Страхування кредитів, виданих під заставу

Дата добавления: 2015-09-19; просмотров: 517

В апреле Грета пошла в школу.

– А почему мне нельзя?! – сердито повторяла Хизер.

– Потому что ты еще маленькая. Придется подождать до следующего года.

Руби сильно скучала по старшей дочери – но не по Рою Дикону, который пошел в школу одновременно с Гретой. Передавать своего любимого ребенка на попечение незнакомым людям было очень неприятно. Смогут ли они найти подход к Грете, правильно истолковать ее робость? Не будут ли ее обижать другие дети? Руби сказала себе, что если она когда-нибудь узнает об этом, то закатит в школе такой скандал, какого там еще не видели.

Хизер дулась еще долго, постоянно высказывая опасение, что Грета без нее не справится.

Руби сообщила Бет, что, по ее мнению, она уже исполнила свой долг перед страной и, если еще какая-нибудь женщина попросит ее присмотреть за ребенком, она откажется.

– Как скажешь, Руби, – спокойно ответила Бет. – Кстати, ты не знаешь, что с Чарльзом?

– Понятия не имею. Надо будет спросить у него.

Чарльз ходил по дому с видом заболевшего щенка. Когда Руби стала расспрашивать его, он сначала отмалчивался, но потом убитым голосом признался, что Венди встретила другого мужчину, а именно младшего лейтенанта военно-морского флота.

– Все дело в военной форме, – мрачно проговорил Чарльз. – В наше время мужчины в штатском считаются третьим сортом.

– Я сама займусь им, – пообещала Конни Уоллес. – Мне всегда нравился Чарльз, и мне нет дела до того, во что кто одет. В конце концов, под одеждой все мужчины одинаковые, и никто не станет носить военную форму до конца своих дней.

Она приступила к этому так решительно, что уже три месяца спустя парочка объявила, что они решили пожениться.

– Как можно быстрее, – с усмешкой сказала Конни. – Чарльз говорит, что было бы глупо дожидаться окончания войны, ведь любого из нас могут убить.

Последнее замечание очень не понравилось Руби. Она с радостью узнала, что Конни и Чарльз не прочь остаться в доме миссис Харт. Спать они собирались в комнате Конни, в которой стояла большая двуспальная кровать. Кроме того, они попросили Руби выделить им одну из маленьких спален, чтобы хранить вещи.

Свадьба должна была состояться через две недели, в субботу. В стране уже ввели продажу одежды по карточкам, и перед Конни встал сложный выбор – пожертвовать драгоценными карточками ради свадебного платья или выйти замуж в обычной одежде.

– Я всегда мечтала о белом платье, – грустно сказала она. – Нуда ладно!

Но Бет нашла другой выход из положения. Ей всегда нравилось демонстрировать свое умение работать на швейной машинке, и она заявила, что из пары кружевных занавесок миссис Харт получится отличное свадебное платье.

– Здесь хватит и на вуаль, хотя ты ничего сквозь нее не увидишь – ткань слишком плотная, – добавила Бет.

Розы, растущие в саду, решено было пустить на букет, а Марта Квинлан сказала, что они с Фредом подарят молодым несколько десятков пинт пива. Церковь была расположена недалеко от Принцесс-парка, поэтому все гости могли дойти туда пешком. Свадебный прием решили провести в доме. Для желающих потанцевать в холле поставили граммофон со старыми пластинками. Всего было приглашено тридцать человек.

– И чем я буду их кормить? – вопрошала Руби. – Даже на то, чтобы прокормить вас, у меня уходит все мое время.

– Может, мясными консервами? – предложил Чарльз.

– Мясными консервами с чем?

– Порежь их ломтиками и разложи на блюдах с хлебом и соленьями.

– И когда ты в последний раз видел в магазине соленья? – резковато ответила Руби. – Я уже и забыла, как они выглядят.

– Сейчас я покажу тебе, как выглядят соленья.

С этими словами Чарльз исчез, чтобы несколько минут спустя вернуться с тремя большими запыленными кувшинами, которые он с глухим стуком поставил на стол.

– Здесь маринованный лук, капуста и сливы, – провозгласил Чарльз, явно наслаждаясь изумленным выражением лица Руби.

– Сливы не маринуют, их консервируют, – только и смогла сказать она. – И откуда это все?

– Из подвала. Наверное, это делала мать Макса.

– О Боже, а я никогда не обращала на них внимания! Как вы думаете, они не испортились? Ведь прошло столько времени… Я не хочу отравить гостей.

– Но ведь можно попробовать их заранее?

– Чарльз, думаю, это должен сделать ты. Если ты не умрешь, мы подадим все это гостям. Жаль, что яблоки еще не созрели, – я могла бы что-нибудь из них приготовить. А из ревеня получится отличное вино, правда, в монастыре меня абсолютно не учили виноделию…

К счастью, почти все гости сочли уместным заранее передать продукты для свадебного стола. Жених с невестой начали приносить домой банки с мясными консервами, компотами и другой снедью. Мать Чарльза написала, что привезет из Данстейбла торт, правда добавила, что в нем будут отсутствовать многие необходимые ингредиенты.

Как-то вечером Конни пришла с корзинкой, в которой сидел живой кролик.

– Мне дал его один парень с работы. Сказал, что больше нечем его кормить. Мне кажется, что вкус кроличьего мяса должен напоминать курятину.

Руби взвизгнула:

– Ты предлагаешь его убить?! Как я могу лишить жизни этого бедняжку? Он такой красивый!

У кролика была блестящая черная шерстка, а две лапы были белыми. Сейчас он невозмутимо грыз морковку, даже не подозревая, что готовит ему судьба.

– По сравнению с этим колбасным фаршем в банках кроличье мясо было бы настоящим деликатесом. Может, Чарльз согласится его убить? – задумчиво проговорила Конни.

– Чарльзу придется также его освежевать и приготовить. Я не смогу этого сделать – это все равно, что стушить Тигра.

Когда Чарльз вернулся домой, дети уже играли с кроликом. У него даже появилось имя – Флоппи. Тигр отнесся к новому обитателю дома с подозрением – видимо, никак не мог определить, друг это или враг.

Чарльз заявил, что не желает убивать живое существо, а Бет залилась слезами при одном лишь упоминании об этом.

– Я ни за что не стану его есть! – воскликнула она. – Кроме того, вы уже не сможете забрать кролика у детей: они успели его полюбить.

– Все вы просто слабаки! – презрительно заявила Конни.

– Тогда почему бы тебе не убить его самой? – спросил Чарльз.

Невеста содрогнулась:

– Нет, не могу. Он слишком хорошенький.

В гардеробе миссис Харт нашлось несколько миленьких шляпок. Руби выбрала синюю соломенную шляпку, которая отлично сочеталась с ее новым бело-синим цветастым платьем с глубоким вырезом на груди и буфами на рукавах.

– Пока эта проклятая война не закончится, вы не сможете отыскать в магазине другого такого платья, – с грустью заметила продавщица. – Теперь их делают из минимального количества ткани, так что о буфах можно забыть.

Бет решила, что наденет темно-красный жакет с плиссированной юбкой, – которые, кстати, исчезли из продажи вместе с платьями с буфами. К своему наряду она подобрала шляпку из бежевого органди с шелковыми розочками по краям.

– Правда, мы красавицы? – пропела Руби утром перед свадьбой, когда они уже оделись и стояли перед зеркалом. – В этой шляпке я выгляжу очень элегантно, а ты в своей напоминаешь красотку с американского Юга – даже Вивьен Ли не может с тобой соперничать. – Она повернулась к невесте. – Но мы и в подметки не годимся тебе, Конни. Ты просто отрада для глаз. Если бы миссис Харт увидела тебя в своих занавесках, она бы упала в обморок от счастья.

Обрамленное кружевной фатой, лицо Конни с безупречно наложенным макияжем светилось от счастья, а ее глаза за элегантными очками излучали любовь к Чарльзу, женой которого она должна была стать в этот день. Невеста вновь принялась рассматривать себя в большом зеркале. Бет сшила платье с высоким воротом, узкими рукавами и сборчатой юбкой, использовав для ее изготовления зубчатую кромку занавесок.

