Література.

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 720

– Здесь – уборная, совмещенная, снизу никто не ходит, но быть надо настороже: щеколда заедает, можешь себя нечаянно запереть, – стал рассказывать Рин. – Тут – кладовка, в ней ничего интересного. А здесь вот я живу, а в той комнате – сплю. За свои деньги местечка лучше не найти, да и зачем? Вон, смотри, какой вид из окна.

Вид из окна Николу, выросшую в раздольной Змеиной Косе, где со всех четырех сторон можно разглядеть горизонт, не впечатлил. Но вот внутреннее убранство съемной этой обители показалось ей неожиданным, и, более того, странным. Даже, пожалуй, не столько странным, сколько непонятным.

В комнате царил бардак. Он властвовал здесь безраздельно, кое-как отступая лишь в районе окна и створок платяного шкафа. Помещение было набито разномастным барахлом под завязку. Цветастые склянки, прокопченные бока трех высоких кальянов, подсвечники, чайники, чьи-то гипсовые бюсты, часы, сувенирные тарелки, настольные лампы и прочая приметная, разноцветная, металлически-блестящая мелочь оккупировала практически все свободное пространство комнаты. Стройные ряды деревянных полок, занимающие стены от пола и до потолка, тоже не пустовали, ощетинившись пестрыми корешками разноформатных книг.

Так, развернуться среди всех этих вещей, ничего не задев, представилось Николе задачей практически невыполнимой. Лишь приглядевшись чуть-чуть получше, она поняла, что пыли, в общем-то, на цацках и статуэтках не так уж и много, вещи, на самом-то деле, все не такие уж старые и не совсем убитые. Некоторые увиденные здесь штуки ей, по правде говоря, в жизни еще не попадались, и она даже не смогла бы их как-то назвать – просто слов для такого не знала.

На большое, удобное на вид кожаное кресло с широкими подлокотниками был наброшен лоскутный плед. Кресло располагалось возле окна, там же, рядом, был заваленный бумагами и книгами стол, на котором, в окружении пяти грязных кружек, стоял раскрытый, но выключенный ноутбук.

– Ты клептоман, что ли? – спросила Никс у Рина, который как раз рылся в шкафу.

Он аж отвлекся от своего занятия.

– Что? – спросил, поправляя съехавшие на нос очки.

– Ты, что ли, клептоман, спрашиваю? – повторила Никс. – Откуда все эти вещи?

– А, мне послышалось, «некромант», – ответил Рин, снова отворачиваясь к вороху кое-как сунутой в шкаф одежды. – Это называется «патологическое накопительство», но нет, это не оно. Это мне поклонники дарят и друзья... Ну и кое-что – не мое, надо бы отдать, а многое от прошлых жильцов осталось, не выбрасывать же, вдруг понадобится?.. Но, ты права, надо бы разобраться с этим всем…

Он, наконец, нашел, что искал. Развернул, осмотрел, понюхал зачем-то и продемонстрировал Никс широкую, ярко-желтую футболку, которая и ему самому, наверное, была бы велика. Спросил:

– Пойдет?

– Кому?

– Тебе. Тебе же надо переодеться в сухое.

Никс автоматически приняла футболку из его рук, не понимая, что вообще такое творится.

– Да я б сама высушилась... Я просто... Точнее...

Она вспомнила давешнюю джинсовую девку, ее грубый и глупый запрет на волшебство, и злость снова заклокотала внутри.

– Не рассчитаешь и пол мне прожжешь, он деревянный, – сказал Рин. – В таком эмоциональном состоянии тебе только колдовать, ага.

То, как Рин с ней говорил, (а говорил он по-доброму и вел себя, пожалуй, даже чересчур заботливо) никак не вязалось с его образом и тем, что она о нем знала и успела подумать.

– Л-ладно, – проговорила Никс нерешительно.

– Переодевайся, потом спускайся вниз, на кухню, я чая сделаю. Или, если хочешь, можешь вот в сеть выйти – паролей не стоит, но минут через двадцать все равно спускайся, надо же перекусить.

