Бойові дії в 1917 р. Воєнні дії на Західному фронті у 1918 р.

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 801

С моря тянуло свежестью. Никс холода не чувствовала, хоть и дрожала чуть-чуть от усталости и напряжения в мышцах.

Она старалась не думать. По возможности не думать пока об этой странной второй половине дня, потому что ей казалось, что стоит только начать – и всё. Что-то произойдет, тумблер переключится и пути назад может и не быть.

Спокойствие. Никаких мыслей, никаких поисков мотиваций и всего такого прочего. И говорить надо бы поменьше, да. Принимаем все, как есть, как дождь, как снег, как рассвет.

Вскоре вернулся Рин и Никс поглядела на него затравленным зверьком.

– Ты чего? – спросил он. – Вино будешь?

– А мне... – Никола запнулась. Прочистила горло, продолжила нерешительно: – Мне можно?

– А ты что, еще не пила никогда спиртного? – недоверчиво покосился на нее Рин. Запрокинул бутыль, сделал большой глоток. Красная струйка потекла ему между щекой и подбородком, и он вытер ее запястьем.

– Пила.

– И как? Аллергии нет?

– Нет.

– Сразу убивает?

– Нет.

– Не хочешь, как днем конфеты?

– Да я все еще шокирована немного. От дня прошедшего, от этого твоего способа денег заработать... Слушай, – она поглядела на него прямо, – а ты, что ли, именно так и зарабатываешь? Или как?

Рин улыбнулся, на этот раз нормально.

– Я, кроме прочего, тексты перевожу. В свободное время, – ответил он. – И пишу иногда рекламные всякие. Очень, знаешь ли, интеллектуально обогащает и кругозор расширяет. А это... Это так, крайний случай. Часто злоупотреблять не стоит – приемся, да и охрана бдит.

– Вот как.

Она помолчала. Рин в это время сделал еще один глоток.

– Спасибо тебе, – произнесла Никс, чуть повременив. – Правда.

– Ай, – отмахнулся Рин. – Сочтемся. Лучше на, выпей, – он протянул ей бутыль. – За компанию и единственное мое сольное выступление в этом году. Не бойся, у меня нет коварного плана напоить тебя и воспользоваться каким-нибудь тривиальным образом.

– А ты умеешь, я смотрю, расположить к себе девушку, – хохотнула Никс, все-таки принимая из его рук бутылку.

– И пробудить сарказм, – Рин хмыкнул.

Никс сидела, он стоял напротив, обхватив себя руками, будто бы ему холодно.

– Слушай, ты знаешь, что... – медленно проговорил Рин, и в голосе его смутно читалась такая странная неуверенность, что в нее и не верилось почти. – Ты, пожалуйста, что бы ни случилось... Я понимаю, что о таком странно просить, но все-таки. Ты нормально ко мне относись. Я просто человек. Не думай чего-то сверху, пожалуйста. И... и хуже тоже не думай.

Никс даже оторвалась от изучения винной этикетки. Подняла взгляд на Рина. Попыталась понять, шутит он или нет. И разве ж она как-то по-особенному с ним себя вела? Да и разве есть ему, с чем сравнивать? С фанатками своими он ее попутал, что ли? Но вместо того, чтобы эти вопросы задавать, Никс ответила, как умела, искренне:

– Да я и не думала... как бы.

Ветер перекинул несколько прядей Рину на лицо, и он, достав из кармана черный шнурок, завязал волосы в хвост.

– Тебе холодно? – спросила Никс, решив, что после такого его заявления имеет право на чуть более личные вопросы.

– Немного, – Рин кивнул. Вздохнув, поторопил: – Ты пей давай, пей. Первый курс – он сложный самый, это тебе всякий скажет. А тебе уже завтра предстоит начало трапезы, фигурально выражаясь.

– Это ты про печально известный гранит науки? – предположила Никс, все-таки сделав первый небольшой глоток. Вино оказалось сладким и густым.

– Так точно. Посему, я считаю, стоит расслабиться перед забегом. Снять, так сказать, стресс.