– Это самое лучшее свадебное платье в мире, – с хрипотцой в голосе произнесла Конни. – Я не купила бы ничего подобного в самом роскошном магазине Лондона. – Она обняла Бет за шею. – Большое спасибо! Ты превратила мою свадьбу в настоящее торжество, и я буду благодарна тебе до конца своих дней. Руби, а тебе спасибо за то, что ты сотворила настоящие чудеса с едой. Я уверена, даже королева Елизавета не сидела за таким восхитительным столом в тот день, когда выходила замуж за своего короля.

Руби подняла с пола шляпку, слетевшую с ее головы от слишком эмоционального выражения чувств Конни.

– Я уверена, на столе королевы тоже не было кролика. Хорошо, что мы не убили Флоппи – это испортило бы такой замечательный день. Смотри, на небе нет ни единого облачка!

Грета и Хизер были подружками невесты. Их атласные платья персикового цвета были сшиты из настоящего платья подружки невесты, которое когда-то принадлежало Агнес-Фэй Квинлан. Джейк также был восхитителен во взятом напрокат костюмчике из синего бархата – правда, чуточку великоватом для него.

Когда свадебная процессия двинулась в сторону церкви, люди стали подходить к воротам, чтобы с улыбкой помахать рукой, пожелать счастья молодым или просто поаплодировать. Некоторые даже плакали, вероятно, вспомнив аналогичные события из своей жизни и на миг забыв об ужасной войне, в которой участвует их страна.

Процессия прошла мимо двух домов, разрушенных совсем недавно. Конни вытянула из своего букета розу и бросила ее на груды битого кирпича. Другую розу она отдала старой женщине, стоявшей рядом с руинами и улыбавшейся ей сквозь слезы.

– Благослови тебя Бог, милая, – проговорила старушка.

Третья роза досталась юному солдату, четвертая – женщине с двумя грудными детьми в коляске. К тому времени, как они подошли к церкви, от букета Конни остался только один цветок.

Руби решила, что никогда еще в доме миссис Харт не было так весело. Гости хохотали над каждым пустяком, а иногда даже совсем без повода. Казалось, в этот чудесный июльский день все забыли о своих проблемах и решили получить максимум удовольствия. Люди танцевали и смеялись, смеялись и танцевали… Когда свидетель со стороны жениха, приятель Чарльза, произносил тост, в котором не было абсолютно ничего смешного, все буквально надрывали животы от хохота.

– Леди и джентльмены! – начал он, и комната сразу наполнилась хихиканьем.

Дети уже не сдерживали своего возбуждения, и их пронзительные голоса перекрикивали музыку. Малыши носились из комнаты в комнату подобно сгусткам энергии, и все встречные считали своим долгом сказать им что-нибудь ободряющее. Руби даже начала опасаться, что такое отношение может навсегда испортить детей.

Консервированное мясо, хлеб и соленья исчезли очень быстро, а слишком сухой торт пошел «на ура» – к радости седовласой матери Чарльза, одетой в элегантное платье из голубой парчи: женщина все опасалась, что гостям может не понравиться ее творение.

– Сливы просто объеденье, – сказала миссис Виннер Руби. – Вы сами их консервировали?

– Нет, это было нечто вроде подарка – как и почти все, что вы видели на этом столе.

– Миссис О'Хэган, вы чудесная хозяйка. Жаль, что здесь нет брата и сестры Чарльза – Грэм сейчас в Египте, а у Сюзи в любой момент могут начаться роды. Это самая лучшая свадьба, на которой мне доводилось бывать. Я обязательно расскажу всем, какой восхитительный прием был устроен на свадьбе Чарльза. Я вам очень благодарна, и не только за организацию праздничного приема. Чарльз говорит, что весь этот дом держится только на вас, что вы неизменно веселы и что вы просто замечательно о них всех заботитесь. – Расчувствовавшись, женщина обняла Руби. – Вы еще очень молоды, но уже так много умеете делать!

– О, спасибо, – ответила Руби, которая никогда еще не смотрела на свою роль под таким углом. Осознавать, что тебя так высоко ценят, оказалось весьма приятно.

– Наверное, ваш муж в армии?

– Был. Он погиб во время эвакуации из Дюнкерка.

Лицо миссис Виннер стало бледным:

– Бедная моя девочка! Мне так жаль… Чарльз никогда не упоминал об этом.

И тут произошло – причем далеко не впервые – нечто странное: при упоминании о Джейкобе глаза Руби наполнились слезами.

– Я уже почти привыкла жить одна, – хрипловатым голосом произнесла она.

Некоторое время спустя кто-то поставил на граммофон старую пластинку Руди Вэлли, и, когда зазвучала песня «Ночь и день», Руби вновь вспомнила о Джейкобе. В тот вечер он впервые пришел в Брэмблиз, и она танцевала с ним. В то время Джейкоб был таким невинным, таким милым… А потом он ударил Билла Пикеринга, чтобы защитить ее, – ведь он так ее любил! Руби подумала, что для нее на берегу моря под Дюнкерком погиб именно этот Джейкоб, а не тот забитый, жалкий парень, с которым она прожила два года. Тот, настоящий Джейкоб, еще не искалеченный страхом и необходимостью жить в чуждом ему окружении, стоил того, чтобы его оплакивать.

В шесть часов новобрачные уехали в двухдневное свадебное путешествие в Нью-Брайтон. На самом деле это путешествие представляло собой пересечение реки Мерси на пароме, но это было лучше, чем ехать куда-то далеко и тратить драгоценные выходные на ожидание поездов, которые могли и не прийти.

Атмосфера в доме стала более спокойной. Воздух немного остыл, и гости вышли в сад и стали наблюдать, как по неухоженной траве, усыпанной яркими точками маргариток и одуванчиков, крадутся вечерние тени. Все надеялись, что налета не будет. Впрочем, после того как в мае город целую неделю подвергался непрерывным бомбардировкам и казалось, что он будет стерт с лица земли, Гитлер, похоже, сдался. С тех пор количество налетов можно было сосчитать на пальцах одной руки.

Руби и Марта Квинлан сидели на ступеньке заднего крыльца. Внезапно Марта вскочила на ноги.

– Джим! Это Джим! – воскликнула она.

– Привет, мама. Отец сказал, что ты здесь.

Его голос стал каким-то невыразительным, а глаза утратили свой обычный блеск. Куда-то пропал неизменный загар, кроме того, Джим сильно похудел. Громко выражая свою обеспокоенность видом сына, Марта стала гладить и ощупывать его, как будто хотела убедиться, что он из плоти и крови.

– Я и не думала, что ты приедешь, сынок. Я так рада, что в любую секунду могу заплакать.

Джим криво улыбнулся:

– Мама, ты сама себе противоречишь. Меня переводят на другой корабль, вот почему я здесь. Мне просто захотелось хоть на мгновение почувствовать, что такое обычная жизнь. Когда ты на корабле, об этом так просто забыть. Привет, Руби, отлично выглядишь.

– Привет, Джим, как ты? – ответила Руби, также озабоченная его изможденным видом. Но одновременно ее сердце радостно колотилось. С тех пор как она видела Джима в последний раз, прошел почти год, но она вспоминала о нем чуть ли не каждый день. «Интересно, он вспоминал обо мне так же часто, как я о нем? – подумала она. – Или не вспоминал вообще?»

– Да все нормально, – пожал плечами Джим. – Прими мои соболезнования по поводу гибели мужа.

Марта вмешалась, не дав Руби возможности ответить:

– Она держится просто великолепно, и Бет тоже. Вдов и сирот все больше и больше. Во что превратился этот мир?! – воскликнула Марта и заплакала.