– Х-хорошо, – ответила совсем огорошенная Никс.

Рин вышел и плотно прикрыл дверь за собой.

Никс, поглядев по сторонам, начала было стягивать с себя промокшую футболку, но остановилась. Поддавшись сиюминутному любопытству, она заглянула в соседнюю комнату – в ту, где Рин, по его словам, спал.

Спальня оказалась чуть меньше, но такая же захламленная. Там было чуть светлее, а на стенах, вместо полок, висели афиши и плакаты в рамочках.

Никс не поверила своим глазам. Она несколько раз моргнула на всякий случай. Нет, все так и есть. Ошибки быть не может. Это, кажется, именно он, и, скорее всего, не зря кажется.

Никс даже ближе подошла, все еще себе не веря.

С большого, немного выцветшего плаката в темных тонах на нее смотрел мужчина неопределенного возраста с бледной до синевы кожей и волосами черными, как вороново крыло. Глаза его, хищные и щедро подведенные тушью, тлели потальным золотом, а одет он был, словно порядочная работница древнейшей профессии. Волосы, правда, покороче, да и начес... Но, не смотря на кое-какие отличия, не узнать в нем Камориль Тар-Йер было практически невозможно.

Во дела. Рин – фанат Камориль? Никс улыбнулась, а потом и рассмеялась негромко. Так вот чего он такой добрый, – подумалось ей. Вот оно что. Ну, хорошо, раз так. Раз так – то и ничего страшного.

Она стянула мокрую майку через голову, повесила на батарею. Быстро накинула огромную желтую футболку – плотную, хлопковую, теплую. Футболка оказалась такой большой, что закрыла ноги чуть ли не до колен. Поэтому Никс и комбинезон сняла и тоже на батарею повесила. В сеть не пошла – что там искать сейчас? – а стала спускаться вниз.

Дом оказался, все-таки, не маленький. Относительно верхнего нижний этаж, скудно освещенный, был по ощущениям еще и каким-то холодным. Никс прошлась по коридору и завернула в кухню, где вовсю уже творилось обыкновенное бытовое волшебство: Рин в фартуке чего-то строгал ножичком. Свитер он закатал по локти, и на белых его руках Никс увидела темные синяки, но спрашивать о них снова не решилась. Вместо этого осведомилась:

– Помочь?

– Не, – ответил Рин, – садись. Вон твой чай. Сахар клади.

Покончив с нарезкой овощей, он обернулся и поставил на стол две пузатые полупрозрачные тарелки с лапшой, залитой бульоном. В обе положил по половинке яйца, по ломтику мяса и присыпал сверху ароматной свежей зеленью.

– Прошу!

Никс сглотнула слюну и послушно взялась за ложку. На мягком табурете она сидела, по привычке, вместе с ногами и надеялась, что никого это не смутит.

Рин уселся напротив, тоже на табуретку, и стал есть незаметно извлеченными откуда-то палочками.

– Вкусно, – похвалила Никс.

– Не отвлекайся, – посоветовал Рин. – Остынет.

По прошествии нескольких минут упоительного поглощения пищи Никс поняла, что слегка объелась, но жалеть об этом не стала. Чай, который, казалось, уже в нее не влезет, тем не менее отлично пошел.

– Ну, а теперь рассказывай, как ты докатилась до жизни такой, – предложил Рин.

Никс дула на чай, хотя он в этом и не нуждался. Чаинки плавали внутри стеклянной кружки весело и бессистемно.

– Ну, в общем... – начала она, – сначала меня угораздило родиться в этом мире мной, – помолчала. – А потом... если коротко...

И она рассказала о событиях этого дня, и забежала немного назад, и попробовала представить, что будет потом, и от этого настроение ее снова сделалось отнюдь не радужным. Рин слушал внимательно, не перебивал, только, зачем-то, раз за разом включал электрический чайник заново подогреваться, да подливал себе в чашку кипятка по чуть-чуть.

