Завдання 1. Вивчити патологічні та компенсаторні реакції організму при перегріванні.

Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 436

больше похоже на неоазиатский СССР, чем на буржуазные государства в Югославии и ГДР. Объяснить это сходство легко: послевоенные ГДР и Югославия не находились в такой экстремальной ситуации, как бывшая Российская империя или Ливия конца 60-х годов, - а огосударствление экономики может (смотря по тому, кто и как его проводит) способствовать ее быстрому прогрессу лишь в тех случаях, когда последний связан с напряжением всех сил общества для выхода из экстремальной ситуации. В противоположном случае огосударствление, будучи монополизацией экономики и в качестве таковой в большей или меньшей мере умаляя роль конкуренции как стимула к труду (и не заменяя ее другими стимулами, не менее эффективными, чем конкуренция или порождаемая экстремальной ситуацией угроза), по большей части тормозит прогресс производительных сил.

Из вышесказанного видно, что как неоазиатский способ производства, так и очень огосударствленный монополистический капитализм могут выполнять, в принципе, одну и ту же функцию -осуществлять индустриализацию в средне- и слаборазвитых странах, вытягивая их из той экстремальной ситуации, в которую их загоняет международное разделение труда в эпоху империализма. На этом, а также на ряде других примеров мы видим, что для каждой из двух основных ступеней развития производительных сил в классовом обществе - той, на которой доминирует сельское хозяйство, и той, на которой возникает промышленность, - существенно необходимым является лишь определенный круг способов производства и основанных на них общественно-экономических формаций; что же касается самих этих способов производства и соответствующих им формаций, принадлежащих к данному кругу, то они в большой (в разной, впрочем) степени взаимозаменяемы - и для общего хода истории не всегда существенно, какие именно из них будут иметься в наличиии выполнят свою прогрессивную роль. Так, если бы в начале 30-х гг. в СССР производительные силы были бы огосударствлены не до такой степени, чтобы можно было говорить о возникновении неоазиатского способа производства, то все равно общий ход истории Советского Союза и всего мира был бы примерно таким же, каким он и был, - индустриализация СССР была бы проведена при государственно-монополистическом капитализме.

Тут примерно такая же история, как с происхождением человека: для того, чтобы на Земле возник человек, необходимо было, чтобы миллион-другой лет назад, к моменту начала великого оледенения, на Земле были какие-нибудь приматы - а какие именно, было неважно: не один, так другой вид человекообразных обезьян обязательно доразвился бы до человека... Продолжая эту аналогию, мы можем проиллюстрировать и разные соотношения между способами производства, между общественно-экономическими формациями: те из них, которые относятся к одному кругу, отличаются друг от друга в той же степени, как, например, один вид приматов (или, самое большее, один вид млекопитающих) от другого, - а различие между способами производства или формациями из разных кругов не менее существенно, чем различие между млекопитающими и пресмыкающимися...

а) Что такое нация?

Типом этнической общности, соответствующим капитализму и неоазиатскому строю, является нация.

Нация - это такая этническая общность, консолидирующим ядром которой является либо класс капиталистов, либо неоазиатская бюрократия. Как отмечал Сталин, "нация является не просто исторической категорией, а исторической категорией определенной эпохи, эпохи подымающегося капитализма. Процесс... развития капитализма является в то же время процессом складывания людей в нации" [622, с. 37] . В тех странах, где капитализм сменяется неоазиатским способом производства, нация как основной тип этнической общности сохраняется; более того, процесс формирования многих современных наций завершился именно при неоазиатском строе. Нация - это разновидность народности, присущая капитализму и неоазиатскому строю. Народности могут быть более или менее консолидированы: представители каждой народности более или менее тесно объединены во множество больших и малых групп, кооперированно (благодаря прежде всего отношениям авторитарного управления, которые, как мы помним, преобладают в классовом обществе над коллективными) осуществляющих всевозможную общественную деятельность (и если данная народность не исчезает, то ее представители в большей мере объединены в такие группы друг с другом, чем с представителями других народностей). Большинство этих групп в конечном счете управляются представителями того эксплуататорского класса, который является основным для данной экономической формации. Таким образом, в той мере, в какой народность есть консолидированная общность, ее консолидирующим ядром являются феодалы, бюрократы азиатского типа и т. д. Вот и получается, что нация - это народность, консолидируемая буржуями или неоазиатскими бюрократами.

Сталин (или, вернее, Ленин устами Сталина) попробовал дать определение нации следующим образом:

"Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры" [622, с. 22].

Сразу бросается в глаза неконкретность этого определения. Если утверждается, что нация как общность возникает на базе общности людей по некоторым параметрам, то из этого следует, что степень, "тесность" этой общности можно измерить и что существуют некие количественные пределы: вот если у первого параметра значение такое-то или такое-то, у второго соответственно этакое или этакое, а у третьего... десятого... шебар над цатого - вот такое или такое, то перед нами нация; а если значения меньше, то это не нация. Задача, вытекающая из сталинско-ленинского определения нации, нелегка, для ее решения нужен довольно сложный математический аппарат. Здесь простой арифметикой не обойдешься: как-никак, "ни один из указанных признаков, взятый в отдельности, недостаточен для определения нации. Более того: достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией" [622, с. 23], - а это значит, что ту границу, при переходе которой происходит качественный скачок от не-нации к нации (или обратно), придется определять, исследуя динамику соотношения четырех параметров (что совсем не мало). К примеру, мы знаем, что "диалекты" китайского "языка" есть по сути дела

Как убедительно доказал Троцкий, высоко оценивший работу Сталина "Марксизм и национальный вопрос", она была написана фактически под диктовку Ленина [см. 653, с. 215-221]. Ее основные положения разделяют если не все, то почти все те марксисты, теоретическая родословная которых восходит к Ленину.

разные языки, хотя и родственные, но отличающиеся друг от друга не меньше, чем русский язык от украинского. Следовательно, степень языковой общности китайцев меньше, чем русских; и перед нами встает задача - вычислить, насколько общность китайцев по другим параметрам (и по каким именно из остальных трех: территория, экономическая жизнь, культура) теснее, чем у русских (благодаря чему мы можем считать китайцев, как и русских, единой нацией). Как решить такую задачу? - Ленин и Сталин должны были хотя бы указать на то, с какого конца браться за разработку методики подобных вычислений. Однако ни одного такого указания в "Марксизме и национальном вопросе" нет. Есть только лишь четыре пустые абстракции - "общность языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры", - которые лишь слегка конкретизированы указанием на то, что нация является "категорией" капиталистической эпохи. Эти абстракции каждый теоретик волен по своему произволу наполнять самым разнообразным содержанием. Например, захотелось мне объявить чукчей нацией. Степень языковой общности у них высока: по данным последней переписи населения в СССР, их всего около 14 тыс., и 12 тыс. из них называют своим родным языком чукотский. Степень территориальной общности также высока: согласно тем же данным, около 12 тыс. чукчей живут в Чукотском национальном округе [234, с. 204]. Общность экономической жизни и психическо-культурная общность у чукчей не менее тесны, чем скажем, у узбеков или таджиков. Исходя из всего этого, я преспокойно объявляю, что в процессе развития капитализма в царской России чукчи стали нацией, - и кто из последователей Ленина сможет возразить мне?

