Без Бога не до порога

Колечко, обещанное Божией Матери, Даша дарить передумала. Не пожадничала, совсем нет. Она себе всё надумала, там, в церкви, у иконы. В церкви по-особому думается, жизнь видится совсем под другим углом, невозможное кажется возможным. Но вот вышла Даша из церкви и куда что делось, будто кто посмеялся над ней, поманил, посулил золотые горы, да и оставил ни с чем. Ещё и до дома доехать не успела, а уже знакомая тяжесть лежит на сердце, та самая, с которой она последнее время неразлучна. Врач, конечно же, сказал про чудо ради красного словца. Он специалист опытный и не мог себе позволить жестокую правду. А так вроде и надежду дал. Чудо… Сколько я буду ждать этого чуда? А Илья тоже ждать должен? Даша принимает окончательное решение — проститься с Ильёй навсегда. Она закрутит в себе все гайки, запретит себе плакать, только так — через жестокость она сможет через себя переступить. Маме ничего сообщать не станет, отцу тем более. Она должна сделать это ради Ильи, ради его будущего.

«Да, это непросто, но мне никто не обещал, что моя жизнь окажется простой. Я должна это сделать. Наверное, напишу ему письмо, в письме легче сказать „прощай". Напишу и брошу в его почтовый ящик, всё — дело сделано, а он и номер квартиры моей не знает», — твёрдо решила она.

В этот самый момент в дверь позвонил Илья.

Растерялась, но отступать некуда.

Даша плохо помнит, что она лепетала, но хорошо запомнила бледного, напряжённого Илью. Она только повторяла про себя: «Сегодня, сейчас, больно, но сейчас, завтра я уже не смогу, завтра я соглашусь и сделаю его несчастным».

Мама влетела в её комнату сразу, как Илья ушёл. Разгневанная, маленькая синичка, никогда Даша не видела маму такой. Следом вошёл отец. Молча сел на диван, стал листать журнал. Но мама…

— Ты что творишь? Беги за ним, беги, проси прощения! Беги! — мама перешла на крик, — он ещё недалеко ушёл! Скажи, что любишь его, готова стать его женой, что ты себе придумала! Да каждой третьей женщине говорят такое, они… они нажиться на тебе хотели, да-да, Зина по телевизору видела. Специально… Предлагают лекарство дорогое, делают вид, что лечат. Совершенно здоровую женщину! А потом, ну вот, вылечили, лекарство помогло. А ты отказалась. А теперь от своего счастья отказываешься… Беги за ним! Дочка, доченька…

Отец листал журнал. Мама набросилась на него.

— А ты что молчишь? Видишь, что она удумала, не хочет ему жизнь портить. Себе, значит, можно портить. Ну что ты молчишь!

Отец поднял глаза от журнала.

— Дочка, мать права, — ушёл на кухню.

Даша измочаленная, на пределе последних сил, легла на диван и отвернулась к стенке.

Мама подскочила к ней.

— Дочка, давай я его догоню? Найду что сказать, я мухой, я быстро.

Даша покачала головой. А её деликатная, её всегда выдержанная мама так шарахнула дверью, что Даша вздрогнула.

Удивила мама и на следующий день. Привела в гости шикарную, огромную, совершенно раскрепощённую даму. В кожаных обтягивающих брюках, ярко-малиновой куртке сплошь в молниях, на высоченных каблуках. Дама оказалась заведующей гинекологическим отделением той больницы, где лежала Даша. Как маме удалось затащить её к себе, какие пряники она даме посулила, кто вывел её на это знакомство? Даша ума не могла приложить.

Дама вошла в Дашину комнату с видом комиссара, у которого в кармане лежит ордер на арест:

— Что разлеглась? Поднимайся!

Даша в ужасе смотрела на даму.

— Куришь?

Даша не успела ответить, дама закурила.

— Значит так, дурь свою забудь. Я сегодня твои обследования вдоль и поперёк изучала. Мне больше заняться нечем? — она грозно взглянула на оробевшую Дашу и сделала пару жадных затяжек. — С этим жить можно. Дуру из себя не строй, а то все женихи разбегутся. Выходи замуж. На крестины меня позовёшь, крёстной буду, у меня крестников, — она провела рукой по горлу, — со счёта сбилась и твоего до кучи возьму. А сначала мы тебя в санаторий отправим, там грязи, там такие грязи, хоть на хлеб намазывай. Платье-то на выход есть, на танцы бегать в санатории?