Миссис Уоллес, бабушка Конни, – единственная ее родственница, которая смогла приехать на свадьбу, – попросила внимания и заявила, что уходит и хотела бы напоследок еще раз поблагодарить Руби за чудесно организованный прием. Вскоре начали расходиться друзья Чарльза. Проводив их, Руби вернулась в сад и увидела, что Джим Квинлан о чем-то увлеченно беседует с Бет. Она уже собиралась присоединиться к ним, но вдруг обратила внимание на выражение их лиц и остановилась на полпути, ощутив болезненный укол ревности. «Интересно, о чем они говорят? И когда они успели так подружиться?» – подумала Руби.

До этого момента Руби хотелось, чтобы этот день никогда не заканчивался, теперь же она желала, чтобы он как можно быстрее ушел в прошлое. Разговаривая с дочерьми, она с трудом сдерживала свое раздражение – от возбуждения они забыли обо всем на свете и теперь катались по траве прямо в нарядных платьях. Тигр сидел на кухне и доедал белорыбицу из открытой консервной банки, а свидетель со стороны жениха изрядно опьянел от пива – и теперь все это действовало Руби на нервы.

А Бет и Джим все болтали и болтали. Подавляя гнев, Руби подумала, как все же это несправедливо. Когда стали расходиться остальные гости, у нее появилось ощущение, что она мать невесты, – все жали ей руку и благодарили за великолепный вечер. «Вам пришлось приложить к этому столько усилий!», «Большое спасибо. Это был чудесный день!»

В конце концов из гостей остались лишь трое – миссис Виннер. Марта и Джим. Все зашли в дом и сидели, слушая радио. Бет наконец поняла не слишком тонкий намек Руби и пошла укладывать детей в постель – что было не такой уж простой задачей, судя по визгу и воплям, которые доносились со второго этажа. Миссис Виннер должна была переночевать в комнате Чарльза, а утром вернуться в Данстейбл. Пожилая женщина призналась, что едва стоит на ногах, но все равно заявила, что будет мыть посуду.

– А утром я помогу убрать в доме, – сказала она.

Марта зевнула:

– Ну что, сынок, пошли домой? Завтра мне рано вставать – надо убирать этот чертов паб. Руби, спасибо за все! Сегодня ты превзошла сама себя. Я давно не получала столько удовольствия!

Джим кивнул:

– Я тоже – правда, последние несколько месяцев я провел в море.

– Приходи завтра! – решительно произнесла Руби. – Получше вспомнишь, что такое обычная жизнь. Приходи на чай – у нас еще остались консервированные фрукты.

– Спасибо, но мой завтрашний день уже расписан по минутам.

– Тогда приходи в следующий раз, когда приедешь в Ливерпуль.

Сколько же месяцев пройдет, прежде чем это случится! И, возможно, они всего лишь перекинутся парой слов – как сегодня. Руби вдруг захотелось плакать. Ее обрадовало лишь то, что, когда мать и сын прощались с ней, Джим не выказал желания попрощаться с Бет, которая все еще была на втором этаже.

Спустя несколько минут после того, как дверь за ними закрылась, Бет спустилась вниз.

– Что с тобой такое? – спросила она у Руби. – Я вижу, что ты на что-то злишься, но не могу понять, на что. Мне казалось, что сегодняшний праздник удался.

– Я устала, вот и все, – бросила Руби.

– Обычно, когда ты устаешь, ты держишься более приветливо.

– Значит, я устала сильнее, чем обычно. Я иду спать – завтра с утра надо будет все здесь вычистить.

Когда она уже поднималась по лестнице, Бет сказала:

– Завтра днем я иду кое-куда. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Куда? – резко спросила охваченная ужасным подозрением Руби.

– В кино с Джимом Квинланом, а после этого – куда-нибудь в кафе.

– Но это нечестно! – вскричала Руби, сама понимая, как глупо она себя ведет. Наверное, если бы на месте Бет была другая женщина, она не чувствовала бы себя такой уязвленной.

– Конни не только моя, но и твоя подруга, – немного спокойнее продолжала Руби. – Ты могла бы помочь мне убрать в доме.

На лице Бет отразилось раскаяние, и Руби стало стыдно за себя. Она подумала, что на месте Бетона не потерпела бы такой наглости.

– Извини, Руб, но я просто не могла отказать ему, – сказала Бет.

– И почему же?

– Если честно, Джим в ужасном состоянии. – Глаза Бет наполнились слезами. – Он может погибнуть буквально в любую минуту.

В воскресенье в полдень, тепло попрощавшись с хозяевами дома и выразив надежду, что вскоре они встретятся вновь, миссис Виннер уехала в Данстейбл. Бет поехала проводить ее на вокзал, после этого она должна была встретиться с Джимом Квинланом.

Руби была рада, что Джим не зайдет за Бет, – увидеть их вместе было бы для нее слишком тяжелым испытанием. Она задумалась, какие качества Бет заставили Джима довериться ей. Быть может, он подумал, что она, Руби, просто рассмеялась бы в ответ на его слова, не приняла бы его страхи всерьез? Хотя, по словам Бет, это были не просто страхи, а скорее твердая уверенность Джима в том, что вскоре он погибнет.

– Его больше беспокоит не сама смерть, а то, как она произойдет, – продолжала Бет. – Против быстрой смерти он не возражает, но ему постоянно снятся кошмары, в которых он медленно замерзает насмерть в Северном Ледовитом океане или горит заживо.

– Но с чего вдруг ему представлять себе все это? – спросила Руби.

– После окончания школы десять его одноклассников пошли служить в торговый флот. Все они погибли, остался один Джим. Он не понимает, почему Бог должен пощадить его, убив всех его друзей. По словам Джима, это было бы неправильно. – Бет содрогнулась. – Руби, я бы на его месте чувствовала то же самое! Смерть буквально ходит за нашими моряками по пятам. Что-то подобное я чувствовала, когда мы сидели в подвале и вся земля содрогалась от взрывов. Я думала: «Почему Господь должен сохранить нам жизнь, когда вокруг погибает так много людей?» Ливерпуль больше не бомбят, но в море сейчас все также опасно, как раньше.

Когда Бет и миссис Виннер ушли, Руби прошлась по опустевшему дому. Дети спокойно играли в саду – похоже было, что во вчерашнем буйстве они растратили недельный запас энергии. При мысли о том, что ей не надо никому готовить ужин, Руби охватило странное чувство. Чарльз и Конни уехали, а Бет пошла в кафе с Джимом. Достаточно было сделать к чаю что-нибудь простенькое для себя и детей – скажем, тосты, любимую еду Джейка. А на десерт после свадьбы осталось немало консервированных фруктов.

Руби зашла на кухню и сделала себе чашечку кофе «Кэмп» – отвратительного напитка, который принес на свадьбу кто-то из гостей. Сев на крыльцо, она медленно выпила кофе, морщась при каждом глотке.

Дети играли в школу – Хизер была учителем, а Грета и Джейк учениками. Тигр и Флоппи лежали на траве и делали вид, что происходящее им интересно. При виде этой невинной игры к горлу Руби подкатил ком, и она в очередной раз поблагодарила Бога за то, что миссис Харт уехала в Америку, предоставив им возможность поселиться в этом доме.

Но что же они будут делать после окончания войны? Где они будут жить? Они с Бет не могут оставаться под одной крышей вечно, и тогда ей придется найти работу – кстати, Руби ничуть это не смущало, даже наоборот. Но чем же ей заняться? Она сильно сомневалась, что спрос на услуги посыльной ломбардов возникнет вновь, а что касается работы по дому, Руби решила, что если и будет когда-нибудь протирать пыль или мыть полы, то только в собственном доме. Мысли Руби обратились к юности, когда пределом ее мечтаний была работа в магазине или в ресторане. «Благодаря» монахиням она просто не осознавала, что женщины могут работать учителями, врачами, актрисами, учиться в университете, сидеть за штурвалом самолета, наконец, подобно Марии Кюри делать важные научные открытия – словом, заниматься тем, что по-настоящему полезно и интересно.

Но сколько Руби ни думала, она не могла представить себя в этих ролях – и не потому, что ей недоставало для этого способностей (с этим у нее как раз всегда было все в порядке), а потому, что у нее на руках было двое детей.