Только тот, кто укажет на какую-то качественную характеристику, которая придается нации порождающим последнюю развитием капитализма или неоазиатского строя. Такой характеристикой (выделить которую нам помогает концепция трех типов управления и собственности) как раз и является роль буржуазии или неоазиатской бюрократии как консолидирующего ядра данной этнической общности. Обычно бывает легко установить, имеет ли та или иная этническая общность свою буржуазию или неоазиатскую бюрократию, а также успели ли эти классы стать консолидирующим ядром своего этноса (хотя, конечно, и тут нет абсолютно точных и четких границ, и тут полным-полно переходных форм). Итак, нация - это этническая общность, консолидирующим ядром которой является буржуазия или неоазиатская бюрократия. Нации возникают в процессе развития капитализма или неоазиатского способа производства; технической предпосылкой слияния доиндустриальных этносов в нации является промышленный прогресс.

В отличие от сталинско-ленинского определения, наше позволяет действительно определить, какие из известных нам этносов являются нациями, а какие нет, - и уже затем (если возникнет необходимость) заниматься подсчетами, насколько более (или менее) тесна языковая, территориальная, экономическая и культурно-психологическая общность наций, чем аналогичная общность не являющихся нациями этносов. Наше определение хорошо также и тем, что из него не вытекают, в качестве неизбежных выводов, такие спорные утверждения, как следующее: "Нет нации, которая бы говорила сразу на разных языках" [622, с. 17]. Однако не следует считать, что сталинско-ленинское определение является индивидуальной ошибкой одного-двух человек, случайным вывихом в процессе научного исследования феномена нации - вывихом, который стал широко распространенной точкой зрения лишь благодаря причинам, лежащим вне науки. Напротив, это определение отразило первоначальную стадию вышеназванного исследования - закономерную, необходимую стадию - когда исследователи, еще не проникнув в сущность изучаемого явления, ограничиваются описанием и классификацией его внешних параметров. На этой

стадии самое большее, чего может достигнуть исследователь, обобщив собранные им факты, - это перечислить самые общие разновидности вышеупомянутых параметров (что и сделали Ленин со Сталиным). Следующий шаг в познании сущности изучаемого явления - выделение того основного в нем, благодаря которому внешние параметры исследуемого объекта связаны между собой в процессе развития последнего. Этому шагу соответствует только что данное нами определение нации.

Следует подчеркнуть, что нация (так же, как и любая народность и, между прочим, как любой класс) никогда - даже в тоталитарном неоазиатском государстве - не является до такой степени единой, чтобы ее можно было рассматривать как единого сознательного субъекта. Интересы нации (так же, как и интересы класса) далеко не аналогичны интересам отдельного человека; вообще же говоря, раз в той мере, в какой нация действительно представляет собой группу осуществляющих кооперированную деятельность людей, она авторитарно управляется буржуазией или неоазиатской бюрократией, то "интересы нации" воплощены главным образом в интересах именно этих классов. Так, в XX веке прогресс производительных сил все сильнее перемешивает нации, сливает их друг с другом ; однако окончательное слияние наций невозможно до тех пор, пока миром правят эксплуататоры, ведущие друг с другом непрекращающуюся борьбу за экономическую и политическую власть и делящие в процессе этой борьбы между собою мир. Эксплуататоры мешают человечеству стать единым; это наглядно иллюстрируется, например, возникновением в XX веке новой нации - израильтян. Идеи национального единства, верности национальным традициям и сохранения последних и т. п. как правило (случаются и исключения, впрочем, лишь подтверждающие правило) мобилизуют эксплуатируемые классы на служение буржуазии или неоазиатской бюрократии не за страх, а за совесть; при этом такие идеи могут мимикрировать под революционность, антибуржуазность и т.п. Хороший пример такого рода мимикрии подарила нам... художественная литература:

"... Разумеется, революция влила новое содержание в старую русскую культуру. Но став революционной, она не перестала быть русской.

- Значит, даже при социализме не исчезнет своеобразие нашей культуры? - недоверчиво допытывался Сыма Чэн.

- Конечно, не исчезнет, - отвечал с улыбкой Ли Ян-мин. - Правда, мы хотим догнать технически передовые страны; хотим, по примеру России, перестроить жизнь на новых, справедливых началах. Но очень многое перейдет в эту жизнь и из прошлого. Мы будем по-прежнему изучать великих классических писателей, философов и поэтов, почитать исторических героев. Я верю: мы сохраним и церемонную вежливость, свойственную нашему народу ... и своеобразие нашего искусства...

- Конечно, мы никогда не откажемся ни от нашего великого прошлого, ни от своеобразия нашей культуры, - убежденно закончил Ли Ян-мин. - Иначе мы переста-

**

ли бы быть китайцами! ..." [244, с. 332-334]

б) Национальная культура:

"Нет сомнения, что на первых стадиях капитализма нации сплачиваются. Но несомненно и то, что на высших стадиях капитализма начинается процесс рассеивания наций..." [622, с. 89].

Коммунист-маоист Ли Ян-мин, так озабоченный тем, чтобы остаться китайцем, не понял, что сохранение наций обязательно означает сохранение тех классов, которые являются их консолидирующим ядром - и что в той мере, в какой нация является консолидированной общностью, она является эксплуататорской организацией и ничем иным быть не может.

Замечательным примером мимикрии неоазиатского национализма под революционность является книга Ф. Нестерова "Связь времен", переиздававшаяся не меньше двух раз (2-е изд. - М., Молодая гвардия, 1984).

предыстория и современное состояние.

Национальная культура - это вообще парадоксальная вещь. Взять для примера хотя бы то, что в процессе формирования культуры любой нации интеллигенция этой нации, искренне полагая, что совершенствуетподлинно народную культуру (и успешно убеждая в этом народ), на самом деле уничтожаетее, заменяя культурой, изготавливаемой для народа по заказу и по плану господствующего класса данной нации - буржуазии или неоазиатской бюрократии.

* * *

Чтобы убедиться в этом, давайте начнем вот с чего: что, собственно говоря, может быть названо подлинно народной культурой? - Фольклорная культура, которой присущи следующие особенности:

а) Отсутствие устойчивого разделения членов общности на творцов и потребителей духовных ценностей. Можно ли определить, кто конкретно является автором того или иного мифа, той или иной былины, песни, поговорки, передаваемой из уст в уста? Каждый, услышав миф, былину или фольклорную песню от одних людей и передавая ее другим, иногда сознательно, а зачастую и совершенно бессознательно добавляет в них что-то от себя (по крайней мере, в манере исполнения - но бывает, что и в тексте). Всякий человек выступает здесь не только как потребитель, но и как творец. Конечно, и в фольклорной культуре многие виды творчества являются более-менее исключительным достоянием групп профессионалов - но при этом всегда остаются и такие виды творчества, которые доступны абсолютно всем. Не всякий умеет украсить стену жилища сложным орнаментом - но всякий может привнести что-то свое в народный свадебный танец; не каждый имеет право пересказывать эпос, миф - но каждый имеет право пересказать былину, и этот пересказ у каждого получается по-новому, по-особому.