— Есть одно, на бретельках, — совершенно неожиданно для себя прошептала потрясённая Даша.

— Ещё купи парочку, на себя денег не жалей, один раз живём, дети пойдут, не до нарядов будет.

— Как вас зовут?

— Стелла Ростиславовна, доктор наук, профессор, завотделением. Подойдёт? Или для тебя мелковато?

— Спасибо вам, всё так неожиданно…

— Ты, девка, нос никогда не вешай. Запомни — уныние смертный грех. Ты в Бога веришь?

— Не знаю…

— Ну и дура. Без Бога не до порога, слыхала? Не знаю… Ещё где не ляпни такое. Спросят, говори — верю. Поняла?

— Поняла.

— Значит так, подводим черту. Сначала санаторий, потом свадьба, о’кей?

Стелла Ростиславовна затушила окурок в цветочном горшке, поднялась, большая, грузная и, тяжело ступая на высоких каблуках, без «до свиданья» удалилась. Даша слышала, как мама приглашала даму попить чайку, дама отказалась. Через пять минут дверь за ней захлопнулась.

А Даша выскочила из своей комнаты, влетела на кухню, где мама убирала обратно в холодильник разносолы, купленные для знатной гостьи, обняла маму крепко-прекрепко.

— Запомни, уныние смертный грех. Запомнила?

Через пятнадцать минут она уже звонила Илье.

— Прости меня за всё. Я жду тебя, приходи скорее.

Потом она выставляла из холодильника обратно разносолы, постелила чистую скатерть. Салфетки, бокалы для вина… Жаль, папы нет, уехал на дачу сажать огурцы. Она ждёт Илью. Всё ему расскажет, всё без утайки. И про Стеллу Ростиславовну, конечно.

Илья осунулся. Смотрит настороженно. Даша шепнула ему в прихожей:

— Мама у меня некрасовская героиня, коня на скаку остановит, а я даже не догадывалась.

Илья вежливо улыбнулся. Даша видит, как он напряжён, старается его растормошить.

— Заходи, заходи, вот моя комната. Здесь я выросла, повзрослела, вот только насчёт поумнела воздержусь утверждать.

Илья смотрит на детскую фотокарточку Даши в маминой шляпе.

— Хороший снимок.

— Папа постарался. Эх, жаль он уехал. Но с папой ты познакомишься в другой раз. А теперь, Илья, я скажу тебе самое главное. Помнишь, ты позвонил мне и попросил разрешения прийти, первый раз. Я отказала. Знаешь почему? Я лежала в больнице, Илья, но не хотела, чтобы ты знал об этом. У меня… есть осложнения, ну как тебе объяснить… Врачи сказали, что у меня не будет детей. Я и решила не портить тебе жизнь. Какая семья без детей? Скрыть это от тебя и выйти за тебя замуж не могла, никогда бы себе не простила. Жить с нечистой совестью — пытка. Вот я и задумала расстаться с тобой навсегда. А сегодня, сегодня всё изменилось. Мне сказал очень хороший специалист, что ничего такого страшного нет, надо немного подлечиться, съездить в санаторий. Прости, что сделала тебе больно. Но ведь всё хорошо, что хорошо кончается, да?

Даша выпалила всё на одном дыхании. Глубоко вздохнула. Улыбнулась и — решилась:

— Один человек предложил мне выйти за него замуж. Хочу сказать ему, что я согласна.

Он слышал, ему рассказывали, он читал. Но чтобы так быстро! Таксист довёз его до ближайшего храма и Илья, измученный бесконечными мыслями, без всякого опыта молитвы, просто встал перед иконой и просто выложил ей всё, что лежало на сердце непосильным грузом. Он не хотел терять Дашу и просил сохранить её. Он просил, чтобы она его позвала.