Никс отхлебнула еще и посмотрела на него с прищуром: причинно-следственные связи он, что ли, как-то по-своему понимает, по-особенному? Ежу ведь понятно, что... а, Потерянный с ним. Вино вкусное, с одной бутылки им особо не нахлебаться, а значит, и правда, отчего бы тогда и нет?..

– Пошли на ту сторону мыса, – вдруг предложил Рин.

Никс повернулась немного вбок и окинула взглядом черную громаду скалы, частично застроенную невысокими домиками. Она знала откуда-то, что давным-давно на месте этой скалы стояла самая настоящая гора и была выше своего ныне существующего остова намного, но с десяток столетий назад основная каменная масса ушла под воду. Так и образовался высокий хмурый утес между двух заливов. Заметный издалека, он выдавался в небо острым треугольным клином, словно гигантская голова неизвестной каменной птицы, и волны подтачивали его потихоньку, да все никак не могли одолеть.

– А что там, по ту сторону? – спросила Никс.

– Еще один способ добраться домой, – ответил Рин весело. – И пещера с летучими мышами.

– Ну, раз пеще-ера, – протянула Никс, поднимаясь с пандуса, – тогда что уж тут. Тогда пойдем.

Никс взяла шляпу и бутыль с вином, Рин подхватил гитару, и они двинулись по слабо освещенной набережной в ночь, что еще темней.

Говор засыпающего города остался позади, утонув в шумном морском шепоте, мерном, завораживающем.

Асфальтовое покрытие вскоре уступило место щебневой насыпи, которая, в свою очередь, уткнулась в большие черные валуны, сложившиеся пологой лестницей. Исполинские каменные ступени гребнем огибали высокую скалу слева. Из-под крутого каменного бока вынырнула полная луна, доселе прятавшаяся там от взгляда, и на обтесанные камни легли две длинные сине-фиолетовые тени.

Через несколько минут показалась и обещанная Рином пещера. Окруженная расколотыми булыжниками, конусовидными, как будто бы острыми на сколах, она походила на черный зев мифического морского чудовища. Слева, внизу, было море, а справа – скала, и пути в обход пещеры не наблюдалось, разве что, вплавь... Прежде, чем ступить под каменные своды, Никс попыталась вызвать огонь, и даже руку приподняла, чтобы щелкнуть пальцами и...

– Никакого огня, – сказал Рин, едва заметив ее жест. – Так пройдем.

– Но ведь... там темно!

Он повернулся к ней вполоборота, глянул искоса и произнес со вздохом:

– Руку давай.

– Тебе, м... магу?...

Ей самой не верилось, что она это произнесла.

– Да забей, мы уже плечами пару раз соприкоснулись, да и за локоть я тебя таскал, – поздно ты спохватилась.

– Ты, что ли, видишь в темноте?

– Просто поверь мне.

Никс, слегка поколебавшись, подчинилась и протянула руку ладошкой вверх. Рин взял ее за запястье, и легкое прикосновение его совершенно неожиданно оказалось горячим, словно по коже разлился плавленый свечной воск. Никс даже охнула, но потом как-то очень быстро привыкла к такой температуре. И все же, пока они пробирались через нутро пещеры, где света не было совсем, где от ядреного запаха слезились глаза, а сверху доносилось пугающее шелестение, тысячекратно отраженное от стен, Никс не выдержала и спросила тревожным полушепотом:

– Ладно, побитый… Но у тебя температура, что ли? И ты вот это больной пошел на набережную петь?

– Все под контролем, – ответил Рин тихо и спокойно, – обо мне не волнуйся. Ступай осторожнее.

К пущему своему удивлению Николе удалось даже ни разу на него не налететь за весь проделанный в темноте путь. А потом они вышли наружу и перед ними раскинулся во всей своей торжественной полуночной красоте залив: черный берег, усыпанный, словно бисером, светочами мягко мерцающих окон, изрезанный тонкими пирсами; и море глубокого синего цвета, с разлившимися по волнам отражениями набережных огней, посеребренное отблесками низко висящей круглой луны.

– Пойдем вниз, – позвал Рин, – там дорожка.