б) Отсутствие авторского характера духовного творчества. Даже тогда, когда данный вид духовного творчества является уделом некоей группы профессионалов, произведение каждого члена этой группы не является раз и навсегда законченным: оно тут же оказывается предметом для обработки другими творцами, новыми поколениями творцов. В большинстве случаев мы не можем назвать автора мифа, народного орнамента, основных мелодических мотивов в фольклорной музыке того или иного этноса и т. п. - но даже в тех случаях, когда народная молва приписывает авторство того или иного произведения конкретному лицу, это авторство оказывается, мягко говоря, весьма сомнительным. И действительно, можно ли называть Гомера единственным автором "Илиады" и "Одиссеи", если до того, как быть записанными, эти поэмы много лет передавались из уст в уста - и никто уже не скажет, сколько в этих поэмах осталось от работы самого Гомера, а сколько добавили от себя скази-тели-аэды?

в) Высокая степень кооперации творческого труда, надындивидуальный характер духовного творчества. Продукт фольклорного творчества длительно - иногда в течение нескольких тысячелетий подряд (как, например, библейский миф о всемирном потопе, который, прежде чем быть включенным в Библию, не меньше трех тысяч лет оттачивался сперва шумерами, затем семитами-аккадцами, а затем - унаследовавшими его от аккадцев, семитскими же предками древних евреев; или как некоторые полинезийские мифы, начавшие формироваться, по мнению исследователей, несколько тысяч лет назад - и дошедшие до наших дней) - шлифуется множеством людей. А поскольку, как мы уже отмечали выше, все эти люди что-то добавля-

ют в продукт фольклорного творчества от себя, и трудно (обычно невозможно) определить, кто автор народной песни, мелодии, танца, орнамента, сказания и мифа - то отсюда следует четвертая, основная особенность фольклорной культуры:

г) Достаточно большая, весьма заметная роль отношений коллективного управления в системе отношений управления фольклорным творчеством. Это, конечно же, не значит, что фольклорное творчество осуществляется стопроцентно, исключительно коллективно; однако это означает, что чем в большей мере творчество осуществляется индивидуально или руководится авторитарно, чем меньше в творческом процессе равноправного сотрудничества множества соавторов, осуществляющегося на протяжении двух и более поколений, - тем меньше данное творчество является фольклорным, тем в меньшей мере данная культура является действительно народной.

В первобытном обществе фольклорной, действительно (т. е. более чем на 50%) народной являлась вся духовная культура в целом и каждая ее сфера в отдельности. В процессе перехода к классовому обществу стала появляться культура иного типа -культура господ; усваивая материал, наработанный фольклорной культурой, и перерабатывая его, культура господ уже в процессе своего возникновения становилась господствующей культурой, низводя фольклорную культуру - свою питательную почву - до роли своего подножия, пьедестала, а зачастую даже подстилки для вытирания ног. Первые заметные проявления нового типа культуры мы обнаруживаем в сфере мистики.

* * *

Всякая мистика во все времена и во всех уголках земного шара включает в себя три основных элемента:

1)систему верований в сверхъестественные существа и силы и во взаимодействие этих сил и существ с людьми - мифологию;

2)систему способов достижения контакта со сверхъестественными существами и силами ради того, чтобы добиться от них неких практических результатов (сюда относятся любые мистические обряды, молитвы, заклинания, ритуальные действия), - магию;

3)систему общественных отношений по поводу мифологических верований и в процессе магических действий.

При переходе от первобытного общества к классовому первым делом изменяется третий элемент мистики - та система общественных отношений, которая объединяет людей в процессе их мистической практики (магии и мифотворчества). На смену прежним шаманам, не объединенным ни в какие профессиональные организации (хотя бы по той простой причине, что маленькое первобытное племя не смогло бы прокормить столько шаманов и их учеников, сколько нужно, чтобы составить даже очень маленькую организацию) и играющим лишь роль "первого среди равных" в мистической практике первобытных людей, приходят - очень медленно и постепенно - организации профессиональных священнослужителей, авторитарно руководящие мирянами и сами устроенные (за очень редкими и частичными исключениями) так, что внутри них более или менее преобладают отношения авторитарной собственности и авторитарного управления. Эти бюрократические организации -церкви - в лице своих высших начальников (иерархов) стараются монополизировать право на мифотворчество и истолкование мифов, на контроль за магической практикой и на ее развитие. Тем самым закладываются основы нового типа духовной культуры, специфика которого состоит в

а) устойчивом разделении членов общности на творцов и потребителей духовных ценностей (в данном случае духовные ценности - это окончательные редакции мифов и магических обрядов, санкционируемые церковью; творцы таких духовных ценностей - высшие церковные иерархи и специально уполномоченные ими на такое творчество священнослужители более низкого ранга; потребители - все остальные верующие),

б) авторском характере духовного творчества (правда, авторское право на окончательные редакции мифов и магических обрядов, одобренные церковью, по большей части приписывается богам и святым, а подлинные их авторы обычно скрываются - и, тем не менее, эти конкретные авторы существуют; и чем более развита та или иная церковь, тем в большей мере дело обстоит так, что отредактированные вполне определенными людьми мифы и магические обряды не подлежат дальнейшему изменению и потребляются верующими в готовом, законченном виде -точно так же, как потребляются любителями советского ретро песни на музыку широко известного композитора Александры Пахмутовой и не менее известного поэта Николая Добронравова),

в) индивидуальном характере духовного творчества, сохраняющемся даже при высокой степени кооперации труда по созданию духовной ценности (собственно творческой деятельностью занято лишь меньшинство; труд большинства состоит в выполнении фиксированных, стереотипных, заданных начальством операций),

г) преобладании отношений индивидуального и авторитарногоуправления над отношениями коллективного управления в системе отношений управления духовным творчеством (творец отныне - либо просто одиночка, либо начальник; действительно совместное творчество, творческое сотрудничество на равных отходит на второй, третий, десятый план, становится все более редким исключением).

Отношения между людьми классового общества в процессе магической практики и по поводу мифологических верований настолько отличаются от аналогичных отношений между первобытными людьми, что представляется целесообразным четко отграничить мистику классового общества самим ее названием от мистики первобытного общества. Как именно это сделать? - За подходящим термином ходить недалеко. Слово "религия" (обычно употребляемое примерно в том же значении, в котором мы здесь употребляем термин "мистика") возникло в классовом обществе и первоначально употреблялось для обозначения различных мифологий, магий и церквей именно классового общества; вот и сведем его к первоначальному употреблению, ограничив его значение только мистикой классового общества и противопоставив ему мистику первобытного общества как нечто, религией не являющееся.

Религия отличается от первобытной мистики не только тем, что религии присуща церковь, а первобытной мистике - нет... В процессе перехода от первобытного общества к классовому качественно изменился и характер мифологии, и характер магии. Чем более первобытным является племя, с мифологией которого мы имеем дело, тем реже мы встречаем в его мифологии таких духов или богов, которые являются индивидуальными личностями со своим индивидуальным характером. Напротив, тем большее место занимает в такой мифологии вера либо в тотемы, олицетворяющие единство всего племени и сами не обладающие индивидуальностью (до такой степени, что первобытные люди не отличают, например, "оленя вообще" как тотем племени от каждого отдельного оленя), либо в невидимые безличные магические силы (вроде той, в которую верят полинезийцы, называющие ее "мана"), либо в коллективы духов, выступающие исключительно как единые коллективные личности

с единым коллективным характером (остатком таких верований у славян являются

Мы, люди классового общества, привыкли к тому, что личность - это обязательно отдельный человек, индивид. Нам это кажется само собой разумеющимся. Однако первобытное общество дает нам примеры того, что единой личностью может быть и группа людей. Каждое первобытное племя было единой коллективной личностью с единым характером (а не просто с одинаковыми характерами соплеменников - это не одно и то же!),едиными (а не просто одинаковыми!)установками и целями.