На следующий день она позвонила и позвала. В гости. Мгновенно молитва обернулась конкретной помощью. Илья обескуражен. Ну дела, оказывается, всё очень серьёзно. Его потрясло то, что он услышал от Даши. Оказывается, она ничего не знает, оказывается, у неё свои беды и она не хотела делать его несчастным. В том тяжёлом объяснении в Дашиной прихожей каждый говорил о своём. Каждый о своём…

Даша без утайки поведала ему всё. Дашина совесть чиста как стёклышко, а Илья пошёл по второму кругу. Даша согласна стать его женой, но ведь она до сих пор не знает про Вику и про детей. Всё осталось как было. Столько пережито, передумано, оба настрадались, а толку? Когда он шёл к Даше на перемирие, надеялся, что она всё знает и — простила. Оказалось, ничего она не знает. А что он мог сказать ей, сидя за столом рядом со счастливой Дашиной мамой, которая всячески старалась ублажить будущего Дашиного мужа. Илья нервничал, перемирие не принесло ему радости, всё та же головная боль. «Даша, Дашенька, знала бы ты, что твои проблемы со здоровьем — сущий пустяк в сравнении с той историей, в которую влип я». Теперь надо как можно быстрее объясниться с Дашей, которая, как весенняя птичка, чирикает без умолку, радуясь, что Илья принял её с её новостью, впереди приятные свадебные хлопоты. «Хотя нет — впереди у Даши санаторий, на две недели она уедет из Москвы, мама выхлопотала ей путёвку. Но не перед поездкой же сообщать ей всё? Столько молчал, выбрал время, ничего не скажешь».

Илья решил — пусть едет, набирается сил, лечится. Вернётся, скажу. За это время он подаст на развод. «Всё в прошлом, — скажу я Даше. — А впереди у нас долгая, счастливая жизнь. У нас будут дети, а моих я буду брать на выходные». Даша умница, она обязательно найдёт с ними общий язык. Скорее бы распутать этот узел и обрести забытое чувство, когда совесть чиста и можно прямо смотреть в глаза любимому человеку. Илья стосковался по этому чувству, он даже забыл, как это бывает. Скорее бы… Вот уж тогда он с удовольствием окунётся в суету предсвадебных забот. Ему что, он бы обошёлся без свадьбы, но Даша должна её пережить, для женщины это всё — платье, фата, роскошная машина, гости, цветы, шампанское… Кутерьма счастья, пусть наиграется в эти свои женские игрушки, пусть нарадуется, а он потерпит. Да, ему надо купить Даше колечко. Какой у неё размер? Маленький, наверное, у Даши узкая рука и тонкие музыкальные пальцы.

Илья удивился в который раз: они с Дашей встречаются давно и ни разу он не позволил себе ничего лишнего. Этого не хочет Даша. Она дорога ему, и он готов беспрекословно выполнять все её условия. Чистота их отношений подняла образ Даши на такую недосягаемую высоту, что Илье захотелось воспевать в стихах свою прекрасную даму сердца. Вот где скрыто истинное преклонение перед женщиной. В сдержанности чувств. Сдержанность чувств рождает тайну. Нельзя преклоняться перед женщиной, не оставившей за собой тайны. Илья никогда этого не знал и узнал бы, если бы не уготовил ему Бог встречу с Дашей. Бог уготовил, значит, Бог и благословит их, значит, все трудности они переживут, ничто не сможет омрачить их выстраданное счастье.

Илье захотелось говорить о Даше. И он, переполненный эмоциями, махнул к Петровичу. Тот не удивился или виду не показал — его не поймёшь.

— Проходи, коль не шутишь.

Жена Петровича, Зоя Васильевна, в халате поверх ночной рубашки, слегка приоткрыла дверь спальни — кто это в столь поздний час? Увидела Илью, разулыбалась.

— Илюшенька, проходи, голубчик, давно не был. Говорю своему, пригласи Илью, а он только обещает.

— А чего его приглашать, если он мне за день так глаза намозолит. Ты что на ночь глядя?

— Не гони, Петрович, у меня романтичное настроение…

— Раздевайся, — скомандовала Зоя Васильевна из-за двери, — а я спать, Илюш, ты свой, не обидишься.

Илья помнил с благодарностью, как тепло приютили его в этом доме, когда он ушёл от Вики. Здесь всё очень просто, без реверансов и слащавых улыбок. Вот и захотелось именно сюда, где живут естественно, незаметно, где не любят барабанный бой и витиеватость надуманных ценностей.

— Петрович, я поздно, прости, но, понимаешь, я запутался, ты не спрашивал, я не говорил, но я уже давно люблю женщину, она необыкновенная, она прекрасная дама, как у Блока… От Вики я ушёл.

— Знаю, — Петрович нахмурил брови.

— Что знаешь? — растерялся Илья.