Разумеется, будущее могло принести с собой перемены. Она может выйти замуж…

Ее вернул в действительность пронзительный крик. Идиллическая игра в школу, которой так любовалась Руби, закончилась, и в классе начался мятеж. Трехлетнему Джейку надоело учиться читать – тем более что его учительница воспринимала свою задачу слишком серьезно, – и он встал и пошел к тарзанке – веревке, привязанной к толстой ветке дерева. Хизер пыталась вернуть его, крича, что перемена еще не наступила.

Руби хлопнула в ладоши, и дети замерли на месте. Хизер по-прежнему смотрела на сына Бет с выражением возмущения на лице, а у самого Джейка был бунтарский вид.

– Хизер, отпусти его, – велела Руби.

– Но, мама, он плохо себя ведет!

– Ничего подобного. Он просто хочет покататься на тарзанке, пусти его.

Хизер неохотно выпустила торжествующего Джейка, и тот, схватившись за веревку, начал раскачиваться с видом настоящего школьника, сбежавшего с урока.

«Как хорошо, что Бет ушла», – подумала Руби. Ее подругу всегда раздражало то, что Хизер частенько помыкала ее сыном.

«Надо прекратить все это, – продолжала размышлять Руби. – И не только в отношении Джейка, но и в отношении Греты». Раньше то, что Хизер усердно опекала сестру, казалось Руби трогательным, но после того как Грета пошла в школу, положение несколько изменилось. Было похоже, что Хизер не по душе то, что большую часть времени сестра ей неподвластна, и, когда Грета возвращалась домой, Хизер постоянно командовала ею. Руби не знала, как относиться к тому обстоятельству, что сама Грета, похоже, ничуть против этого не возражала и беспрекословно исполняла приказы младшей сестры. Казалось, ее полностью устраивает отсутствие необходимости принимать решения самостоятельно – она играла в игры, которые выбирала Хизер, шла туда, куда хотелось Хизер, и так далее. Джейк был совсем другим – ему больше нравилось жить самостоятельной жизнью, насколько это позволял его возраст. Это был милый мальчик с замечательным характером, и Руби почти не сомневалась, что из него получится человек, независимый как раз в меру, – тогда как Хизер, как она опасалась, могла стать настоящей мегерой, а Грета чем-то вроде коврика, о который все вытирают ноги.

Руби внимательно посмотрела на своих дочерей. Грета послушно сидела на траве, ее окруженное ореолом светлых волос личико, по форме напоминавшее сердце, было повернуто к сестре – она ждала, когда Хизер вернется к своей роли учительницы. Грета по-прежнему была слишком маленькой для своего возраста – казалось, ее организм так и не пришел в себя после ужасных лет в Фостер-корт, когда она постоянно болела и частенько недоедала. На вчерашней свадьбе многие гости даже решили, что Грете четыре года, а Хизер – пять.

Глядя на Хизер, Руби как будто смотрела на себя в детстве. Те же резкие черты лица, темные глаза, ловкое тело. «Интересно, я тоже была вечно всем недовольна?» – спросила себя Руби. Да, монахини рассказывали, что она всегда была достаточно непослушным ребенком, но маловероятно, что она, как Хизер, начинала в ярости топать ножками, если что-то шло не так, как ей хотелось.

– Надеюсь, она все это перерастет, – сказала себе Руби.

Спустя некоторое время после свадьбы одна из комнат на первом этаже была превращена в спальню Мари Фергюсон, грубоватой, но добросердечной пятидесятилетней вдовы, которая работала поваром в больнице Сэфтон. Мари решила, что жить недалеко от больницы будет удобнее, чем каждый день ездить на работу из деревеньки, расположенной неподалеку от Уигана.

Мари очень быстро стала полноправным членом их своеобразной «семьи». На выходных она с удовольствием присматривала за детьми, давая Руби и Бет возможность пойти в кино или на танцы.

Бет обожала танцевать, но Руби не умела вести светскую беседу. Ей было скучно постоянно отвечать на одни и те же вопросы: «Как тебя звать? Чем ты занимаешься? Где живешь? Можно я провожу тебя домой?» На последний вопрос она всегда отвечала твердым «Нет!».

– Эти парни кажутся мне такими юнцами! – жаловалась она.

– Но ты и сама не такая уж старая! – возражала Бет.

– Рядом с ними я чувствую себя старухой.

– Между прочим, не такие уж они и юнцы. Некоторым из них за тридцать и даже под сорок. А в них-то что тебя не устраивает?

– Они женаты, вот что. Их бедные жены были бы поражены, если бы узнали, что их мужья танцуют с молодыми женщинами и провожают их домой – а может, и не только это.

Руби казалось, что она перешла из молодости в старость в тот день, когда они с Джейкобом уехали из Киркби и поселились в Фостер-корт. Когда-то давно ей очень нравилось танцевать, но теперь она относилась к танцам как к весьма сомнительному способу убить время. Руби с грустью сказала себе, что разучилась радоваться жизни. Да, она повзрослела слишком быстро, слишком резко – к тому же далеко не все взрослые относились к жизни так же серьезно, как она.

На Пасху Хизер пошла в школу. В глубине души Руби была рада хотя бы частично переложить груз ответственности за своего трудного ребенка на других – хотя она крайне неохотно признавалась в этом даже самой себе. Джейк был очень рад тому, что теперь ему никто не навязывает свою волю. Прошел еще год, и он с удовольствием начал ходить в школу. Теперь у Руби появилась возможность найти себе работу – пусть даже на неполный рабочий день.

Марта Квинлан, которая по-прежнему была активисткой Женской добровольческой организации, тут же подыскала ей занятие. «Ливерпульская корпорация» постепенно восстанавливала тысячи домов, поврежденных во время авианалетов, но внутренних работ она не выполняла. Стены многих помещений были покрыты пятнами сажи или воды, лившейся из перебитых труб.

– Особенно помощь нужна старикам, – объяснила Марта. – Молодые и сами в состоянии сделать в доме хотя бы косметический ремонт, а пожилые люди сильно огорчаются и даже впадают в депрессию оттого, что им приходится жить в таких условиях. Найти маляров или обойщиков сейчас очень сложно, к тому же у пожилых людей часто нет на это денег.

Теперь Руби каждый день по четыре часа красила внутренние стены. Она научилась замазывать дыры и замешивать штукатурку. Домой она являлась вся пропахшая краской, и нередко ей приходилось смывать краску со своих черных волос.

Был уже 1943 год, но войне не было видно конца – хотя люди все чаще говорили о том, что «до победы рукой подать». Все ждали, когда же британские войска войдут во Францию, а тем временем началось кое-что другое, обрадовавшее женщин Британии и повергшее в отчаяние мужчин.

Прибыли янки. Британию заполонили целые толпы веселых, раскованных и очень щедрых молодых людей в элегантной форме. Они были повсюду, их карманы были набиты жевательной резинкой и долларами, и они были искренне убеждены, что в обмен на нейлоновые колготки можно заполучить любую британскую женщину, как молодую, так и не очень.

Теперь Руби с нетерпением ждала субботних танцев. Там она словно попадала в другой, новый мир – знакомилась с парнями из таких экзотических мест, как Техас или Калифорния, парнями, жизнь которых напоминала кино: они работали на ранчо, водили «кадиллаки», играли в бейсбол, бывали в Рэйдио-сити^[4], в Голливуде, на Пятой авеню, на Ниагарском водопаде…

По крайней мере они так говорили. Руби верила лишь половине из того, что ей рассказывали, но после ужасов ежедневных бомбардировок и при отсутствии почти всех тех вещей, которые делали жизнь хоть сколько-нибудь приятной, искреннее добродушие и веселость американцев были для всех глотком прохладной воды в жаркий день.