Чем более первобытное, более коллективное племя из известных нам мы берем, тем в большей степени это утверждение верно для него. Между прочим, одним из проявлений этого личностного единства (т. е. того, что каждый член племени не ощущал и не проявлял практически отдельности своих интересов, стремлений и целей от интересов, стремлений и целей каждого своего соплеменника) была высокая эффективность обычного для первобытных общин принципа принятия решений: решение принято не тогда, когда за него проголосовало большинство, но только тогда, когда с ним согласились все. Практика же людей цивилизованного общества свидетельствует, что если группа состоит из индивидуальных личностей, то этот принцип неэффективен, постоянно дает сбои даже тогда, когда эти личности очень солидарны и дружелюбны по отношению друг к другу.

Первобытные люди ощущали себя физически едиными со своими соплеменниками, воспринимали свою общину буквально как единое тело. Остатки этого восприятия сохраняются не только во всех фазах перехода от первобытного общества к классовому, но даже у раннецивилизованных народов:

"В самых примитивных обществах имеется только одна связь, соединяющая безусловно и без исключения: принадлежность к одному племени (родство - Kinship). Члены рода солидарно выступают один за другого, Kin (род, семья) представляет собой группу лиц, жизнь которых таким образом связана в физическое единство, что их можно рассматривать как части одного живого существа. В случае убийства кого-нибудь из Kin'a не говорят: пролита кровь того или другого, а - наша кровь пролита. Древнееврейская фраза, в которой выражается племенное родство, гласит: ты - моя нога и мое мясо. Состоять в родстве означает, следовательно, иметь часть в общей субстанции" [693, с. 157].

Осознание первобытными людьми себя как частей (причем равноправных) единого тела - общины, племени - так отражалось на общении между соплеменниками и с иноплеменниками, что, например, европейские исследователи, общавшиеся с бушменами до 40-х гг. XIX века, не могли понять: есть ли у бушменов какие-то личные имена, или таковых вовсе нет [см. 106, с. 290, 560].

Не так уж трудно понять, почему первобытные люди не были индивидуальными личностями. Индивидуальная личность формируется (и, по мере формирования, осознает себя как таковая), дистанцируясь - в той или иной степени - от окружающих людей в процессе общения с ними. Разумеется, без общения с окружающими никакая личность (ни коллективная, ни индивидуальная) формироваться не может; однако и без того, чтобы хотя бы в какой-то мере отстраняться от окружающих, индивидуальная личность сформироваться не может (общение между членами группы, имеющее место с детских лет и не переплетающееся с дистанцированием членов группы друг от друга, дает в итоге единую коллективную личность, которой и оказывается вся эта группа, взятая в целом). А от чего живым существам свойственно отстраняться? - От того, что причиняет боль. В отличие от отношений коллективного управления, сводящих (тем более, чем больше их доля в системе общественных отношений) причиняемую людьми друг другу {а следовательно, и самим себе) душевную боль до минимума, до случайного исключения, отношения индивидуального и авторитарного управления бьют людей друг о друга {а следовательно, и внутренне раскалывают каждого человека) с необходимостью, как правило - и тем чаще и сильнее, чем больше их доля в системе общественных отношений. Поэтому люди оказались вынуждены дистанцироваться друг от друга (и, следовательно, становиться индивидуальными личностями) лишь по мере того, как доля отношений индивидуального и авторитарного управления (ну и, конечно же, их зародышей - отношений индивидуальной и авторитарной собственности) в системе общественных отношений стала увеличиваться - то есть по мере перехода от первобытного к классовому обществу.

Чем более общество становилось классовым, отчужденным, чем меньше в нем оставалось первобытного коллективизма - тем более индивиду грозила участь игрушки в руках других индивидов, и тем более возрастала потребность каждого индивида в том, чтобы стать более или менее сильной личностью (и тем самым уменьшить риск превращения его в говорящее орудие - или, если такое превращение все-таки совершится, на худой конец уменьшить степень своего порабощения). Индивидуальная личность - это оружие для борьбы с другими членами того же общества; и именно как таковое она является способом существования отчужденного человека. В коллективистском обществе, члены которого не отчуждены друг от друга (а следовательно, и от самих себя) и которое в целом является единым оружием по борьбе с угрозами, исходящими из окружающего мира, - в бесклассовом обществе никому просто не нужно быть личностью: если человек человеку (в первобытном микрообществе - соплеменник соплеменнику) на деле не волк, а друг, товарищ и брат, не заклю-

русалки, почти всегда выступающие "в компании" и крайне редко проявляющие свою индивидуальность. Единственное более-менее регулярно повторяющееся исключение из этого правила - фигура царицы русалок, очевидно позднего происхождения, привнесенная в мифы о русалках классовым обществом). Отсюда можно сделать вывод, что в мифологии "классических" первобытных племен, ни в коей мере не начавших перехода к цивилизации, вера в богов, являющихся индивидуальными личностями, отсутствовала напрочь.

С помощью того же самого метода - сравнения мифологий более первобытных (=менее основанных на разделении труда, более коллективистских) племен с мифологиями менее первобытных племен - мы легко убедимся, что в мифологии "классических" первобытных племен отсутствовала иерархия духов и коллективов духов.

чающий в себе потенциальной угрозы, - тогда зачем проводить дистанцию между собой и другими, зачем отделять себя от со-общинников как одну личность от других личностей? В обществе, где нет деления на "мое" и "твое", а есть только "наше", неоткуда взяться делению на "я" и "ты" - есть только "мы".

Процесс становления индивидуальной личности идет с некоторым отставанием от процесса вытеснения первобытных общественных отношений отношениями классового общества (что, кстати, лишний раз доказывает ту истину, что именно общественные отношения определяют психику людей, а не наоборот). Люди далеко не сразу начинают ощущать и понимать, что прежние друзья, товарищи и братья объективно становятся волками друг другу; и вот мы видим, что даже на довольно поздних стадиях перехода от первобытного общества к классовому люди еще сохраняют те психологические качества, которые сформировались у них еще тогда, когда каждая община была единой коллективной личностью. Что это за качества? - А те самые доверчивость, простодушие, наивность, беззащитность перед подлостью и коварством со стороны члена одного с тобою общества, по поводу которых людям классового общества свойственно одновременно и умиляться, и издеваться. Чаще все-таки издеваться: один из примеров такого рода издевательств - анекдоты о чукчах, столь популярные в современной России.

В отличие от тех, кто полагает, что индивидуальная личность существовала и в первобытной общине, Эрих Фромм впал в другую, столь же ошибочную крайность: ссылаясь на работы Якоба Буркхардта как на источник своих познаний по культуре европейского средневековья, он заявил, что "средневековое общество не лишало индивидуума свободы уже потому, что "индивидуума" как такового еще не существовало... понятия индивидуальной личности просто не существовало" [696, с. 64].