— Знаю, что от Вики ушёл. Ходишь как тень, борода косматая, глаза ввалились, неухоженный…

— Петрович, я не о том. Я никогда так не любил, даже не знал, что такое возможно. Не думай, у нас чистая любовь, я, мужик, боюсь руки её коснуться.

— Вика-то как?

— Вика… Нафантазировала себе, что у меня женщина, у меня, конечно, женщина, но это не то, это другое, я развожусь с Викой, женюсь на Даше, вот только расскажу ей всё без утайки.

— А дети?

— Детей как любил, так и буду любить, ничего не изменится.

Петрович вскинул на Илью полный гнева взор и, что есть силы, стукнул кулаком по столу.

— Молчать! — рявкнул он.

Илья оторопело смотрел на шефа.

— Это ты ко мне на ночь глядя завалился сообщить, что ты жену и детей бросаешь? Гад ты, Илья, гад и есть. Любовь у него! Как с писаной торбой носится со своей прекрасной дамой, а дети, значит, по боку? Пусть Вика одна с двумя колготится, а ты будешь пузыри от удовольствия пускать…

— Петрович, подбирай выражения…

— Да я тебе сейчас дам в морду и спущу с лестницы. А выражение у меня одно — гад. Пошёл вон. Я спать хочу.

Никогда ещё так не унижали Илью. И кто?! Петрович, к которому он шёл поделиться радостью. Что с ним стряслось? Какая муха его укусила?

Банка из-под пива. Под ногами. Илья, что есть силы, наподдал ботинком и банка, пролетев стрелой, влепилась в киоск с сигаретами. Час поздний. Никто не увидел. А то бы обязательно обозвали хулиганом.

Вика отправила детей на дачу к сестре, а сама занялась ремонтом. Особенно она торопилась переклеить обои в спальне. В их с Ильёй спальне обои были в жёлто-зелёную полоску, а в своей спальне ей захотелось совсем светлые. Сама того не замечая, Вика стала создавать свой дом, вытесняя из него то, что напоминало об Илье. Она переставила мебель, купила новые шторы, сняла со стены свадебную фотографию. На её место решила повесить свою, где она совсем юная, в байдарочном походе. Белая кепка залихватски развёрнута козырьком назад, красная футболка, а в глазах столько огня и нетерпения к жизни, что хватит на пятерых. Тогда ещё в её судьбе Ильи не было. Теперь уже его нет. Поди разберись, зачем нужен был отрезок времени, в котором присутствовал Илья, если всё так бессмысленно закончилось. Свою фотографию в рамочке она повесит над письменным столом. Неплохо вроде. Или криво… Кто бы подержал. Вика вспомнила, что на антресолях должна лежать дрель, Илья купил как-то себе на день рождения. Надо просверлить маленькую дырочку. Всё как в частушке: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Теперь так, теперь надеяться не на кого. Оказывается, непросто — просверлить дырочку, надо с силой нажимать на сверло, ещё, ещё немного. Дрель взвизгнула в настырных Викиных руках. Кепка, майка, глаза… Теперь порядок. Юная Вика смотрит со стены на Вику самостоятельную. Одинокую? Да, это правда. Зачем правды бояться? С ней придётся жить. К ней придётся привыкать.

Почувствовала на себе взгляд. Обернулась. В дверном проёме стоял Илья. Смутилась.

— Я не заметила… Проходи, у меня, правда, неубрано.

Пол в спальне застелен старыми газетами. Илья стоял на газетах в уличной обуви, в изрядно поношенной, до боли родной куртке. Сколько раз Вика предлагала ему купить новую, а он: «Я привык к этой, отстань». Старая куртка и другой, новый Илья. Осунулся. Руки в карманах. Смотрит колюче.

— Вика, нам надо развестись. Как можно быстрее. Я устал жить в подвешенном состоянии.

Вика убрала под платок выбившуюся прядь. Удивительно, но на сердце спокойно. Ни гнева, ни обиды. Вот только смущение — поторопилась снять свадебную фотокарточку. Наверное, он заметил.

— Хорошо, — сказала тихо, — что от меня требуется?

— Все расходы я беру на себя, — Илья переминался с ноги на ногу, газеты под ним шуршали.

— Хорошо, — повторила Вика.

— Дети где, в саду?

— У сестры.

— Значит, согласна? Я пошёл.

— Хорошо.