– Ясненько, – протянул он, когда Никс закончила свой сбивчивый рассказ. – Барышню ту я знаю. Обеих знаю, если уточнять. Высокую, как ты говоришь, «джинсовую», зовут Кей, настоящее имя – Катерина Берса. Она не так проста. Темная лошадка с неясными целями и странными методами. У нее недетских размеров связи то ли в руководстве академии, то ли в самой гильдии, кабы не родители какие-нибудь. Ее отмажут, даже если она съест первокурсника на обед при всем честном народе.

– Поглощающая – дочь кого-то из руководства академии? – недоверчиво переспросила Никс. – Конечно, что такого-то, но я как-то не думала, что... ох... в голове не укладывается!

– Ничего такого, действительно, не было бы, и барышня бы не тусила который год в стенах твоего филиала, если бы она и в правду была истинной поглощающей, – довольно разъяснил Рин так, что Никс в итоге еще больше запуталась.

– А кто же она тогда? Я ее... я ж ей по животу... прям рукой вот. Там или верещать и убегать, или наблюдать за бурным расцветом волдырей! Может, она бесчувственная какая-нибудь?

– Или андроид-пришелец? – Рин улыбнулся.

Никс глянула на него с прищуром:

– Так что она за феномен такой?

Рин оперся локтями на стол и отхлебнул только что разбавленного кипятком чая, уже практически бесцветного.

– Ну, не томи! – взмолилась Никс.

– Она элементалист, – ответил Рин, поставив кружку на темную столешницу, – насколько я понимаю. Так называемый нулевой элементалист, фальшивый поглощающий. Она – твоя и моя «сестра», если это можно так назвать, но она ничего не может. И этого «ничего» достаточно, чтобы обидеться на судьбу.

Никс удивленно молчала, переваривая.

– Такое... возможно? – наконец проговорила она.

– Вполне, – ответил Рин. – Поглощающие – они, на самом деле, разные. Бывают – абсолютные, бывают специализированные, а бывают, как наша Берса – фальшивые, заточенные под огоньков или таких, как я. Им закрыты пути в родную гильдию, ибо они – магические импотенты, и у них нет никаких шансов пробраться к настоящим поглощающим. А приметная юница в розовом, кстати, – Анита Совестная, и тут все тоже не столь ужасно, как тебе могло подуматься, а еще хуже, но это не суть.

– Ты знаешь, зачем она это сделала? – настороженно спросила Никс. – Зачем она украла мою сумку? Из-за того, что ей на меня указала эта Кей?

– Как знать, – уклончиво ответил Рин. Отхлебнул еще чаю и заел его конфеткой из вазочки. Молчал, жевал, косил на Никс серым глазом, похожим на грязную морскую ледышку. Прожевав, продолжил, как будто бы сжалившись: – Чего-то они от тебя хотят, эти две красавицы. Скорее всего, завтра – или когда ты там должна снова быть в академии? – тебе предстоит с ними разговор. Ты, кстати, кому, кроме меня, успела на произошедшее пожаловаться?

– Никому, – грустно ответила Никс. – Только в полицию ходила, заявление написала.

– Занятно, – протянул Рин. – Бери конфету.

– Не хочу.

– Зря.

Он поднялся и пошел к раковине, мыть тарелки и свою чашку. Никс чай еще не допила и кружку держала в ладонях. Печально вздохнув, она произнесла, наконец, то, что давно намеревалась, но все духу не хватало:

– А ты... а ты можешь мне денег занять на проезд немного?..

Рин снова ничего не ответил и даже на нее не посмотрел. Никс стало несколько неуютно. Она уже было пожалела, что вообще спросила. Покончив с посудой, Рин все-таки соизволил обернуться, сложил руки на груди, сдул упавшую на лицо прядку и ответил:

– Нет.

И загадочно замолчал.

– Вот... как, – смущенно проговорила Никс, сжимаясь калачиком. – Но... эм... почему?..