Если бы Фромм не доверился исключительно Буркхардту, а обратился бы еще и к прекрасной книге Жюля Мишле "Ведьма" [431] (в этой книге поэтичность изложения и глубокий психологизм слиты воедино на прочной основе весьма материалистического понимания истории, вообще свойственного лучшим французским историкам первой половины XIX в. и, как известно, явившегося одной из предпосылок марксизма), то он бы понял, что и в средние века существовала индивидуальная личность - причем не только у феодалов и бюргеров, но и у забитых общинных крестьян. Облик и внутренние противоречия этой крестьянской личности замечательно описал Мишле, глубоко прочувствовавший ее страхи, страдания и отчаянные порывы... Конечно же, в доиндустриалъных классовых обществах личность уже была индивидуальной. Да и как же иначе: крестьянская община и цех ремесленников даже на самых ранних стадиях развития цивилизации уже были противоположностью первобытной общине - авторитарные отношения внутри них уже заметно преобладали (хотя и коллективных еще, конечно же, оставалось немало); а наличие резко обособленных друг от друга (и, кстати, весьма авторитарных внутри себя) семей говорит нам о том, что и отношений индивидуальной собственности и индивидуального управления внутри такой общины или цеха уже было многократно больше, чем в единой большой семье - первобытной общине. В доиндустриалъных классовых обществах отношения авторитарного и индивидуального управления преобладали повсюду - так же, как и при капитализме и неоазиатском строе; следовательно, и все личности были такого типа, который соответствует этим двум типам отношений управления, - индивидуальными. Или, иначе говоря, каждый разумный индивид старше 4-5 лет был индивидуальной личностью. Другое дело, что эти личности были, в большинстве своем, еще не настолько индивидуальными - то есть не настолько обособленными и одинокими, - как личность в современном большом городе. Однако и здесь есть значительное исключение: большие города Римской империи эпохи упадка (начиная, разумеется, с самого Рима) породили, как массовый тип, такого же почти абсолютного одиночку в толпе, как и тот, что населяет современные мегаполисы. Кто не верит - пусть почитает сатиры Ювенала...

Первобытные люди рассматривали коллективы духов, тотемы соседних племен и безличные магические силы как более или менее сильных соседей - но совсем не как своих господ, начальников, и не как господ и начальников друг друга. Мифологические образы отношений господства и подчинения стали возникать только в процессе перехода от первобытности к цивилизации. - Отсюда становится понятным, почему магия первобытных людей не носила характера поклонения сверхъестественным существам. Первобытные люди дарили им свои жертвы, прося у духов и магических сил помощи, - но если помощь так и не оказывалась, они могли и наказать своих непослушных соседей тем или иным образом. Подобное отношение к духам и божествам - правда, исключительно к низшим - сохранилось и в ряде цивилизованных религий, причем иногда даже в отнюдь не самых примитивных цивилизациях и вовсе не в качестве лишь терпимых церквями "простонародных суеверий". Например, в Китае всего лишь столетие назад творились вот какие дела:

"Продолжительная засуха рассматривалась как отказ дракона послать дождь. Тогда возле его изображения устраивались молебствия. Если же и после этого поля оставались сухими, то исполнялся обряд "бичевания дракона": по сделанному из глины или другого материала дракону наносили удары плетью или бамбуковой палкой, требуя ниспослать дождь. Бумажного или матерчатого дракона разрывали на куски. Доставалось даже царю драконов: за плохую "работу" его изображение выставляли под палящие лучи солнца - пусть на себе испытает, что такое жара.

В народе получило широкое распространение такое сказание. Маньчжурский император Цяньлун как-то во время продолжительной засухи отправился в Храм Черного дракона, что находился на Западных горах в Пекине, помолиться о ниспослании дождя. Дракон остался безучастным к его молитвам. Тогда разгневанный император повелел изгнать дракона на Северо-Восток Китая, в пустынный район, в провинцию Хэйлунцзян. Путешествие дощечки с надписью "дракон" к месту ссылки началось в период сезона большой жары. И чем дальше удалялась от Пекина "дощечка дракона", тем становилось жарче и душнее. Наконец, после того как было преодолено уже значительное расстояние, дракон "раскаялся" и ниспослал дождь. Тогда император Цяньлун отдал приказ вернуть его на прежнее место.

(Следует подчеркнуть, что царь драконов - это отнюдь не одно из высших божеств китайцев. А вот сослать или высечь таких богов, как, скажем, Великий Нефритовый император Юй-хуан Шанди или мать Западного неба Си Ван-му, даже у императора Цяньлуна... да что там у Цяньлуна - у самого Цинь Ши-хуанди рука бы не поднялась. - В. Б.)

... Хотя идолы считались божествами, тем не менее они, как и служители культа, несли ответственность за свои ошибки. Иногда верующие бранили богов, плевали в них, изгоняли из святых мест, хлестали и даже ломали священные таблички, выражая недовольство обманом.

Однажды идола доставили в суд за сообщничество в деле, в котором был замешан жрец, служивший в том храме. По обычной судебной процедуре, судья приказал идолу поклониться. Идол, понятно, не мог этого сделать, за что и был приговорен к 500 ударам бамбуковыми палками. Когда приговор был приведен в исполнение, от идола осталась только труха.

В 1890 г. в районе Нанкина была сильная засуха. После того, как идол - царь драконов отказался послать дождь страдавшему от зноя городу, его в наказание вынесли из храма и оставили на целый день под палящим солнцем.

Население города Гуанчжоу и его окрестностей в 1905 г. сильно страдало от засухи. Так как идол в храме, в котором обыкновенно молились о ниспослании дождя, не спешил удовлетворить просьбы молившихся, губернатор распорядился снять

часть кровли над божеством, полагая, что, оказавшись под лучами нещадно палящего солнца, оно поспешит ниспослать спасительную влагу. Однако дождя все не было. Когда же наконец он пролился, то в наказание за столь долгое промедление идола заставили мокнуть под дождем, по-прежнему не закрывая над ним крыши. Найдя и это наказание недостаточным, губернатор покарал саму пагоду, продав всю ее утварь. (Чем убил сразу двух зайцев: и свою строгую справедливость народу показал, и барыш на этом деле поимел. - В. Б.)

В конце XIX в. на юге Китая в городе Фучжоу неожиданно скончался высокопоставленный чиновник. Виновными в его смерти были признаны божества из кумирни, расположенной недалеко от города. Об этом донесли императору. Последний повелел поступить с виновными духами по всей строгости. В кумирню была направлена полиция. Трех идолов доставили в судебное присутствие, предварительно, в целях предосторожности, завязав им глаза. Их судили и приговорили к телесному наказанию, которое тут же и было приведено в исполнение. После этого проученных истуканов водворили на прежние места.

...Нередко доставалось и богу - покровителю города. Если молитвы горожан о дожде оставались неуслышанными, причину усматривали в произволе городского бога. С "виноватого" идола снимали одежды и нагим выставляли во двор перед храмом - действие палящих лучей солнца должно было образумить его. Иногда на шею идолу надевали железную цепь в знак того, что за неисполнение своих обязанностей он арестован. В таком виде его оставляли под открытым небом до тех пор, пока не пойдет дождь. За продолжительное нерадение божество могло быть окончательно отстранено от "должности" и заменено другим.