Несколько раз Руби ходила с янки на свидание – но никогда более двух раз с одним и тем же парнем, ведь иначе она могла бы увлечься, и тогда ее, возможно, все же затащили бы в постель. Руби была убеждена, что именно это является главной целью всех этих парней. В ее встречах с «врагом», как называл американцев Чарльз, было нечто циничное – довольно часто Руби возвращалась домой, нагруженная апельсинами, сладостями, тушенкой и другими деликатесами, ставшими редкостью в Британии после начала войны. Несмотря на сомнительный источник всех этих сокровищ, Чарльз ел их так же охотно, как и все остальные.

Руби узнала, что Бет влюбилась, еще до того, как это узнала сама Бет. Они ходили на танцы в «Локарно». После того как закончился очередной фокстрот, Руби вернулась на их с Бет место под балконом – и обнаружила там подругу, держащуюся за руки с высоким чернокожим парнем в сержантских погонах.

– Руб, это Дэниел, – робко произнесла Бет.

Когда Руби присмотрелась к выражению ее лица – и лица Дэниела, – все стало ясно без слов.

Никто не удивился, когда спустя полгода Бет и Дэниел поженились. Венчание состоялось в той же церкви, в которой за пару лет до этого венчались Конни и Чарльз, но сама свадьба прошла совсем по-другому. На Бет было простое белое платье, которое она сшила сама, никаких подружек невесты не было. На церемонии присутствовали лишь ближайшие друзья Бет, которых она считала своей семьей. Приема как такового не было – гости едва успели съесть по сэндвичу и выпить по бокалу вина, потому что Дэниел и его свидетель должны были вернуться на базу в Бартонвуде, где стояла их часть. Бет и Джейк продолжали жить в доме миссис Харт, но теперь Дэниел Лефарж приезжал к ним каждые выходные.

По профессии Дэниел был юристом – он боролся за права афроамериканцев в своем родном городе Литл-Рок, штат Арканзас. По его словам, он был одним из нескольких образованных чернокожих в штате.

– Там просто ужасно, – округлив глаза, рассказывала Бет Руби в ночь после свадьбы.

Все остальные уже отправились спать, а подруги допивали оставшееся вино.

– Нам нельзя заходить ни в бары, ни в рестораны, а в автобусах мы не имеем права садиться на места для белых. Нам даже приходится пользоваться разными уборными.

– Мы? – подняв бровь, переспросила Руби.

– Я имею в виду, чернокожие, – объяснила Бет. – У меня тоже темная кожа, разве ты не видишь?

– Ты же знаешь, мне абсолютно все равно, насколько у нас с тобой отличается оттенок кожи.

– Если бы у меня была такая же белая кожа, как у тебя, – сообщила Бет, – Дэниелу не дали бы разрешения на брак. Чернокожим солдатам не разрешается жениться на белых британских девушках. Это решение было принято сенатом США – там, наверху, решили, что, если они будут возвращаться домой с белыми женами, это может вызвать осложнения.

– Чушь! – подвела итог Руби.

– Может, для тебя это все и чушь, но не для американцев – особенно это касается родных для Дэниела южных штатов. Белые американцы не считают чернокожих за людей.

– Будешь ли ты счастлива в таком окружении?

Руби стало страшно за свою мягкосердечную, чувствительную подругу, которая, похоже, сама не осознавала всего ужаса, о котором говорила.

– Помнишь, как нас эвакуировали в Саутпорт? – продолжала Руби. – Тебя тогда очень расстроило то, как тебя приняли.

– С Дэниелом я буду счастлива где угодно, – заверила ее Бет. – И Джейк тоже – они с Дэниелом обожают друг друга.

6 июня 1944 года английские и американские войска высадились на побережье Франции. Часть, в которой служил Дэниел, была послана на штурм береговых укреплений в числе первых, и начиная с этого дня Бет жила в постоянном страхе. Письма от Дэниела приходили нечасто, обычно с задержкой в несколько дней. Теперь Бет почти не завтракала, лишь сидела у двери с чашкой чая в руках и ждала прихода женщины-почтальона. Если письма от Дэниела не было, Бет на несколько часов погружалась в уныние, и пару раз в месяц Руби ездила на фабрику «А. Е. Вадсворт Инжениринг», чтобы доставить подруге письмо, которое пришло уже после ее ухода из дому.

Настало очередное Рождество – уже шестое после начала войны. Все надеялись, что оно будет последним. Войска союзников медленно продвигались по Европе, и все указывало на то, что победа уже близка.

После Нового года Чарльз и Конни подыскали себе отдельное жилье – небольшой коттедж в Киркби, довольно недалеко от Брэмблиз, в котором когда-то жила Руби. Бет сообщили, что на фабрике ожидается сокращение и что она под него подпадает, а Мари Фергюсон собралась возвращаться домой.

Решено было, что сразу после окончания войны Бет и Джейк переедут в Америку и поселятся у матери Дэниела, а сам Дэниел должен был присоединиться к ним после демобилизации. После этого в доме, в который в любой момент могла вернуться законная владелица, останутся только Руби и ее дочери.

Руби сняла светонепроницаемые шторы и начала, как могла, приводить дом в его первоначальное состояние. Многолетнее проживание в доме большого количества людей, в том числе детей, оставило следы, которые невозможно было скрыть. К примеру, вряд ли миссис Харт решила бы, что Руби, которую она просила лишь присмотреть за домом, исключительно по доброте душевной привела в порядок запущенный некогда сад и даже разбила в нем небольшой огородик, а также, не желая видеть потемневшее от времени дерево, заново покрыла лаком входную дверь.

Руби не собиралась скрывать от миссис Харт, что жила в ее доме, но решила, что будет лучше, если к этому времени они уже найдут себе новое жилье. Однако сделать это оказалось очень сложно, если не сказать невозможно. Она спрашивала у всех знакомых, не сдается ли где-нибудь дом, оставляла свой адрес в газетных киосках и от корки до корки прочитывала объявления в прессе, но почти половина домов в Ливерпуле были разрушены или повреждены, и жилье искала далеко не она одна.

Время шло. Февраль сменился мартом, март как-то неожиданно перешел в апрель… Союзники приближались к Берлину, а Руби все никак не могла найти работу или новое жилье. Они с Бет создали свой собственный маленький мирок, но сразу после отъезда Бет все должно было рассыпаться – хотя бы потому, что необходимо будет где-то брать деньги. Руби начали сниться кошмары, в которых она возвращалась в место наподобие Фостер-корт, а когда выяснилось, что найти приличное жилье очень сложно, эти кошмары стали посещать ее почти каждую ночь.

В начале мая в новостях сообщили, что Гитлер покончил жизнь самоубийством, а на следующий день пал Берлин. Со дня надень ждали объявления об окончании войны. В эти дни Руби работала в доме миссис Эффи Гиттингс – красила стены скучной бледно-голубой краской, единственной, кроме белой, имеющейся в магазине, и попутно слушала радиоприемник, вещающий в соседней комнате. Старушка периодически заходила, чтобы выпить с Руби чаю – такого же пресного, как цвет краски, – и обсудить новости, которые она услышала по радио.

– Вы всегда работаете так аккуратно, – с восхищением в голосе говорила миссис Гиттингс. – Приятно, когда покраской и тому подобным занимается женщина. Мужчины оставляют на мебели брызги краски, а если ты осмеливаешься проявить недовольство, смотрят на тебя волком. Эта проклятая война принесла хоть что-то хорошее: женщины показали, что умеют выполнять почти любую работу так же хорошо, как мужчины.

Когда Руби устало тащилась домой, ей пришла в голову мысль, от которой захотелось протанцевать остаток пути. Она станет мастером по внутренней отделке помещений! Руби нравилось то, что в этом случае можно работать на себя, заканчивать работу, когда хочешь, и приходить домой еще до того, как дети вернутся из школы. Она решила, что, как только уляжется суматоха, связанная с окончанием войны, она где-нибудь напечатает листовки с рекламой своих услуг и занесет их в каждый дом в Дингл. Она вновь станет знаменитой – но на этот раз не в качестве посыльной ломбардов, а в другой роли. Не то чтобы слава была целью Руби – главным для нее было достаточно зарабатывать. Внезапно будущее стало казаться ей волнующим и многообещающим, и к тому времени, как она дошла до дома, в ее дизайнерской компании уже работали десять человек, все женщины. Руби сказала себе, что надо будет обязательно придумать для будущей компании какое-нибудь запоминающееся название.