– У меня есть идея, как помочь тебе лучше, – ответил Рин и улыбнулся. Улыбка получилась слегка пугающая, бледная и кривоватая, но при том довольно искренняя, как будто бы.

Никс вспомнила, как на вопрос его, «кто научил ее ходить в гости к парням» ответила, что мужчин не боится. Тут же пожалела о своем ответе. Пожалев, сразу же себя одернула и смирила мелкую дрожь, начавшую было распространяться по телу откуда-то из коленок.

– И... как же? – спросила она, заставив себя глядеть ему прямо в глаза.

– Скоро начнет темнеть, – сказал Рин, вешая кухонное полотенце на плечо и оглядываясь на окно. – У тебя – ни денег, ни документов, ни телефона, ни умения использовать наиболее грамотно твой славный магический дар.

Никс смолчала о том, что у нее, кроме всего прочего, еще и удача проклятой – не к чему Рину знать об этом, не к чему.

– Что ты вообще намереваешься дальше делать? – спросил он.

– Ну, – протянула Никс. – Я думаю... я думаю добраться домой, в Змеиную Косу... там у меня под половицей ключи от гаража спрятаны. В гараже, теоретически, можно спать. С утра вернусь в город, отучусь, а там, может, как-то яснее станет насчет сумки, или в деканат схожу, или к Абеляру Никитовичу, раз уж имя воровки мне теперь известно. Вот такой примерно план.

– Никуда не годится, – заявил Рин.

У Никс даже волосы на затылке дыбом встали, так ее возмутил его ответ. И это ж она еще про идею пролезть домой в форточку не рассказала!

– Ну, тогда лучше что-нибудь предложи! – выпалила Никс.

– Отлично. Сейчас пойдем на набережную, заработаем тебе денег на карманные расходы, чтобы хватило хотя бы на недельку, – начал Рин.

– Что? На набережную? Заработаем?

– Не волнуйся, ничего криминального. Сегодня переночуешь у меня, а завтра я сведу тебя с барышней, вместе с которой сам снимал комнату, пока учился. Слышал, она себе никого в соседи пока не нашла, и, полагаю, приютить тебя на первое время согласится. Квартира, кстати, недалеко от академии, – считай, большое везение, можно будет с утра подольше поспать! И это все позволит тебе относительно спокойно заниматься поисками пропавшей сумки и разбирательствами с милашками Анитой и Катериной.

– Это все звучит, как бред умалишенного, но, кажется, может сработать, – ответила Никс.

– Отчего же, как бред?

Но Никс ему не ответила. Хотела сказать, что опекун учил ее быть самостоятельной и, по возможности, самой разбираться со своими бедами и не полагаться на помощь других. Доучился, – кстати сказать, но это ладно. Хотела даже предупредить, что, раз они общаются сейчас, то ему стоит опасаться: утопленническая ее удача имела свойство перекидываться на тех, кто рядом, как бы задевая их своим контрастным краешком.

Но Никс ничего этого ему не сказала, зато запоздало поблагодарила за вкусный и сытный обед, на что Рин небрежно ответил «пустое» и пошел наверх.

Никс старалась Рину не мешать. Он сказал ей, что на набережную они пойдут чуть позже, а до тех пор ему надо сделать кое-какие дела. Он устроился на своем кожаном кресле, спустив ноутбук со стола на колени и, кажется, полностью абстрагировался от реальности. Никс, оказавшись предоставленной сама себе, отправилась изучать чужой дом, раз хозяев нет и делать больше нечего.

Надолго дома не хватило, да и особо интересного в нем ничего не нашлось. Никс немного поразглядывала город из окошка на первом этаже. Там, за немытым стеклом, стремительно расходились тучи, как будто бы они куда-то спешат и им просто необходимо сообразить осенний ливень где-нибудь еще. Покатые разноцветные крыши старого города влажно поблескивали в лучах стремящегося к горизонту солнца. Никс сумела разглядеть даже клочок моря вдалеке, – маленький, яркий, пронзительно-голубой.