В 1892 г. на юге Китая в районе Фучжоу в период длительной засухи вспыхнула чума, от которой погибло много крестьян. Оставшиеся в живых стали роптать на бога-врачевателя за его бездеятельность. Чтобы наказать бога, его бумажный образ посадили в бумажную лодку и пустили по реке. Затем из ружей открыли стрельбу по этой лодке. Таким способом крестьяне предполагали наказать бога-врачевателя и преодолеть пагубное влияние злых духов.

За нерадивость доставалось и дракону от его почитателей. Во время длительной засухи крестьяне усиленно упрашивали дракона послать дождь. Когда их молитвы оставались тщетными, возмущенные верующие вытаскивали изображение дракона из храма и с проклятиями бросали его в грязную канаву. Но вот пошел дождь: значит, дракон одумался и решил исправить свою оплошность. Тогда крестьяне доставали его из грязной канавы, тщательно обмывали и водворяли на прежнее место" [597, с. 31-32, 47-49].

Подобная практика вовсе не является исключительным достоянием Китая. Во всех доиндустриальных классовых обществах с низшими богами и духами обращались сходным образом; а в первобытном обществе так в принципе могли поступить с любыми духами (за исключением разве что тотема своего племени, да еще, пожалуй, без-образных магических сил вроде полинезийской маны). Только в процессе перехода к классовому обществу появляется вера в таких богов, которые являются не соседями, а хозяевами, начальниками людей, которым надо не просто делать подарки и просить у них помощи, но поклоняться, отдавать себя в их власть и просить у них покровительства (а не просто защиты). Как это ни удивительно, цивилизованный человек (т. е. человек классового общества) оказывается гораздо более порабощен измышленными им сверхъестественными существами, чем его предок - первобытный человек.

Новые боги, боги-господа, подчиняют себе не только людей, но и тех - более древних - богов и духов (становящихся низшими божествами), с которыми люди с

давних пор привыкли обходиться панибратски. При этом на самых низших ступенях потусторонней иерархии оказываются как раз наиболее древние, зачастую еще более-менее коллективные божества и духи: русалки, феи, некоторые нимфы, сатиры и т. п. - точно так же, как живущие общинно крестьяне (в общинах которых, правда, коллективные отношения - в отличие от первобытных общин - уже не преобладают, но все еще сохраняют заметную долю) оказываются в подчинении у феодалов, античных латифундистов и бюрократии азиатского типа. Как в реальной жизни доиндустриального классового общества, так и в ее мифологическом отражении коллективы хотя и не исчезают полностью, но, во-первых, становятся многократно менее коллективными, чем раньше (у фей появляется королева, нимфы одна за другой обретают личные имена и характеры, и т. п.), а во-вторых, оказываются в подчинении у первых в истории индивидуальных личностей - царственных и сановных насильников, служащей им разбойной своры дружинников и обслуживающих всю эту банду торгашей и менял.

Утверждая, что все эти эксплуататоры подчинили себе не только общины крестьян в реальной жизни, но и общины низших божеств и духов в потустороннем мире, мы не сделали никакой оговорки. Исследуя религии всех классовых обществ, нетрудно убедиться в том, что высшие и средние божества (в "монотеистических" религиях таковыми, наряду с "единственным" верховным богом, являются ангелы, святые и тому подобная публика) организуются в точную копию земного государства, где есть верховный бог-царь, бог - военный министр, бог - министр торговли, бог - министр скотоводства, бог - министр ремесла и горнодобывающего дела, богиня -министр по вопросам сексуальной политики, бог - министр по делам семьи, богиня -министр образования, бог - министр культуры и т. д. У каждого из этих высших сверхъестественных чиновников имеется огромный, с каждым столетием все раздувающийся штат потусторонних средних и мелких служащих; зачастую также имеется армия из духов-солдат. ("Монотеистические" религии отличаются в этом плане от "языческих" только тем, что словом "бог" называют исключительно верховное божество, - и больше ничем. На самом же деле понятно, что "ангелы", "святые" и т. п. -это те же боги и полубоги, у которых просто отняли имя "бог", оставив им все прежние функции средних и низших божеств, то есть на деле оставив их богами). Чем более высокое положение божество занимает в потусторонней иерархии, тем ярче выражен у него индивидуальный характер - и этот характер всегда соответствует социальному положению божества: верховный бог всегда суров и грозен (и, кстати, далеко не всегда справедлив, хотя на его безусловной справедливости жрецы все-таки настаивают); бог войны - жесток, но не отличается большим интеллектом; богиня любви - очаровательная интриганка, бог торговли тоже хитер и коварен, и т. п. Замечательной, наиболее яркой иллюстрацией этого правила является мифология древних греков и римлян; но и в любых других мифологиях цивилизованных людей оно действует неуклонно.

В ранних языческих религиях государство богов еще не расколото на два государства - добрых и злых духов, - а обитель мертвых еще не делится на потусторонний курорт и потустороннюю зону, рай и ад. Однако по мере того, как вошедшие в цивилизацию люди, пожив тысячелетие-другое в классовом обществе, накапливали печальный опыт отсутствия справедливости в таком обществе , у них - и прежде

Члены первобытной общины следовали своим нравственным нормам (выражавшим не противоречившие антагонистически друг другу интересы каждого соплеменника и всего племени в целом) практически неукоснительно - в отличие от цивилизованных людей, нарушающих нормы своей морали почти на каждом шагу. Вообще, мораль можно определить как такую форму нравственности, которая реализуется через свое постоянное нарушение теми же людьми, которые признают ее свя-

всего у эксплуатируемых классов - возникала и возрастала потребность в вере в потусторонний справедливый суд, который хотя бы на том свете воздаст каждому в точности по заслугам и грехам его, накажет грешников и наградит праведников. Соответственно, потусторонний мир делится в воображении людей на райский курорт, где блаженствуют праведники, и адский концлагерь, где грешники мучаются по приговору божьего суда. Роль мучителей оказывается отведена злым духам, которые как раз к моменту появления в мифологии того или иного народа веры в рай и ад оказываются организованы в свое особое государство, возглавляемое верховным злым божеством (Сет у древних египтян, Ангра-Майнью [Ариман] у иранцев-зороастрийцев, дьявол-Сатана-Люцифер-Иблис у иудеев, христиан и мусульман, и т. д.) и противостоящее государству добрых божеств . Поздний иудаизм, христианство и ислам доводят этот образ двух авторитарных организаций, противостоящих друг другу, до потрясающей аналогии именно с современным классовым обществом: злые духи, согласно этим трем религиям, сосланы в ад - и тем самым их организация становится чем-то вроде мафии, а Сатана оказывается неким подобием лидера воров в законе. В реальной сегодняшней жизни мафия действует не только на зоне, но и на воле (и даже прежде всего именно на воле), где также имеет огромную власть и силу, - так же и власть Сатаны не ограничивается адским подземельем, но очень во многом простирается и на живых людей, а подчиненные ему черти не только в аду грешные души пытают, но и на этом свете творят зла немеряно (в этом, собственно, и состоит их основная роль). На адской же зоне Сатана - смотрящий над смотрящи-

тость (в этом мораль сходна с государственными законами). При этом представители эксплуататорских классов - то есть как раз те люди, которые устанавливают в обществе мораль (точнее, господствующий вид морали; есть ведь еще и такие системы моральных норм, принятые в тех или иных социальных группах и общностях, которые в данный момент подавляются и преследуются) и законы, используя их как орудие своего господства, - имеют много возможностей нарушать и то, и другое, либо не неся за это никакого наказания, либо отделываясь более мягкой карой, чем та, которую несет бедняк за гораздо менее значительные проступки и преступления. И они широко пользуются этими возможностями. В обществе, где следующий моральным нормам бедняк плетется по обочине дороги, а мимо него проезжает (на великолепной колеснице, влекомой шестеркой добрых коней, или на шестисотом "мерседесе" - это уж смотря по эпохе) богатый и знатный грешник, нарушающий все юридические и моральные нормы, но умеющий не попадаться и держащий честного бедняка за лоха, - в таком обществе нет справедливости.