Они стали спускаться по огромным расколотым валунам к подножию скалы, туда, где волны широкими черными языками перекатывают мелкую гальку и обглоданные морем разноцветные стеклышки.

У самого подножья каменной лестницы обнаружился пятачок темного мелкого песка, плотного и вязкого. Никс вдруг осознала, что хочет потрогать воду руками. Она же все еще теплая! Там, на набережной, прикасаться к морю не хотелось вовсе: сказывалось пренебрежение коренного жителя приморского города к общественным пляжам. А здесь, вдалеке от частных домов и, собственно, главной набережной, вдруг захотелось.

– Рин, я пойду!.. – сказала Никс, мельком обернувшись. Встрепенулась: – Вот, вино держи! Я только ноги сполоснуть!

– Сначала выпей еще, – предложил Рин. – Потом иди. Только плавать не вздумай!

– Знал бы Эль-Марко, что я творю, – посетовала Никс, делая хороший глоток терпковатой сладости, пахнувший в нос виноградом и, почему-то, солью, – он бы меня четвертовал! Цирковыми конями!

– Марко? – переспросил Рин. – Это который?

– Беленький, – ответила Никс, передавая Рину бутылку. – Ну, я пошла!

– Рисковая ты вообще, – цыкнул Рин, устраиваясь на пологом камне. Оперся локтем на зачехленный гитарный бок, а на локоть голову положил, и принялся смотреть, как Никс снимает босоножки без помощи рук и, то и дело норовя упасть, ступает в морские объятия, вздрагивает и чему-то смеется.

А ее обдувал ветер, отбрасывая волосы за спину. Тыкался в лицо, как ласковый кот, раздувал огромную желтую футболку парусом. Никс щурилась, закрывая глаза от брызг руками. Пахло недавним дождем и водорослями, было шумно и мокро, свежо и одновременно тепло.

– А ведь хорошо! – заявила она сама себе, забираясь на темный гладкий камень, которого с берега было не видно. – Совсем-совсем!

Волны накатывали одна за другой, омывая ей ноги выше колен и обвивая вокруг них потяжелевший от воды нижний край футболки.

Ночное море совсем ее не пугало. Она откуда-то знала, что нет там никаких чудовищ. Вот вообще нет. Они есть, конечно, и это – минус, но уж точно не в море. Жалко было, что люминесцировать мельчайшие жители прибрежных вод уже перестали. Все-таки плавать, пронзая темную воду светящейся стрелой, – занятие совершенно не магическое, но поистине волшебное.

Никс провела по воде руками.

– Мо-орько, – протянула ласково.

Наблюдая море каждый день из окна, купалась и плавала она в нем непростительно редко и чем взрослее становилась, тем реже. С этим надо было что-то делать, и потому ранней осенью Никс начинала ходить на море чаще, чем летом, потом обычно простывала и валялась, простуженная, положенную неделю, зато, накупавшись всласть напоследок. За эту неделю как раз успевала прийти настоящая осень, принося с собой затяжные дожди, взбалтывая и остужая море, и так из года в год.

Вот и сейчас Никс не хотелось отпускать большую воду на целую зиму, но чудилось, что мгновение практически бесконечно, и обязательно нужно запомнить его таким.

А потом она все же вернулась на берег, хоть и с неохотой, и понятно стало, что пора уходить. С края футболки капало, а ноги до щиколоток покрывал песок. Никс, взяв босоножки в левую руку, так босиком и пошла, благо, земля, как и асфальт, все еще хранила тепло. Рин где-то потерял вино. Гитару он, конечно же, не забыл, и шел рядом молча, сунув руки в карманы, и не проронил ни слова за весь путь от берега до самого дома на холме.

Никс, в общем-то, тоже ничего у него не спрашивала и ничего не рассказывала. Она все еще ощущала окружающий мир невероятно резко, рассматривала с интересом первооткрывателя фарфоровые пробки на электрических опорах, блестящие шероховатые камни, осенние цветы на газонах, мелькающую среди кровель кокетливую луну, похожую на срез зеленого яблока, и сами очертания карнизов и крыш – причудливые, резкие, угловатые, украшенные завитками антенн и мачтами флюгеров.