У калитки она остановилась, и ее возбуждение резко пошло на спад: перед тем как брать в руки кисть, необходимо было решить проблему с жильем.

Напевая, Руби открыла дверь и вошла. Она собиралась включить радио и послушать последние новости, когда на втором этаже прозвучали тяжелые мужские шаги.

– Кто здесь? – дрожащим голосом произнесла Руби. У нее промелькнула мысль, что, возможно, вернулся Макс Харт.

На лестничной площадке появился молодой человек, ничуть не похожий на Макса.

– Черт возьми, а вы кто? – громко спросил он. – Я уже понял, что в доме живут какие-то люди, но их здесь быть не должно.

Руби с самого раннего детства прониклась твердым убеждением, что лучшим способом защиты является нападение, – хотя облечь эту мысль в слова она смогла лишь после того, как поселилась у Эмили и получила доступ к словарю. Кроме того, молодой человек сразу ей не понравился. На вид ему было где-то двадцать с небольшим – то есть он был лет на пять моложе ее. Это был очень высокий худой парень с набриолиненными черными волосами и жиденькими усиками. Брюки его перепачканного мелом костюма были слишком коротки ему и открывали поношенные коричневые ботинки. Руби подумала, что и сама она в заляпанной краской рабочей одежде выглядит не слишком привлекательно.

– А вы кто такой, черт побери?! – с чувством проговорила она. – И как вы посмели вломиться в мой дом?

– Вломиться?! – Молодой человек, выставив перед собой ключ, сбежал по лестнице. – Ваш дом! – фыркнул он. – Этот дом принадлежит миссис Беатрис Харт, но еще немного, и он будет моим – я собираюсь его купить.

Руби высокомерно вскинула голову, надеясь, что ей удалось скрыть свое потрясение:

– Она не сообщала нам, что собирается продавать дом.

Мужчина нахмурился:

– А с чего бы она вам это сообщала?

– Потому что она посылает мне письма из Колорадо, – солгала Руби. – Она живет там с сестрой. Вообще-то я уже некоторое время не получала от нее никаких вестей. Миссис Харт сказала, что мы можем жить здесь, пока она там. Ее сын, Макс, жил с нами, когда приезжал в отпуск. Вы случайно не знаете, где он сейчас?

– Никогда о нем не слышал, – уже спокойнее, но все еще с подозрением произнес молодой человек. – Почему же тогда миссис Харт в своем письме агенту по недвижимости не упомянула, что в ее доме кто-то живет?

– Я очень давно ее знаю, и она всегда отличалась рассеянностью. Так вы говорите, она продает дом?

– Да. Она второй раз вышла замуж и решила остаться в Америке. Даже странно, что она не сообщила вам об этом!

– Наверное, еще напишет.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу. У молодого человека были карие глаза, впалые щеки и тонкие, словно поджатые губы. В нем чувствовалось что-то дикое, словно он вырос в месте, еще худшем, чем Фостер-корт, и в детстве часто голодал. К ужасу Руби, по ее спине пробежал холодок возбуждения – и это шокировало ее, потому что парень был абсолютно непривлекательным.

– Как бы там ни было, – без выражения произнес он, – как только придет контракт, вам придется сразу съехать отсюда. Сколько человек здесь проживают?

– Я и двое моих детей. Еще здесь живет моя подруга с сыном, но они скоро уезжают. И когда должен прийти этот контракт?

– Через несколько недель.

Руби кивнула. Внезапно мысль о том, что им придется уехать из дома, в котором все они жили так счастливо, наполнила ее тоской. Коснувшись деревянных перил, Руби вздохнула.

– Это очень хороший дом, – сказала она. – Вам здесь понравится.

– Я не собираюсь здесь жить, у меня уже есть дом. Я застройщик, вот вам моя визитка.

На карточке было от руки написано «Мэттью Дойл, застройщек».

– У вас здесь ошибка, – произнесла Руби. – Надо писать «застройщик».

– Спасибо, – фыркнул Дойл, но было заметно, что он смущен.

– Я надеюсь, вы не станете сносить дом? – вновь вздохнула Руби. – Я так к нему привыкла.

– Когда настанет время, я это сделаю, а пока что буду его сдавать внаем.

– А что вы намерены делать со всей обстановкой?

– То есть мебелью? – Дойл попытался принять надменный, всезнающий вид. – Дом продается со всем содержимым. Что-то я оставлю, а что-то продам.

– Понятно, – сказала Руби, думая, где он взял столько денег и почему он, в отличие от большинства мужчин его возраста, не в армии. Она всегда считала, что в спекуляции недвижимостью во время войны, когда другие люди рискуют своей жизнью на фронте, есть что-то отталкивающее.

Руби презрительно поджала губы.

– А почему вы перепачканы краской? – спросил Мэттью Дойл.

– Я дизайнер по интерьеру, сейчас я крашу дом одной пожилой женщины.

Дойл хмыкнул:

– За последнее время я купил несколько поврежденных бомбами домов. Когда дело дойдет до внутренних работ, я с вами свяжусь.

Чувствуя, как в ней закипает ненависть, Руби посмотрела ему в глаза:

– Можете не утруждать себя. Я работаю бесплатно – но, боюсь, вам этого не понять.

Лицо молодого человека залила краска гнева:

– Да что вы обо мне знаете?!

– Вполне достаточно… За сколько вы хотите сдавать этот дом?

– Дороже, чем вы можете себе позволить, – ответил Дойл, растерянно заморгав, когда она внезапно сменила тему. – Ведь вы работаете бесплатно? Если, конечно, у вас нет мужа, который способен все оплатить.

– Мой муж погиб в Дюнкерке. Я вдова.

Руби понимала, что этот Дойл ни за что не оставит ей дом, аренду которого она не сможет оплатить, но можно было попытаться пристыдить его и сыграть на его чувствах – хотя она сомневалась, что у такого человека могут быть какие-то чувства.

К ее удивлению, Дойл ответил далеко не сразу – было видно, что он что-то обдумывает. Пару минут он стоял, засунув руки в карманы костюма, который был ему мал. Руби стояла напротив и смотрела Дойлу в глаза. В этом плохо одетом застройщике, который не знал, как пишется название его профессии, было что-то почти жалкое. Она была уверена, что агенты по недвижимости, с которыми Дойл имеет дело, смеются над ним у него за спиной, но при этом он был в состоянии купить их всех оптом и в розницу. Этот молодой человек не вызывал у Руби ни восхищения, ни уважения, тем не менее уважения он был достоин: не приходилось сомневаться, что он вытащил себя с самого дна.

– Вы могли бы сдавать жилье в наем, – наконец сказал он.

У Руби отвисла челюсть:

– Что вы сказали?

– Вы жили бы на первом этаже, а комнаты на втором сдавали. Это было бы что-то вроде пансиона – меблированные комнаты со столом. Если готовить жильцам еду, они будут платить больше. – Дойл саркастически улыбнулся. – Или вы считаете, что быть управляющей меблированных комнат – это слишком низко для вас?

– Руб, какие замечательные новости! – воскликнула Бет, вернувшись с работы.

– Ты думаешь? – с сомнением проговорила Руби. Она всегда недолюбливала работу по дому, а от мысли о том, что ей придется возиться с целой толпой жильцов, Руби становилось тошно. Но выбора, похоже, не было. Мэттью Дойл сказал, что хотел бы получать за аренду восемь фунтов в неделю. Если она сдаст комнаты на втором этаже по четыре фунта, в ее распоряжении будут оставаться восемь фунтов. На первый взгляд это было немало, но ей придется покупать кучу продуктов и чистящее средство для кухни. Судя по всему, ей суждено было заниматься работой по дому всю жизнь.