Потом она изучила прискорбно скудную хозяйскую библиотеку, приметила сборник фантастических рассказов и, потянув за корешок, выудила и принялась читать, присев рядом с диваном прямо на пол. В книжке гигантские боевые роботы бороздили просторы космоса, инопланетные захватчики проявляли чудеса хитрости и изворотливости, галактику спасали юные девочки исключительно силой любви, а если не спасали, то умирали на руках у прекрасных юношей, сами по себе прекрасные ничуть не менее.

Никс захлопнула томик, не осилив до конца четвертый рассказ. Уставившись в стенку напротив, она вспоминала прошлую весну. Вспоминала, как в сад, тяготеющий к запущенности, что возле дома черного, словно уголь, ворвались твари мерзкие, будто прогнивший холодец, как... да очень мерзкие, чего уж там, зачем эпитеты, и так не ясно, что ли? И твари эти были смертоносны и практически непобедимы, но их сильней и смертоносней были ее друзья. А потом... а что потом? Потом – самое худшее и самое странное, зачем-то настоящее, зачем-то взаправдашнее и реальное, и если всему остальному, вроде как, есть объяснение, то этому никто объяснения так и не дал.

При зажатой струне она смогла сколдовать прямой белый луч, настолько мощный, что тварь, собравшаяся из забредших в сад Камориль других тварей и выглядящая непобедимой, будто бы «переела» энергии, вспучилась и взорвалась. Это не было простым профильным волшебством и не было ступенью мифа. Никс показалось тогда, что у нее в груди расцвел огненный цветок – но откуда он взялся? Огонь-то понятно, это дар. Конечно, редкий, немного страшный дар, проклятие, одним словом. Но огненный цветок – что это? И если это – тоже частица силы Духа Огня, как у Камориль и Мйара, то откуда она у нее? Она ведь Мертварь пальцем не трогала, просто потому, что ее самой тогда еще на свете не было. Эль-Марко предполагал, что, может, сила ей передалась через отца – но что же это выходит…

В тот день Никс впервые почувствовала, насколько с ней всё не так. И к Ромке и его «проклятию» это отношения не имело. Это было в ней будто бы изначально, и все эти годы спало, сокрытое, тайное, страшное, неизмеримое. Чужое. Никому не понять, что она испытала, когда огненный цветок расцвел.

С того дня такого не повторялось. Что и немудрено, в общем-то, ведь подобных ситуаций больше не было, да и струн Эль-Марко с тех пор никому не зажимал.

И если от собственной врожденной магии огня даже на душе становилось теплей, то солнечный цветок… его жар был очень странным, и Никс решила, что не хочет испытывать такое снова. Как-то это… слишком.

И ни с кем же об этом не поговорить…

Она обернулась на шум: в дверях показался Рин Даблкнот, одетый чуть сдержанней, чем днем. Через плечо его был перекинут ремень от гитарного чехла, который висел за спиной. Левый глаз припух и посинел – совсем чуть-чуть. Никс снова задалась вопросом, что ж с ним такое случилось?.. И снова не решилась спросить.

– Пойдем, – позвал Рин. – Переодеваться обратно будешь?

– Да не высохло ж еще, наверное, – ответила Никс, начав потихоньку догадываться о том, что он задумал. – Так пойду. Лето же еще.

– Лето уже день как кончилось, – отвечал Рин, пока Никс застегивала босоножки, все еще чуть влажные. – Вот, возьми. Можешь надеть пока.

Он вручил Николе широкополую зеленую шляпу из плотного фетра, украшенную рябым пером, длинным и острым.

Никс взяла ее в руки, погодя надевать. Но потом все-таки примерила и подошла к зеркалу. Шляпа оказалась ей великовата и тут же сползла на нос. Никс сдвинула ее на макушку. Вместе с явно большой ей желтой футболкой такой экстравагантный головной убор смотрелся странно, а в целом вид получился слегка босяцкий. К тому же, свободный покрой скрыл контуры тела, и Никс сама бы сейчас больше четырнадцати себе не дала.