А когда они зашли в дом и оказались в комнате с плакатами в тонких рамках, у Рина под кроватью нашлось еще вино. Безымянные для Никс кумиры взирали со стен на то, как Рин садится прямо на пол и откупоривает пузатую темно-зеленую бутылку. Он не стал настаивать на том, чтобы Никола составляла ему компанию. Сам сделал первый глоток, а потом и второй, и третий. Слова полились из него, как кровь из раны – густые, бархатные, полные истовой тоски, неправильной любви, яркой и болезненной истомы, складываясь в странную и глупую, по сути, историю, которую, как показалось тогда Никс, он еще никому не рассказывал и вряд ли кому-то еще расскажет.

– Я же мелким тогда был, – говорил Рин Даблкнот, водя тонким пальцем по влажному бутылочному горлышку. – Совсем малым, хотя мне-то казалось, что я – ого-го, взрослый почти, и ведаю, что творю. Я его много раз видел, вечером крутили по музыкальному каналу их выступления, но я почти без звука смотрел, так как учитель спал. А потом ко мне попала кассета – знаешь, такие штуки прямоугольные?..

Никс хохотнула и забрала у него бутылку, парируя:

– Нет, конечно, я всегда думала, что кассеты – это вон те черные, круглые, на шляпные поля похожие!

– Вот ты ёрничаешь, а кое-кто из наших поклонников, гораздо старше тебя, кстати, в сети такое пишет!.. Кто эти люди, где мои вещи? – думаю я всякий раз.

– Так что там дальше? – напомнила Никс, попробовав вина и возвращая Рину бутыль. – Попала кассета и?..

– И я ее прослушал. С первого раза не зашло – я ничего не понял. Более того. Мне совершенно отчетливо не понравилось. Но так как альтернативой этой записи были лишь классические пластинки, я попробовал еще. И раз этак на шестой меня, что называется, проняло. В итоге, какое-то время после того, как я насмотрелся их концертов без звука и прослушал их же на кассете, в голове моей оба эти явления оставались никак не связанными. Я теперь не помню точно, но мне кажется, что я тогда считал его... гкхм, женщиной. Нет, меня не смущали узкие бедра и плечи широкие, – я видел яркую одежду, длинные волосы... все блестело, вспышки, молнии на фоне, цепи, полуголые девицы в подтанцовке, в общем, на меня-мальчишку все это произвело совершенно неизгладимое впечатление. Ну, а потом прошло время, и я сложил два плюс два. Клип их нашел, что ли... не помню уже, в каких-то архивах, в общем, рылся и случайно нашел. И все встало на свои места. Потом я нашел еще информацию и еще, нашел полудохлую фанатскую страницу, написал на почту тамошним администраторам, списались, разговорились, они предоставили мне видео из каких-то невероятно глубоких закромов... Меня трясло, как осиновый лист, когда я нажимал на «воспроизвести», а потом у меня было две недели депрессии, а потом я справился сам с собой и принял все, как есть. Знаешь, такая любовь она же... она же должна пройти стадию отрицания, пережить равную себе по силе ненависть. А с теми ребятами из фан-клуба мы потом долго обменивались трогательными газетными вырезками... у меня все еще целый альбом с ними есть, валяется где-то в той комнате, и с фотографиями его старыми.

Никс приложила ладонь ко лбу, одновременно сдувая упавшую на глаза челку. Глянула из-под ладони на Рина: он делал очередной глоток, и щеки у него были румяные, взгляд – ясный, а вот руки... руки, покрытые царапинами и темными пятнами синяков, слегка подрагивали. Ей захотелось его обнять. Желание было сильным и похожим на теплую, неудержимую волну. Но Никс сдержала этот порыв и ничем своего желания не выдала. Потянулась за вином, отобрала его у Рина и незаметно спрятала себе за спину.

– Ну, а что было потом? – спросила участливо.

Рин улыбнулся, как человек, который рассказывает любимую свою историю в который уже раз, и сказал:

– А потом я встретил его...

Сказав это, Рин Даблкнот сник.

– И что? – спросила Никс. – Ты разочаровался? По-настоящему?