А ведь именно таким является всякое классовое общество без единого исключения - и ни один реформатор законов, ни один проповедник морали до сих пор ничего с этим не мог поделать даже в тех случаях, когда ему искренне верят и за ним идут миллиарды людей в течение нескольких тысячелетий.

Причины такого раскола в государстве духов понять нетрудно. Раз в классовом обществе стало так много зла и несправедливости, что психологическое спасение можно найти лишь в вере в справедливый потусторонний суд над душами покойников, то возникает потребность в том, чтобы мыслить такого судью если не исключительно, то хотя бы преимущественно добрым божеством: ведь как верить такому судье, который сам очень часто несправедлив? - Ответственность за земные несправедливости и беды постепенно (хотя, следует отметить, почти никогда полностью, без остатка) переходит на злых божеств, борющихся с добрыми и организованных в единую злую силу, противостоящую силе добра. Тот же факт, что злые силы выполняют приговор справедливого суда добрых богов -мучают грешников, - при всей своей абсурдности с точки зрения формальной логики, вполне адекватно отражает абсурдную диалектику отчужденного общества. Мучают же заключенные друг друга в тюрьме и на зоне - да и их охранники отнюдь не являются воплощением лучших человеческих добродетелей... Как говорил швейцарский философ XX века Дени де Ружмон, дьявол склонен к самоуничтожению; что же касается знаменитого вопроса, заданного Христом фарисеям: "И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его?" [Матф., 12 : 26] -то это не более, чем полемическая уловка. Как раз фарисеи были более правы, чем Христос, когда утверждали, что бесов вполне можно изгонять силой Вельзевула, князя бесовского [см. Матф., 12 : 24].

ми, подчиненные ему черти - блатные разного ранга, а души грешников оказываются в незавидной роли козлов, чушпанов и петухов .

До предела эту аналогию довели творцы порнографических стихов, распространявшихся в России XVIII-XIX вв. под именем Ивана Баркова (одного из зачинателей этого жанра в его современной форме) и зачастую представлявших собой великолепные пародийные и сатирические произведения. Вот как в одном из таких "барковских" стихотворений, являющемся сатирой на раскольников - "Символ веры Ванюшки Данилыча" - описывается судьба грешников в аду:

"Немецкий кто обряд

И демонский наряд,

Не ходит без брызжей

И носит кто тупей Иль бороду себе как иноверный бреет, Цифирью мерзкою щитать кто разумеет, Иль, ересь полюбя, французским языком, Смердящи яко пес, боярина мусьем,

Гудок зовет капель,

Боярышню - мамзель,

Боярыню - мадам,

Красавицу - шарман,

Дворянчика кадетом,

Служителя валетом;

Кто, Бога не боясь

И в харю нарядясь,

Влеча себя во ад,

Поедет в маскерад, И, в демонском себя присообщая лике, Кто ходит на театр, играет на музыке, По-новому одет, кто прыгает балет, Танцует менует и смотрит кто в ларнет;

Анафимска душа,

Кто скачет антраша,

И все те плесуны,

Спустив с себя штаны,

Нах...юу сатаны

Вскричат "трах таланы"!

Иль знаешься, иль пьешь, иль ешь ты с армянином, С калвином, лютером, а паче с жидовином; Анофрей говорит о двух тех головах: Седые быть хотят, кто ходит в париках,

Хоть стар будь или млад,

Тот прямо пойдет в ад,

У чорта на битке,

Как будто на коньке,

Там будет век сидеть

И плакать, и реветь.

Кто сей болтает бред, Что весь вертится свет,

О, вымысл дерзновенны, Псом-немцем учрежденны, Тебе всем светом На х.. .ю быть надетом И ветреной вертушкой Быть дьявольской игрушкой.

А паче кто сию нелепость говорит, Что будто не Илья на небе гром творит,

Возникновение веры в рай и ад очень наглядно показывает нам, что люди творят характеры богов и отношения богов к людям и между собой по образу и подобию отношений между людьми и человеческих характеров не только потому, что для изображения сообщества богов у людей нет другого натурщика, кроме их собственного сообщества- но также и потому, что мифология каждого общества призвана удовлетворять психологические потребности именно тех людей, которые сформированы присущей именно данному обществу комбинацией трех типов отношений собственности и управления.Люди, сформированные главным образом отношениями индивидуального и авторитарного управления (и, следовательно, аналогичными отношениями собственности), поверили в вершащих суд богов-царей, в рай и ад не только потому, что в их собственном обществе есть цари, суд и тюрьма - но также и потому, что это общество порождает у них потребность в том, чтобы попираемая на этом свете справедливость восторжествовала хотя бы на том свете. А вот первобытные люди, сформированные главным образом коллективными отношениями и жившие в справедливом, с их точки зрения, мире, такой потребности не ощущали - потому и не создали мифы о загробном суде, рае и аде, невзирая на свою богатейшую мифотворческую фантазию. Люди верят только в такие сверхъестественные силы, которые им нужны в данном обществе - и потому по мере того, как изменяется общество, формируемые им люди и их потребности, так вместе с обществом изменяется и его мистика. Чем радикальнее изменяется общество, тем радикальнее изменяется и его мистика: первобытное общество отличается от любого классового общества гораздо сильнее, чем в рамках классового общества одна формация отличается от другой - поэтому мистика первобытного общества гораздо сильнее отличается от мистики любой общественно-экономической формации, чем мистика одной формации отличается от мистики другой формации.

На примере возникновения веры в рай и ад мы также убеждаемся в том, что у человека бывают одинаково реальные, иногда одинаково сильные - но взаимоисключающие потребности и интересы; особенно характерно это для классового общества, присущие которому антагонистические противоречия закладывают множество антагонизмов в потребности и интересы человека, в его влечения, установки и стремления, в его характер . В данном конкретном случае мы имеем антагонистическое противоречие между двумя вполне реальными, но взаимоисключающими потребностями эксплуатируемых классов: в том, чтобы установить справедливость

Но в тучах будто пар

Рождает гром-удар,

Сего еретика

Июдина битка

Ударит и ошмарит,

Как огнь его ожарит". [169, с. 256-258.]