Она скорчила своему отражению рожицу и отвернулась. Кашу маслом не испортишь, а нескладную веснушчатую девицу вроде нее не изуродуешь дурным нарядом, так что фиг с ним. Зато не жарко и не мокро.

– Пойдем-пойдем, – поторопил ее Рин.

Уже скоро они снова шли по одной из запутанных улочек старого города. Мощенка была по-прежнему скользкой после дневного ливня, но зато на крышах и подоконниках показались коты, голуби и воробьи.

– Тут до моря минут так этак полчаса идти, да? – предположила Никс. – А то и час?

– Мы пойдем коротким путем, – ответил Рин, – срежем через заброшенную воинскую часть.

И в самом деле, на одном из переулков, вместо того, чтобы пройти по нему и выйти на более широкую улицу, Рин свернул направо и перемахнул через полуразрушенный бетонный забор. Никс легко последовала за ним, порадовавшись, что он не стал ей помогать. Обычно все эти помощники только мешают, приходится следить, чтобы и их отказом не обидеть, и не навернуться, а в итоге получается попросту неудобно.

Преодолев забор, они попали в неширокую лесополосу, а из нее выбрались на потрескавшийся, неровный асфальт заброшенного плаца. Вдалеке виднелись полуразобранные ангары, исписанные граффити.

– А сторожей тут нет? – оглядываясь, спросила Никс.

– Сколько хожу – ни разу не встречал, – ответил Рин. – Да и что тут сторожить?

Плац был усыпан каменной крошкой, колкость которой не сглаживала тонкая подошва летней обуви. Никс устала уже смотреть под ноги, пытаясь на щебень этот не наступить, но плац наконец-то кончился. Солнце к тому времени успело склониться еще ближе к горизонту и теперь висело над черепичными крышами, задевая их рыжим краем, отражаясь в острых антеннах и высвечивая чистой медью электрические провода.

Рин вывел Никс с плаца через покосившиеся зеленые ворота и направился по проселочной дороге вниз. Через несколько минут и несколько крутых лестниц, спрятавшихся между домами, они вдруг снова оказались в городе, но уже не в старом, а в обыкновенном. Чем ближе они подходили к набережной, тем красивей и нарядней становились дома, ярче – реклама, громче – музыка из уличных кафе. Моргнули и зажглись фонари, знаменуя наступление ночи и освещая праздно шатающуюся близ набережной толпу.

– Смотри, не потеряйся, – наставительно произнес Рин, и Никс послышалась в его голосе какая-то добрая ирония.

– Да уж куда я денусь, – проворчала она, успешно поспевая следом.

Рин целеустремленно шагал вперед. Никс казалось, что толпа как будто бы расступается перед ним. По крайней мере, ему не приходилось никого обходить и никуда сворачивать: он шел прямо, и не сказать, чтобы как-то совсем уж выделялся, все же на набережной все одеты, как чучела, но все равно создавалось ощущение, будто ему уступают дорогу – то ли нарочно пятятся, то ли неосознанно сторонятся

Они, наконец, выбрались на саму набережную. Вот уж кто-кто, а тутошние отдыхающие и думать не думали о том, что уже, вроде бы как, осень. Городские пляжи были уже закрыты и зарешечены, но в темном море все равно тут и там кто-то плескался, а камни у ближайшего открытого окончания набережной красовались множеством расстеленных полотенцах и подстилок. Тут же сидели люди и, прячась от ярких огней, употребляли, курили и фотографировались на фоне моря со вспышками. Сама набережная пестрела огнями. Множество сувенирных лавок не спешило закрываться. Разнообразные кафе, ресторанчики и шашлычные намеревались, кажется, работать до самого утра. Кто-то продавал шарики с гелием, сладкую вату, вареную кукурузу, кто-то рисовал за деньги угольные портреты, подсвечивая листы светодиодными фонарями, кто-то раздавал флаеры, визитки и пробники.