Рин помешкал. Глядя перед собой в пустоту, а на самом деле в не столь отдаленное прошлое, он стал отвечать, очевидно подбирая слова с большим трудом:

– Н-нет. Точно, нет. Я сначала не поверил своим глазам. В первый раз это было в том фрик-клубе, где мы и с тобой впервые увиделись. Он тогда подошел к нам и сказал... Ох, не помню, что, забыл совсем! Он выглядел не так, как тогда, когда выступал, да и, прямо скажем, и для просто выхода в свет амплуа он выбрал так себе. Да-да, мне потом рассказали, в чем было дело, но я сначала был несколько шокирован. Молчал, не знал, что делать. Я же думал, он мертвый. Смерть. Давняя, глупая, красивая. Гроб, инкрустированный серебром, синие розы вокруг, черная вуаль, фиолетоватые губы, чуть приоткрытые... Все помнят то видео и те фотографии, и все, конечно же, надеялись, что это не правда, но... Это, знаешь, двойственное такое ощущение: ты вроде бы желаешь, чтобы что-то произошло, но умом понимаешь, что лучше бы – нет.

– Понимаю, – поддакнула Никола со смешком.

– Ну и, собственно... Я узнал его, – продолжил Рин. – Даже несмотря на изменения, несмотря на потрепанный вид. Удивился, что время, кажется, забыло о нем, подумал даже, а не призрак ли это? А буквально через пару дней я увидел его снова. Он был в нормальной, чистой и целой одежде – щеголь, пижон, галантный и очевиднейший сердцеед. Мы уже готовы были выступать, когда он вошел в зал «Реморы». Я сказал тогда Ари, что мне обязательно нужен еще час. Ари ответил, что позволит мне лишь половину. Взамен я попросил его сыграть пока мою любимую из раннего творчества... той группы. Он знал, что я имею в виду. Все сложилось, все завертелось.

Глаза Рина горели. И Никс знала откуда-то, что и сам он сейчас горит тем самым пламенем, что оставляет по себе лишь только серый пепел. Она раздумывала, а не остановить ли ей исповедь Рина Даблкнота, и кто она такая, чтобы это все знать, и не слишком ли тяжелой будет ноша этого знания, – но не смогла. Ей хотелось услышать окончание истории. А еще ей нравилось на него смотреть, да. И что-то поделать с этим она не могла совсем.

– В общем, я был тогда на взводе. Я забыл обо всем остальном, я видел воплотившуюся в реальность недостижимую мою детскую мечту. Мне было странно, что никто, кроме меня, этого, как будто бы, не замечает. А он был на расстоянии в пять шагов – сидел за стойкой, о чем-то толковал с барменом. И я подсел. В тот миг на меня взглянуло божество, если ты понимаешь, о чем я, и выжгло на изнанке души моей клеймо. Мне тогда заранее стало жарко – обычно мне тепло только в некоторых случаях, сугубо определенных – и я расстегнул верхнюю пуговицу сюртука, – говоря это, Рин оттянул и так свободный ворот тонкого черного свитера, обнажая бледную шею. Продолжил, на Никс не глядя, но полностью утопая в своем воспоминании: – И он тогда заглянул мне в глаза, и что-то мы даже говорили, не помню, что, и он пошел за мной, но раньше, чем мы пришли в нужное место, он прижал меня к стене и...

– Так, стоп, а вот это уже лишнее! – Никс протестующе замахала руками. – Мне рано такое слушать! Я и так знаю, что Камориль – извращенец, избавь меня, пожалуйста, от подробностей! Так, погоди-ка, – Никс снова глянула на Рина с прищуром: – Ты, что ли, гей?

– Я? – он, кажется, искренне удивился. Не столько правомерности вопроса, сколько самой его сути. Замотал головой: – Нет, конечно!

– Ну, а что ты тогда мне рассказываешь такое?

Никс уперла руки в боки, а Рин отвел взгляд, потупившись. Никс сменила гнев на милость, но остатки вина все же отодвинула подальше под кровать.

– Ладно, забей. Тебе, пожалуй, спать пора, и мне тоже. Странный ты, Рин Даблкнот. Куда страннее, чем показался мне сначала.