Но нет же! Руби сжала кулаки и стиснула зубы. Она сохранит этот дом и будет копить деньги, пока не сможет снять другое жилье – или даже купить. Она обязательно изменит свою жизнь к лучшему, сколько бы времени на это ни понадобилось.

В тот же вечер, без десяти восемь по лондонскому времени, по Би-би-си сказали, что следующий день объявлен во всей стране выходным.

Вторая мировая война наконец завершилась.

Они повели радостных детей на празднование, организованное «Молт-Хаус» прямо на улице. Из окон второго этажа свисали национальные флаги, а столики были уставлены яствами, при виде которых детские глаза начинали блестеть еще сильнее, а по подбородкам текли слюнки. Руби уже несколько недель откладывала продукты для этого знаменательного дня, а потому пришла с двумя дюжинами кексов собственной выпечки, несколькими блюдами с желе, баночкой сливок, двумя бутылками имбирного пива и горой сэндвичей с выращенным ею лично салатом.

Это был головокружительный, безумный день. Абсолютно незнакомые люди обнимались и целовались так, словно были лучшими друзьями. Когда дети наелись, за стол сели взрослые, причем к этому времени половина мужчин были пьяны как сапожники. Они сидели на бордюре перед пабом, сжимая свои кружки с элем, и вспоминали войну, заново переживая сражения, в которых принимали участие, и наслаждаясь своей победой, в которой, как все теперь говорили, никто и не сомневался, – люди в мгновение ока забыли мрачные времена, когда казалось, что победа Гитлера неизбежна.

После чая начались танцы – хоуки-коуки, конга… Руби и Бет вальсировали в паре. Бет с грустью сказала: «Руб, не обижайся, но я очень хотела бы сейчас танцевать с Дэниелом. Я знаю, другого такого дня не будет, и мне очень жаль, что Дэниела нет рядом».

Руби ощутила укол зависти и подумала, как здорово было бы вновь влюбиться в кого-нибудь. Вернее, не влюбиться детской влюбленностью, а полюбить по-настоящему – безнадежное получувство к Джиму Квинлану не считалось. Познает ли она когда-нибудь настоящую любовь?

Джим также присутствовал на празднике. Он казался каким- то потерянным и отчужденным, как будто его ничуть не радовало то, что он пережил войну. Возможно, ему казалось, что смерть играет с ним в прятки, что он не имеет права находиться здесь и праздновать победу, когда все его друзья погибли. Руби уже решила отказаться от намерения покорить Джима Квинлана – хотя забывать его совсем она не собиралась.

А еще у нее были ее дочери. Руби поискала их глазами и увидела, что девочки, безудержно смеясь, кружатся втроем с Джейком, – в этот день дети, казалось, тоже опьянели. Руби подумала, что Грета и Хизер будут скучать по Джейку. Как бы там ни было, он был их единокровным братом, хотя ни Руби, ни Бет не собирались рассказывать им об этом. «Интересно, какое будущее ждет Бет?» – подумала Руби. Они прожили всю войну под одной крышей, делились всем, что у них было. «И даже Джейкобом», – с улыбкой сказала себе она.

Подошли Конни и Чарльз.

– Мы решили, что вы единственные люди на земле, с кем мы хотели бы провести этот вечер! – воскликнула Конни. – Мы зашли к вам и догадались, что вы можете быть только здесь.

Она по очереди тепло обняла Руби и Бет.

Чарльз поцеловал их обеих и хрипло сказал:

– Мы никогда вас не забудем. Вы приютили незнакомых людей и заставили нас почувствовать себя как дома. Если бы вы знали, как я вам благодарен за это!

Он повел их в паб, в котором в поте лица трудилась за стойкой Марта Квинлан. Улучив свободную минутку, Руби рассказала ей новости о доме.

– Другими словами, я остаюсь там жить, хотя теперь дом принадлежит другому человеку, Мэттью Дойлу.

– Мэттью Дойлу! – вскричала Марта. – Руби, будь поосторожнее – это грязный, беспринципный торгаш. Во время войны он занимался спекуляциями и мог раздобыть что угодно на черном рынке – за соответствующую цену, разумеется.

Когда они вышли наружу, уже сгущались сумерки. Все еще охваченные радостным возбуждением, люди пели хором. Они сидели где придется – на тротуаре, на ступеньках, прислонившись спиной к стене – и были счастливы, как никогда ранее. Показалась луна, потом звезды, а люди все пели. Потом все начали постепенно расходиться по домам.

Руби и Бет рука об руку шли по залитым ярким светом фонарей улицам. Уставшие дети тащились за ними, едва переставляя ноги. Показался дом миссис Харт. Перед уходом Руби, поддавшись импульсу, включила все лампы, но оно того стоило – когда они увидели приветливый свет в каждом окне, их сердца в который раз за день наполнились теплом.

Словно прощаясь, Бет сжала руку Руби. Они с Джейком должны были уехать через пару недель.

Целая эпоха ушла в прошлое, уступив место новой.

ДОЧЕРИ РУБИ

Глава 9

1957-1958

Хизер О'Хэган сидела на постели и наблюдала, как ее сестра, сидя перед зеркалом в легком розовом вечернем платье, наносит макияж.

– Эта помада тебе не идет, – критически заметила Хизер. – Она слишком темная.

– Ты так думаешь? – Грета наклонила голову и присмотрелась к своему отражению в зеркале. – А мне казалось, что так я выгляжу просто шикарно.

– Ты выглядишь, как проститутка. Девушкам со светлыми волосами лучше пользоваться бледной помадой.

Грета надула губки:

– Ты всегда это говоришь, но у Мэрилин Монро всегда яркая помада, и она выглядит шикарно.

– Ничего подобного. У нее вид, как у шлюхи.

– Ну хорошо. – Грета стерла платком неправильную помаду и нанесла более светлую. – А так?

– Намного лучше! – улыбнулась Хизер, довольная, что в очередной раз добилась своего.

Сколько Хизер себя помнила, она всегда чувствовала ответственность за Грету, которая без ее помощи все путала. Казалось, ее сестра просто не способна вести себя правильно. Подумать только, она выбрала эту ужасную красно-коричневую помаду! Хизер подумала, что мама права, когда говорит, что люди учатся на своих ошибках, но, если вовремя дать им полезный совет, они научатся намного быстрее и безболезненнее.

Дверь открылась, и на пороге появилась Руби:

– Грета, уже восемь часов, и твои гости уже начали приходить.

Грета торопливо похлопала по волосам за ушами пальцами, смоченными духами, потом капнула пару капель на вату, засунула ее себе в бюстгальтер и вскочила на ноги:

– А кто пришел?

– Не знаю, милая. Какой-то парень, очень симпатичный. Я попросила его поставить на граммофон какую-нибудь пластинку.

– Наверное, это Питер Кинг!

Грета выскочила в коридор.

– Не показывай ему, что он тебя интересует! – крикнула ей вслед Хизер.

– Я думаю, Грета сама может решить, что ей делать, – многозначительно произнесла Руби.

– Мама, но ведь он зануда, и у него уже есть девчонка.

– Если он пришел на день рождения к Грете один, эти отношения не могут быть серьезными.

– Мама, я не допущу, чтобы он разбил Грете сердце.

Лицо Руби смягчилось:

– Я знаю. Но ты не сможешь защищать ее всю жизнь. О, в дверь опять позвонили. Будь умницей, встреть гостей. Мне надо следить за сосисками в тесте – они пекутся в духовке, – а также доделать сэндвичи.

– Хорошо.

Хизер встала и разгладила на себе простую черную юбку, мельком глянув на отражение своей стройной фигуры в зеркале. К юбке девушка надела строгую белую блузку, а длинные черные волосы скрепила заколкой. Хизер намеренно выбрала такой строгий наряд – ей не хотелось, чтобы в двадцать первый день рождения Греты на нее обращали внимание больше, чем на виновницу торжества.