Летом здесь, и даже в Змеиной Косе что ни вечер, то ярмарка, карнавал и народные гуляния, и коренные жители к такому, в общем-то, привыкли. Вот и Никс не особо смущала толпа: она умела легко и быстро абстрагироваться от огромных человеческих масс, праздно шатающихся окрест, так, что начинала воспринимать их как подвижные кусты или деревья, не более.

А Рин все шел куда-то, рассекая толпу, и почему-то казалось, что время застыло, и набережная бесконечна, и он никогда никуда не придет.

Но он все-таки остановился, осмотрелся по сторонам и сказал:

– Вот тут и начнем.

– А мне что делать? – спросила Никс, тоже оглядываясь.

– Изображай активность и пританцовывай, если стесняешься приставать к людям с шапкой, или приставай с шапкой, если стесняешься изображать активность и танцевать.

– Поняла, выполняю, – с готовностью заявила Никс, снимая шляпу с головы и зажимая ее в ладошках, еще не уверенная, что именно она будет делать.

Рин тем временем оперся на высокий парапет так, что море оказалось у него за спиной. Расчехлил гитару – черную, блестящую, с тонким грифом, – перекинул через голову ремень, стал настраивать. При этом он еще как-то странно косил в обе стороны, но Никс этому значения пока что не придала.

Настроив инструмент, Рин потянулся и распустил волосы. Добыл из кармана медиатор и...

И вот в этот момент мир качнулся и перевернулся в первый раз, уже готовый завертеться над головой, словно сумасшедший, словно взбесившаяся центрифуга, как искусная танцовщица, как дурацкий детский калейдоскоп. Никс вспомнила это ощущение. Точно такое же чувство заполнило ее тогда, весной, в том тесном, темном фрик-клубе, куда ее затащил болтливый Ари, где девушки, позабыв и себя, и приличия, прыгали и кричали, визжали и улюлюкали, любили и ненавидели. Тогда она прочувствовала пустоту, кромешную черную пустоту, зияющую, горькую, высверленную где-то глубоко внутри чем-то, похожим на студеный зимний ветер, на глубинные течения северных морей. Эта пустота была ее, она была сосудом, вместилищем еще нераспустившегося огненного цветка, и в той толпе пустота эта срезонировала с гулом экзальтированного зала, с хрипами гитар, с голосом молодого элементалиста льда. Ах, если бы тогда она позволила себе услышать его! Услышать на самом деле, пустить в себя и пропустить через себя этот голос, чистый, как горный воздух, сильный, как майский шторм и теплый, нет, горячий, словно настоящее, живое пламя. Этот голос был огненной птицей, пальцы, скользящие по узкому грифу, были белыми трепещущими мотыльками, и все это вместе было белым халцедоновым клинком, вспарывающим ночь, словно солнечный луч, пронизывающий толщу морской волны.

Никс заслушалась настолько, что перестала разбирать слова, и засмотрелась так, что, кажется, запомнила этот миг навсегда: море – черное, волосы – белые, пальцы – тонкие, звезды – яркие, и все это такое настоящее, что кажется, будто бы об резкость этого момента можно пораниться до крови.

Ночь хлестнула ветром по разгоряченным щекам, отрезвила солеными брызгами, долетевшими с берега. Никс вздрогнула, опомнилась, выдохнула, разжала пальцы. Она заметила, что рядом уже собрался кое-какой народ, образовывая вокруг продолжающего играть и петь Рина живое кольцо.

Кто-то фотографировал его со вспышкой, кто-то снимал видео, другие просто смотрели, кто-то хлопал в такт. Никс поняла вдруг, что совершенно бесполезна: она не сделала ничего из того, что наказал ей Рин, она просто напросто выпала из реальности.

А песня, от которой ночной воздух стал сладок, как мёд, заканчивалась, и Никс успела разобрать и понять лишь ее окончание:

...блестящее небо сорвется в бег

И нас переменит напрочь.