Рин резко встал и заявил искусственно бодрым голосом:

– Судя по звуку, ванная набралась. Я пошел. Ложись на кровать. Можешь запереться изнутри на щеколду, если боишься.

Никс ничего ему не ответила, только лоб недоуменно наморщила и моргнула пару раз.

Рин Даблкнот на секунду задержался у двери, будто хочет сказать что-то еще, но ничего в итоге не сказал и вышел, не оборачиваясь.

Никс проснулась без будильника от ощущения падения в бездну на ровном, казалось бы, месте. Она села на кровати, потирая правый глаз запястьем, и обозрела светлую комнату, увешанную плакатами и старыми афишами.

Ага. Точно. Жилище Рина Даблкнота, странноватого и, как будто бы, альтруистичного элементалиста льда, оказавшегося чокнутым фанатом не менее чокнутого некроманта.

Телефон, еще перед сном вынутый из кармана комбинезона и спрятанный под подушку, садиться пока не собирался, и с его помощью Никола диагностировала ровно восемь часов утра. Встала, быстро оделась, сунула телефон в карман, отодвинула дверную щеколду и вышла в заставленную разнообразным хламом комнату с креслом, столом и ноутбуком. Ей отчего-то казалось, что Рина она обнаружит прямо здесь, заснувшего на кресле, например, или уже бодрствующего и глубоко залипшего в сети. Но его не было.

Никс, потирая все еще чешущийся глаз, выбралась в узкий полутемный коридорчик и, щелкнув выключателем, спокойно вошла в совмещенный санузел, только для того, чтобы пулей оттуда вылететь, покраснев до самых кончиков ушей.

Вернула свет, как было.

А потом, наскоро восстановив в памяти картинку увиденного, поняла, что что-то тут не так, совсем не так, ну просто крайне неправильно. Сглотнув, она снова аккуратно приоткрыла дверь.

Ванну наполнял лед, сначала показавшийся Никс пеной. Ровный, белый, сплошной. Изо льда торчали худые коленки и, собственно, все остальное, что у человека выше грудины. Рин лежал в замерзшей воде, бледный и будто бы неживой, запрокинув назад голову. Синеватыми пальцами, покрытыми инеем, словно сахарной пудрой, он держался за края ванной, темные и проржавленные во многих местах. Не двигался. Казалось даже, что и не дышал.

У Никс запершило в горле. Ей самой тут же стало, как будто бы, холодно. Она, поджав пальцы на голых ногах, растерянно оглянулась, заметила себя, по бледности не уступающую Рину, в заиндевевшем зеркале, а потом зажмурилась и попыталась усилием воли успокоиться.

Так. Что бы сделал взрослый умный человек на ее месте? Что-что, завизжал бы, как сирена, и вызвал бы скорую! Или полицию... Или и скорую, и полицию, и соседей, конечно же!

Никс вспомнила внезапно, кто она такая, вспомнила, кто он такой, и чем они вообще отличаются от нормальных людей. Пускай ей не доводилось раньше иметь дела с подобным, но ведь бывало всякое... Не мог элементалист льда замерзнуть насмерть в собственной ванной!

Не мог.

Никс подошла ближе, помялась немного и все же прикоснулась дрожащей рукой к покрытому мелкими кристалликами инея плечу.

Рин вздрогнул, отдергивая руку. Кристаллики посыпались вниз, отскакивая от сплошной поверхности льда.

– Ох, – низко протянул Рин Даблкнот, промаргиваясь и садясь в ванной, – заснул!

Тонкий белый лед треснул.

Никс хватило только на то, чтобы воскликнуть со смесью удивления, радости и оторопи:

– Живой! – она круто развернулась. – Я пошла.

Никс выскочила из ванной комнаты и плотно закрыла за собой дверь, привалившись к ней спиной.

Из-за двери донесся треск ломающегося льда, плеск воды и шлепки голых мокрых пяток по плитке.

– Огонёк, ты там? – глухо позвал Рин.

Никс какое-то время не отвечала, все еще пребывая в шоке.

– Здесь, – ответила сдавленно.

– Дай мне минут десять... и я освобожу тебе ванную комнату.