Никогда в себе не разберёшься. После ухода мужа у Вики прибавилось сил. Ей хотелось мыть окна, клеить обои, красить полы, сверлить дырки, сила клокотала в ней, рвалась наружу, чтобы вложиться в созидательные дела. Она опять взяла в руки дрель, ловко поменяла сверло. У неё ещё много хороших фотографий детей. А рамочки она купит, сейчас какие хочешь, за копейки.

На службу немного опоздала. Приняла душ после грязной работы, прилегла и — отключилась.

В храме она встала, сама того не заметив, на то самое место, где стоял Илья. Перед Казанской. Наверное, теперь у него всё хорошо. После развода он женится на своей артистке и обретёт счастье. А она разделит участь многих брошенных жён — дети, магазины, стирка, готовка. Хотя чем отличалась её жизнь раньше? Всё то же, только Илья был рядом. Нет, теперь ей надо работать. Она давно просила Илью, но он стоял на своём: «Пока я жив, жена моя работать не будет. Занимайся детьми, домом, а я обеспечу».

Теперь ей надо искать работу. Поспрашивать знакомых, посидеть в Интернете, хотелось бы по специальности, но какой из неё теперь стоматолог? Может быть, преподавать в воскресной школе? А что, подучится, книги почитает… Вроде, Галина Степановна заикнулась насчёт воскресной школы, сказала, что батюшка ищет завуча. Подойду и предложу свои услуги, сто процентов — моя кандидатура его устроит, зачем на стороне искать, если свои кадры рядом. И дети будут при храме, под присмотром Матери Божией.

Перекрестилась. К батюшке:

— Хочу свои услуги предложить.

— Слушаю, Виктория, слушаю.

Вике стыдно сразу с места в карьер, начала издалека.

— Муж на развод подаёт. Мне теперь, отец Леонид, надо работу искать. Хотелось бы при храме.

Прошли времена, когда Вика роптала на священника за его бесконечное «терпи», но что он мог тогда присоветовать самолюбивой дамочке, которая без батюшки знает как лучше. Намёки, хитрость, как советовала Галина Степановна, — большой, никому не нужный пшик. А вот «терпи» в любой ситуации верно, даже в самой запутанной, самой беспросветной, даже трагической. Отец Леонид сам доказал верность своему «терпи», когда пришло в его дом великое горе. Терпит. Ещё как. Собран, подтянут, внимателен, все к нему со своими заморочками, а он со своими к кому? Терпит. Видать, велика вера у этого молодого и по жизни неопытного человека. Вера посрамляет любой опыт. Можно копить опыт, в кубышку складывать на чёрный день, а придёт чёрный день — в кубышке-то пусто, скукожился опыт, девальвировал, как бедолага рубль. А вере и одночасье не в позор. Её в кубышку не затолкаешь, она вспыхнула, озарила изболевшееся нутро, нутро и отогрелось, пошло дело на поправку. С верой «терпи» самое лучшее, что оставлено и заповедано нам. Батюшка сто раз прав, да и как он может быть не прав, если собственной жизнью подтверждает то, на что благословляет других.

— Хотелось бы при храме…

Отец Леонид задумался. Они сидели в трапезной, друг против друга.

— Васильевна, чайку завари покрепче, что-то я подстыл! — крикнул отец Леонид в сторону кухни.

Вскинул на Вику уставшие глаза.

— Есть, Виктория, работа. Уборщицей в храме. Пойдёшь?

Вика не сразу поняла, что ей предлагает батюшка. Уборщицей? Вике? С высшим образованием? Воцерковленной? Он шутит.

— Не пойму…

— Пойдёшь или нет? Если пойдёшь — Бог тебе в помощь, если нет — завтра объявление дам, что требуется уборщица.

— Я хотела…

— Виктория, — батюшка строго посмотрел на неё, — что ты хотела, знает Бог. Чем богаты, тем и рады, другой работы у меня нет. Завуч был нужен в воскресную школу, вчера взяли.

Вика, Вика, вот как оборачивается вечное батюшкино «терпи». Не в рассуждение, в экзамен. Скажешь: «Не пойду в уборщицы» — и не сдашь, уйдёшь с пустой зачёткой и смущённой душой, скажешь: «Согласна» — зачёт обеспечен. Но ведь уборщица — это для неграмотных, ни на что больше негодных. А она, Вика… Это же невыносимо, это ножом по сердцу.

— Отец Леонид, нелегко будет…

Сейчас он скажет ей своё любимое, не упустит случая, скажет.

— Да уж, нелегко, Виктория, а ты терпи.