И будет сказка о волшебстве

Рассказываемая на ночь

И будет мир – как окно на юг

Как волны у самых ног

И прикосновение нежных рук

Сомкнется в стальной замок.

– Посодействуйте вольному художнику не ради денег, а исключительно пропитания для, – почти без слышимого перехода объявил Рин о том, как его можно отблагодарить. И посмотрел выразительно не на кого-то еще, а на Никс, и взгляд этот словно булавкой уколол. Никс вздрогнула и тут же осознала, зачем она тут нужна. Изобразив на лице улыбку, она стала обходить круг людей, неся перед собой перевернутую шляпу.

Руки, руки, лица, лица, голоса, звук настраиваемых струн из-за спины, фонари скачут и кружатся, свет мерцает, раскладывается на радужные круги, бликует в пьяных и молодых глазах, щурится, лучится. В шляпу летит металлическая мелочь, скомканные чеки, фантики от конфет и мороженого и мелкие бумажные деньги. Откуда-то из-за спин людей в первом ряду приходит широкая узорчатая купюра, явно иностранная.

Звенит аккорд, причудливо вьется перебор, ладонь ритмично ударяет по гладкому черному корпусу, и из луженой глотки начинает проистекать дистиллированный аудиальный яд, сладкий, как твои первые стихи про любовь и смерть, терпкий, как они же, прочитанные через десять лет, и начисто сводящий с ума – но это его свойство никому бы и в голову не пришло сравнивать с чем-либо еще.

Эта пытка длилась еще всего лишь две песни, ни одну из которых Никс, к счастью или к сожалению, не запомнила.

А потом сквозь собравшуюся толпу прорвались дюжие ребята в темно-синей форме без шевронов и вежливо, но убедительно попросили юношу прекращать незарегистрированное в инстанциях безобразие и вообще освободить территорию санатория, мол де, этот кусок набережной – частная собственность.

Рин не стал с ними спорить и даже пробовать уладить дело как-то иначе – просто снял с плеча гитару, зачехлил и с улыбочкой откланялся оставшимся в надежде послушать еще.

– Вы прослушали три песни с грядущего альбома группы «Негорюй» в акустическом исполнении, ищите нас в сети, приходите на концерты, следите за новостями. Огонёк, пойдем, – и он, ухватив Никс под локоть, поволок ее вдоль по набережной.

А набережная не зря казалась Николе бесконечной. Ну, как бесконечной... В этот теплый вечер, венчающий собой слишком уж долгий день, Никс воочию сумела убедиться, насколько эта набережная длинна.

– Итого у нас... ага, и даже десять условных единиц кто-то бросил! Отлично. Если не возражаешь, немного я все-таки изыму, – куплю винца.

– Да пожалуйста, – ответила Никс слега безучастно. Она сидела на холодном бетонном пандусе и тупо смотрела прямо перед собой, не понимая, где находится и что вообще происходит.

– Устала? – спросил Рин.

– Я-то? – она глянула на него снизу вверх, – Я... да что я... как я... Как я вообще... Это... слушай, это другой мир какой-то, ты взял и заработал, так, просто, и эти люди... слушай, у тебя же этот... как его... талант у тебя, ч-что ли?

Рин улыбнулся криво, правым краешком рта.

– Держи деньги, я в магазин. Гитару сторожи.

– Хорошо.

И он ушел. Никс, покачав головой, принялась пересчитывать финансы и поняла, что Рин не обманул: на неделю скромного питания вполне хватит, а то и на полторы, и даже на проезд еще останется, и тетрадку с ручкой купить на занятия.

Она прижала зеленую шляпу с мелочью и мятыми бумажками к себе и уставилась в ночь, на набережную, только что пройденную ими с начала и до конца, а потом от конца к началу, на черные горы вдалеке, на мерцающие, расплывающиеся огни домов. Набережная к полуночи почти опустела, хоть раньше и казалось, что этому не бывать.