– Было бы хорошо.

– Что?

– Было бы просто замечательно, говорю! – повторила Никс громче и, все еще нервно моргая, отправилась вниз, отпаивать себя чаем, что ли.

Чай немного помог. В холодильнике отыскался лимон и помог тоже. Никс залила кипятком второй треугольный пакетик, для Рина, и теперь большая прозрачная чашка стояла на противоположной стороне стола, на керамической подставке, а вода в ней постепенно приобретала насыщенный бордовый оттенок.

Рин спустился, держа полотенце на шее, – все еще бледный и с мокрыми волосами, в одних лишь темно-фиолетовых брюках и даже без тапок. Уселся напротив Никс, оцепеневшей, как истукан.

– Я должен был тебя предупредить.

Она молчала.

– Но кто ж знал... Не думал, что усну.

– Т-ты что вообще такое? – спросила Никс, нервно перебирая пальцами по чашке.

– Такой вот я элементалист льда, ничего особенного. Ты как будто бы не знала.

– Ты ненормальный!

– Есть немного.

Никс отхлебнула чаю.

– Это мне? – спросил Рин, глядя на вторую чашку.

Никс кивнула.

– Спасибо.

– М-может быть, оденешься?

– Я тебя смущаю?

– А если и так?

– Ну, если так, то это довольно... мило, – он улыбнулся.

Никс поставила свою чашку на подставку чересчур резко, так, что чай чуть ли не выплеснулся за бортик. Но не выплеснулся.

– Так что ты такое? Ч-что с тобой такое? Зачем меня так пугать? Я думала, ты умер!

Рин вздохнул.

– Да, со мной кое-какая аномалия. Но зато, смотри вот, синяки прошли, вторая ступень волшебства это тебе не хухры-мухры! А над аномалией я работаю, так что не стоит беспокоиться. Сейчас... сейчас это все удается более-менее компенсировать, а со временем, возможно, я найду способ этот дефект устранить полностью.

– А он тебя прежде не убьет ли? Ты... эм-м... разве гильдия не может тебе помочь?

– Зерно выемке не подлежит, – ответил Рин тихо, твердо и страшно. Но потом добавил мягче и чуть теплей: – По крайней мере, так мне сказали, мол, со стороны гильдии и церкви помощи ждать бессмысленно.

– Да что ж с этими гильдиями не так... – пробормотала Никс, уставившись в свою чашку. – Марик их не любит страсть как, и не зря, видать, но у нас-то выбора нет...

Она взглянула на Рина, пытаясь смотреть на треугольник лоб-глаза и не разглядывать ничего более, и спросила:

– И с тобой такое... всегда?..

– Частенько, – ответил он. – Вообще все не так-то просто... Но, как видишь, ничего – жить с этим можно. Долго ли – не известно, но не очень счастливо – это наверняка. Тебе, кстати, в академию к которому часу?

– К десяти... – протянула Никс.

Рин, отогреваясь, становился все более человеческого цвета, и на алебастровую статую походить совсем уже перестал. И все равно на фоне кухонной двери, ведущей в затемненный коридор, он казался немножечко мраморным.

– Ага, ясненько. Успеваем, получается.

– Успеваем?.. – не поняла Никс.

– Я тебя проведу.

– О.

Никола не знала уже, что говорить. Он, пожалуй, уж слишком ее опекает. Это, конечно, приятно, но непонятно – с чего бы? Романтическим интересом тут не пахнет, пожалуй. Особенно, учитывая его вчерашние откровения. Через Никс ближе к известно кому Рину не стать, да он, вроде бы, и не пытается. Хотя, кто его знает. Вдруг он все-таки задумал что-то? Откуда иначе вся эта заботливость и доброта?

Никс не успела об этом спросить. У нее из кармана внезапно полилась мелодия, в которую тут же вступил мягкий женский вокал. Никола вздрогнула и вынула телефон.

Эль-Марко.

– «Нерассказанные сны», – опознал Рин, – занятный альбом, особенно после предыдущего-то.