Нельзя не отметить, что среди "барковских" произведений есть ряд таких, которые могут послужить ценными историческими источниками по вопросу о том, как выглядела в восприятии тогдашней интеллигенции мораль как православных попов, так и раскольников. Что касается последних, то автор этих строк настоятельно рекомендует своим читателям вначале прочесть то, что Н. М. Никольский написал в своей замечательной "Истории русской церкви" о беспоповцах федосеевского толка [453, с. 263-268], а затем сравнить прочитанное с "барковской" сатирой на Преображенскую общину федосеевцев - "Сказание о Преображенской стороне" и "Преображенский край" [521, с. 213-216]. Получится очень интересно и поучительно...

Вот пример такого антагонизма потребностей у одного и того же человека: наркоман одинаково реально нуждается и в принятии наркотика, и в том, чтобы сохранить свое здоровье - а следовательно, не принимать наркотик [подробнее об антагонизмах потребностей и интересов одного и того же субъекта см. 72, с. 12-13].

на этом свете (попытками удовлетворить эту потребность являются восстания, забастовки и т. п.) - и в том, чтобы вытерпеть несправедливость общества отчуждения с помощью надежды на потустороннюю справедливость (для подкрепления последней и возникает вера в рай, ад и справедливый божий суд).

Эта вера, рожденная эксплуатируемыми , оказалась очень полезна эксплуататорам; последние не сразу замечали это - но, раз заметив, превращали ее в одно из идеологических орудий своей власти *. Действительно, наилучший способ убедить рабов покорно тянуть свою лямку - это укрепить в них веру в то, что в награду за свои труды и лишения, терпение и покорность господам они будут блаженствовать на том свете, в то время как их господ поглотит адский огонь... И точно то же самое неуклонно происходило со всеми прочими плодами фольклорного религиозного мифотворчества: все они обрабатывались священниками, служащими эксплуататорским классам, и превращались в составные элементы религии эксплуататорских классов, служащей последним для манипулирования эксплуатируемыми массами. (То же самое происходит и со всеми оппозиционными, революционными, бунтар-скими религиозными движениями и сектами *, создававшимися в порядке "живого творчества масс": все они, рано или поздно, превращались в орудия эксплуататор-

То, что вера в рай и ад родилась именно в среде эксплуатируемых классов, очень ярко иллюстрируется процессом возникновения и укоренения этой веры в иудаизме. В то время, когда этот процесс еще не завершился, в иудаизме доминировали три секты, очень четко отличавшиеся друг от друга по социальному составу и социально-политическим установкам: саддукеи, фарисеи и ессеи. Саддукеи выражали интересы верхушки духовенства, землевладельческой аристократии, богатейших купцов и ростовщиков; фарисеи - "средних классов"; ессеи (зачастую называвшие себя просто "эвионим", "нищие") - городской и деревенской бедноты. Так вот, именно фарисеи и ессеи придерживались веры в рай и ад, в то время как саддукеи ее отвергали.

*В тех случаях, когда новыми эксплуататорами становились лидеры повстанцев, пришедших к победе под знаменем атеистической идеологии, эти новые господа все равно рано или поздно брали себе на службу ранее отвергавшуюся ими же религию (в том числе и религиозную веру в рай и ад). В СССР этот процесс (начавшийся еще в 20-е гг. - вспомним движение обновленцев в Русской православной церкви и его взаимоотношения с новой властью) стал очевидно необратимым во время Второй мировой войны и после нее: Сталин, почистив репрессиями кадры священнослужителей (на место которых пришла вполне послушная ему смена), начал очевидно брать традиционные конфессии под свое покровительство и превращать их и их вероучения в идеологические орудия власти неоазиатской бюрократии (в каковом качестве они, наряду с официальной атеистической идеологией КПСС и ее официальными идеологами, пробыли вплоть до распада СССР - а после этого распада плавно, органично, естественным образом вновь стали главным идеологическим орудием эксплуататоров). Приоритет при этом явно отдавался, как и при царском режиме, Русской православной церкви. Подробнее об этом см. в книге Е. Зубковой "Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953" [216, с. 88-95]. Здесь мы приведем лишь один забавный пример оттуда, ярко иллюстрирующий нежнейшую дружбу РПЦ с "безбожной" властью:

"В Красногвардейском районе Ростовской области у председателя сельсовета и местного священника сложились такие отношения. Вызывает председатель священника и говорит ему: «Вот что, батюшка, помоги провести заем». Батюшка в ответ: «Хорошо, у меня тоже из центра на этот счет есть директива». Председатель просит; «Вот, батюшка, еще что, ты уговори колхозников, чтобы на Пасху работать вышли, ведь сев надо кончить». А батюшка отвечает: «Вот на этот счет я такой директивы из центра не получал»".

Конечно, и после войны отношения неоазиатского государства СССР с церквями не были всегда одинаково теплыми: время от времени государство в чем-то ущемляло духовенство, затем отношения вновь улучшались. Но это совсем не было похоже на принципиальную борьбу атеистов с религией: просто господа чиновники время от времени напоминали своим слугам-священникам, кто в доме хозяин.

* Революционной сектой (вернее, группой родственных революционных сект) было и раннее христианство, что блестяще доказал Карл Каутский в своей книге "Происхождение христианства" [267]. Впоследствии христианство претерпело процесс перерождения, в точности аналогичный тому, что претерпели социал-демократические и коммунистические партии.

ских классов .) Делать это священникам было тем легче, что коллективная фольклорная традиция закрепляла и освящала в мифах и магических обрядах массу представлений, традиций и идеалов, вырастающих из отношений авторитарной и индивидуальной собственности, авторитарного и индивидуального управления (вот еще один абсурдный парадокс абсурдной диалектики отчужденного общества).

* * *

Итак, с возникновением классового общества в сфере мистики стал господствовать новый тип духовной культуры, при котором духовные ценности создаются профессионалами по заказу эксплуататоров и вкладываются в головы эксплуатируемым в готовом виде. Однако наряду с этой культурой господ в религии доиндустри-альных общественно-экономических формаций сохраняется и подспудная, отчасти терпимая, отчасти преследуемая струя фольклорного, народного коллективного творчества; что же касается других сфер духовной культуры, то у крестьян и отчастиу городских ремесленников они еще целиком оставались фольклорными. Философия и наука не проникали в толщу крестьянской массы, а в сфере искусства крестьяне еще оставались на почти полном самообеспечении: профессиональные деятели искусства обслуживали главным образом феодалов, бюрократию азиатского типа и горожан из разных классов общества, а крестьянин лишь иногда любовался бродячими артистами - в большинстве случаев в том же городе, на рынке, на ярмарке.

Но в больших городах с высокоразвитыми товарно-денежными отношениями, где доиндустриальная общинность оказывалась очень сильно размытой (и даже ремесленные цеха начинали потихоньку размываться) и общность горожан уже начинала напоминать современное индустриальное общество - толпу одиночек, - в таких городах культура господ заметно вытесняет фольклорную культуру. И в познании действительности, и в искусстве постепенно устанавливается:

а) устойчивое разделение членов общности на творцов и потребителей духовных ценностей;

б) авторский характер духовного творчества;

в) индивидуальный характер духовного творчества;

г) преобладание отношений индивидуального и авторитарного управления над отношениями коллективного управления в системе отношений управления духовным творчеством.