен ждать, что совершится жертвоприношение и будет праздноваться победа надо мною после того, как я буду изъят из общества? Повторяю, что в данном случае только император может оказать мне справедливость: все посредствующие власти слишком предубеждены против меня, и мое оправдание было бы одновременно осуждением доверчивости, с которой они приняли лживые измышления, расточаемые на мой счет. Среди лиц, приближенных его величеству, я до сих пор встречал поощрительные отклики на клевету; не знаю уж, откуда они исходили, но никогда, ни один великодушный голос не пытался рассеять обвинения, выдвигавшиеся против меня. Смею надеяться, князь, что вы составите благородное исключение из тех, кто осуждает меня при данных роковых обстоятельствах. Разрешите мне сделать несколько замечаний, относящихся к моему делу: если я когда-либо и имел какой-либо успех, то только на поприще литературы; значит, я должен искать своих врагов только там. Некоторая известность, связанная с моим именем, эпиграммы, несколько хороших или плохих шуток, лежащих на моей совести,-- всего этого было достаточно, чтобы возбудить зависть и создать недоброжелательство. Последний направленный против меня выпад относится к журналистике. По поводу газеты, о которой я не имел никакого представления, подозрительные и ревнивые к своим подписчикам журналисты заподозрели, что я должен принять участие в редактировании нового литературного предприятиям немедленно объединились, чтобы повредить мне. Они боялись моей конкуренции; это единственный способ найти разрешение загадки, жертвой которой я стал. Не будучи ни Эдипом, ни доносчиком, смею полагать, что мне известен сфинкс этой загадки. В нашей литературе только три человека, способные на такие темные дела: это -- Булгарин, Греч и Воейков. Многие предпосылки дают мне повод на подобные предположения, и я считаю себя вправе заявить об этом. Чем более гласными вы сделаете мои заявления, князь, тем больше будет моя уверенность в моей реабилитации во мнении его императорского величества. Совершенно уверенный в своей правоте, я не опасаюсь] ни вопросов, ни гласности; наоборот, я прошу о них (фр.).
Москва 1828 г.
[Д. В. Голицын -- П. А. Вяземскому]9
Voici la reponse que je viens de recevoir, mon prince, du general Ben-kendorff, en reponse a ma lettre et lui envoyant celle, que vous m'aviez adressee. J'attendrai vos conclusions. Recevez l'assurance de mes sentiments distingues. P. D. Golitzin Ce 14 Novembre, 1828, Moscou
[Перевод]
Вот ответ, который я только что получил, князь, от генерала Бенкендорфа в ответ на мое письмо с приложением того письма, которое вы направили мне. Жду ваших заключений. - Примите уверение в моем уважении. Кн. Д. Голицын 14 ноября 1828, Москва
[А. X. Бенкендорф -- Д. В. Голицыну]
Mon Prince, Je m'empresse de repondre a la lettre du 1-er de ce mois que votre excellence a bien voulu m'adresser au sujet du prince Wiazemsky. Avant mon depart pour l'armee, je lui avais propose mes bons offices pour sa rentree au service; il voulait etre employe а Гагтёе agissante, faveur, que sa majeste l'empereur avait deja refusee a plusieurs personnes et par la mon desir de lui etre utile a ete rejete par lui-meme. Ce n'est pas sur sa conduite particuliere et sur quelques propos qu'on l'a juge; le gouvernement a assez prouve, qu'il ne poursuit pasles propos et n'admet pas les calomnies; mais on a juge le prince Wiazemsky sur des ecrits qui ont ete entre les mains de sa majeste l'empereur et dont j'aurai l'honneur d'entretenir votre excellence a notre premiere entrevue. Je me ferai cependant un veritable devoir d'etre aupres de sa majeste l'empereur l'interprete du desir qu'a le prince Wiazemsky de se rehabilit er dans l'es-prit de son souverain et lui en ai deja fait proposer un moyen par son ami monsieur Joukowsky, qui, en parlant en sa faveur, avoue que la plume du prince est son plus grand ennemi10. Je ne crois pas avoir le droit de mettre sous les yeux de sa majeste l'empereur la lettre du Prince Wiazemsky, comme ne m'etant pas adressee et ai l'honneur de la renvoyer a votre excellence, qui en l'envoyant directement a sa majeste l'empereur pourra Гарриуег de tout ce qu'elle jugera a propos de dire en sa faveur; cela sera plus effi-cace et pourra combattre les nations fausses que votre excellence suppose avoir ete donnees a sa majeste l'empereur.
Le 7 Novembre 1828 Petersbourg
[Перевод]
Князь, Спешу ответить на письмо от 1-го числа сего месяца, которое ваше превосходительство соизволили направить мне, относительно князя Вяземского. Еще до отъезда в армию я предложил свои услуги для его возвращения на службу; он хотел быть использованным в действующей армии; его величество уже отказало в этой милости многим лицам, вследствие чего мое желание быть ему полезным было отклонено им самим. О нем судили не по его личному поведению и не по некоторым толкам; правительство достаточно доказало, что оно не придает значения толкам и не допускает клеветы; князя Вяземского судили по его сочинениям, побывавшим в руках его императорского величества, и о которых я буду иметь честь беседовать с вашим превосходительством при первом свидании. Однако я считаю своим истинным долгом передать его императорскому величеству о желании князя Вяземского реабилитироваться в глазах государя и уже предложил князю способ, как этого добиться через посредство его друга г-на Жуковского; последний, ходатайствуя за него, признает, что перо князя является его злейшим врагом 10. Я не считаю себя вправе представить его императорскому величеству письмо князя Вяземского, так как оно было адресовано не мне; имею честь возвратить письмо вашему превосходительству, дабы вы переслали его непосредственно его императорскому величеству, поддержав теми доводами, которые вы найдете возможным привести в его пользу. Это будет более действенным и сможет опровергнуть ложные данные, которые, как вы, ваше превосходительство, полагаете, были представлены его императорскому величеству.
7 ноября 1828 г. Петербург
[Примечание П. А. Вяземского]: Бенкендорф говорит, что меня не судят sur ma conduite particuliere {По моему частному поведению (фр.). }, а между тем письмо Толстого обращено на мою развратную жизнь и поведение в Петербурге. Нет сомнения, что донос на меня был представлен Бенкендорфу и Бенкендорфом доведен до сведения государю. В таком случае недобросовестно было с его стороны сказать: "Je ne crois pas avoir le droit de mettre sous les yeux s. m. l'empereur la lettre du p. Wiasemski comme ne m'etant pas adressee" {Я не считаю себя вправе представить его императорскому величеству письмо кн. Вяземского, так как оно было адресовано не мне (фр.). }.Вот уже излишняя и неуместная боязливость. Дашков позднее сказал мне, что донос на меня был прислан в Главную квартиру11.
|