Никс, опомнившись, приняла вызов. Эль-Марко интересовался, как у нее дела, и она намеревалась бессовестно ему врать. А потом поняла вдруг, что не придется. Ведь все могло быть намного, намного хуже.

– У меня все в порядке, – честно ответила Никс. – Разбираюсь, ага. А у вас как дела? Есть какие-нибудь успехи?

Эль-Марко рассказал ей, что им, вроде бы, удалось напасть на след чего-то, отдаленно напоминающего Лунь, и что дело пахнет мутным местным культом, укоренившимся тридцать лет назад в ареале нескольких горных сёл. Есть небольшая вероятность, что этот культ как-то связан с выжившими в катастрофе модифицированными животными, и что веселая троица сейчас как раз углубляет свои этнографические изыскания, и не думая отчаиваться и от поисков самца для Луни отступаться.

Никс попрощалась с Эль-Марко, пожелала ему удачных поисков и завершила звонок.

– Телефон, значит, на месте, – констатировал Рин.

– Повезло, – откликнулась Никс безэмоционально, все еще обдумывая рассказ Эль-Марко.

– Вот и отлично.

Рин поднялся с табурета и прошел к холодильнику. Притащил стопку цветастых бумажек-стикеров и гелевую ручку. Стал что-то писать, а потом рисовать.

– Что это? – спросила Никс.

– Карту тебе рисую. Вот, смотри. Это – мой дом. Это – центральный проспект, видишь? Вот тут, возле площади, университет, а вот тут, на холме, твоя академия. Если спускаться вниз и перейти через парк, и тут вот через речку где-нибудь, то выйдешь на перекресток, на нем – направо, и вот в этой пятиэтажке на третьем этаже и живет та моя знакомая. Кстати, ей я тоже уже звонил, все в порядке. Придешь туда – наберешь ее, она сегодня дома целый день, впустит тебя.

– Спасибо, – протянула Никс, забирая ярко-розовую бумажку и вглядываясь в причудливые каракули, украшенные аляповатыми вензелями.

– Как насчет сытного холостяцкого завтрака?

Частные дома кончились, кончился и покосившийся серый забор. Впереди Никс узрела знакомый уже филиал академии – то самое странное старинное здание, ветхое на вид, причудливо выкрашенное блоками в разные вылинявшие цвета, а внутри больше похожее на лабиринт, чем на учебное заведение.

Издалека было видно, что у входа толпятся в изобилии люди.

– Ну, вот и академия, спасибо, что проводил, – сказала Никс, обращаясь к Рину.

– Дальше не надо? – спросил он как-то загадочно.

Никс замялась.

– Ну, и вообще спасибо. Ты мне очень помог. Даже и не знаю... даже, наверное, я теперь твой должник.

Всю дорогу от дома на холме, что в старом городе, до здания академии они разговаривали. Разговор был легким и ни к чему не обязывающим, и, на удивление, клеился. Рина внезапно заинтересовало, какой же факультет из предложенных гильдией выбрала Никс, и та не смогла удерживаться и стала рассказывать с горящими глазами, как она благодарна судьбе хотя бы за эту поблажку, и как надеется, что сможет преуспеть в выбранном направлении. Она рассказала о гончарном кружке, который посещала, еще учась в Змеиной Косе, и о своих попытках выжигать по дереву, и про бусы из обтесанных морем стеклышек и ракушек, которые делала в детстве. Она пожаловалась на жутко сложную часть вступительных экзаменов, когда ей пришлось впервые в жизни брать в руки кисточку и акварель, и что в итоге получилось даже не слишком плохо, по крайней мере, лучше, чем у трети абитуриентов, но, конечно же, нестерпимо хуже, чем у тех, кто с очевидными способностями к этому делу. Рин одобрительно кивал и говорил, что это довольно необычно, и он почти не знает людей, поступивших в учебное заведение по зову сердца, особенно в столь юном возрасте. Никс отвечала, что это из-за того, что жизнь в Змеиной Косе неторопливей, чем в городе, и что у нее было много свободного времени для того, чтобы кое-чему научиться, да и, к тому же, излишняя социализация ей тоже не мешала, отчасти из-за специфики поселка, но по большему счету из-за ее собственного характера.