Фрэнки Лейн запел «Иезавель». В воздухе пахло печеным тестом и любимыми духами девочек, «Джун». Вечеринка явно удалась – казалось, даже старые стены дома миссис Харт участвуют во всеобщем веселье. Руби по-прежнему думала о своем жилье как о доме миссис Харт, хотя оно уже двенадцать лет принадлежало Мэттью Дойлу. «Двенадцать долгих, скучных лет», – подумала Руби, доставая сосиски из печи. На втором этаже обитали жильцы, а две больших комнаты внизу были превращены в спальни – одна для Руби, вторая для девочек. Залом им служила довольно темная комната окнами на парк, в которой сейчас находились гости. К счастью, кухня была достаточно большой, чтобы жильцы могли в ней есть. Правда, была и обратная сторона – эту большую кухню приходилось постоянно убирать.

Каждый раз, когда Руби говорила себе, что накопила достаточно, чтобы приобрести собственный дом, цена на недвижимость опять увеличивалась на несколько сотен фунтов. Все это напоминало гонку, в которой она не могла победить. Руби не раз говорила себе, что когда-нибудь она станет самой старой управляющей меблированных комнат в мире.

В дверь вновь позвонили.

– Выйдите кто-нибудь! – крикнула Руби.

– Я открою. – На пороге кухни появился мистер Кеппель. – Я как раз ухожу.

– Благодарю. Желаю вам приятно провести время.

– Сегодня у нас костюмированная репетиция, и я чувствую себя сплошным комком нервов.

– Надеюсь, все пройдет благополучно, – произнесла Руби.

Мистер Кеппель жил у них в доме всего несколько месяцев. Он работал в банке, а в свободное время играл в любительском театре. В понедельник Руби собиралась посетить премьеру пьесы с его участием в театре «Крейн». Она была рада, что мистер Оливер и мистер Хэмилтон уехали на выходные и в доме остались только безобидный Кеппель и миссис Маллиган, о которой этого никак нельзя было сказать.

Спустя несколько секунд в кухню вошла Марта Квинлан, держа в каждой руке по хозяйственной сумке.

– Это торт, – выдохнула она, поставив одну из сумок на стол. – А во второй сумке две бутылки вина – не для детей, а для нас. Как насчет стаканчика?

– Не откажусь. Знаешь, Марта, я немного нервничаю. Я никогда еще не устраивала таких вечеринок.

– Да что ты такое говоришь? Помнишь ту свадьбу, которую ты организовала во время войны? Это была самая веселая вечеринка в моей жизни.

– Тогда были другие времена, и люди умели радоваться жизни. Ладно, давай посмотрим на торт.

Этот торт Руби испекла сама, а Марта лишь покрыла его кремом.

– Какой красивый! – воскликнула Руби, когда Марта сняла упаковку и их глазам предстало бело-розовое произведение искусства. – Эффектно смотрится. Ты делала розочки сама?

– Ну конечно, сама. Я когда-то посещала специализированные курсы по украшению тортов. Еще я принесла с собой свечи.

Марте было уже почти семьдесят. Она стала совсем седой и слегка сгорбилась, а лицо ее было покрыто сплошной сетью морщин, но работала она так же, как раньше. Несколько лет назад Фред отказался от «Молт-Хаус», передав все дела Джиму и его жене Барбаре. Старики по-прежнему жили на втором этаже бара, и довольно часто Марту просили помочь по хозяйству. По словам Марты, Барбара была бездельницей.

– Подумать только, когда-то она была медсестрой, – говорила старушка. – Я считала Агнес ленивой, но она по крайней мере исправилась, когда вышла замуж и родила детей. А Барбара даже боится рожать!… Какое ты будешь вино – белое или красное?

– Белое.

Марта мастерски открыла бутылку и разлила вино по стаканам, после чего начала вставлять в торт двадцать одну свечу.

– Сколько человек у вас за столом? – спросила она.

– Двадцать. Половина мальчиков, половина девочек… О, кажется, уже больше! – воскликнула Руби, когда в дверь позвонили. – Здесь в основном приятели Греты по работе, а также несколько друзей Хизер. Возможно, попозже заглянут Чарльз с Конни – если они найдут кого-нибудь, кто присмотрит за их сыновьями.

– Они могли бы остаться с нами на кухне, – заметила Марта. – Мы по-стариковски пожалуемся друг другу на жизнь, вспомним старые добрые времена… Жаль, что Бет нет с нами, – а то все было бы совсем, как раньше.

– Она звонила сегодня, поздравляла Грету.

– Как у нее дела?

– Нормально, – слукавила Руби, решив, что Бет не хотела бы, чтобы Марта узнала все. -Джейк учится в Бостонском университете, и трое других ее ребятишек, похоже, тоже получились очень умненькими – намного умнее моих. Теперь у Дэниела собственная юридическая фирма, и они приобрели новый дом с центральным отоплением, двойным гаражом и даже бассейном.

Похоже, это произвело на Марту впечатление.

– Так, значит, Бет сделала правильный выбор, когда вышла за Дэниела?

Руби сухо улыбнулась – она одна знала, какой несчастной была Бет. Руби вспомнила первое письмо, которое пришло из Литл-Рока, – в нем описывалось, как красив город, какой хороший там климат и какие отличные вещи продаются в магазинах. Брат Дэниела Натан учил Джейка играть в бейсбол… Словом, все казалось замечательным – но потом Руби дошла до постскриптума, который произвел на нее такое сильное впечатление, что она запомнила его практически наизусть.

«Руби, – писала Бет, – я так несчастна, что мне постоянно хочется умереть. Мама Дэниела меня невзлюбила, и ты ни за что не догадаешься почему – потому что у меня слишком светлая кожа! (Слово «светлая» было подчеркнуто.) Она говорит, что мы с Джейком «чересчур белые». Мы тут совсем чужие – белые ненавидят нас за то, что мы цветные, а чернокожим мы не нравимся потому, что недостаточно черны. Единственный человек, с которым мы ладим, – это Натан. Жду не дождусь, когда Дэниела демобилизуют и он вернется домой».

Но после того как Дэниел вернулся, положение улучшилось лишь незначительно. Муж Бет посвящал все свое время работе и борьбе за права афроамериканцев, так что она чувствовала себя ужасно одинокой. Южные штаты были царством сегрегации: магазины, рестораны, автобусы, даже школы были разделены на черный и белый секторы. Бет писала, как ей хочется вернуться в Ливерпуль, но для этого она слишком сильно любила Дэниела.

– О, послушай! – вдруг воскликнула Марта. – Это Билл Хэйли и «Зэ Комете», они поют «Рок круглые сутки».

– Должно быть, кто-нибудь подарил Грете эту пластинку.

– Фрэд говорит, что я на старости лет впадаю в детство, но мне нравится рок-н-ролл.

– Мне он тоже нравится. Как ты думаешь, когда подавать еду?

– Может, после девяти? – предложила Марта.

Руби стала раскладывать на подносе сосиски в тесте.

– Наверное, надо было подать уже давно, но что-то я сегодня замоталась. Надеюсь, пятидесяти сэндвичей будет достаточно… Часть с лососем, часть с сыром. Я еще вчера порезала сыр и сделала слоеный пирог. – Руби рассмеялась. – Бог ты мой! Если бы монахини, которые меня воспитывали, увидели меня сейчас, они были бы счастливы. Я всегда ненавидела уроки кулинарного дела – вообще-то я ненавидела все, чему они меня учили, но, тем не менее, каким-то образом усвоила все это.

В девять часов она торжественно вплыла в шумную, полную людей и сигаретного дыма гостиную и поставила все, что принесла, на боковой столик. Большинство из гостей танцевали, кто-то болтал в углу, а одна парочка сидела в кресле, слившись в страстных объятиях, – но, когда молодой человек увидел закуски, он сразу отстранился от девушки.

– Я принесу торт позже! – громко сказала Руби, но ее, похоже, никто не услышал.

Чарльз и Конни все же пришли, но сразу сказали, что остаться надолго не могут. Они попросили присмотреть за сыновьями соседку, и женщина согласилась, но предупредила, что хотела бы в десять посмотреть свою любимую телепередачу.

– Я бы очень хотела, чтобы у нас был телевизор, – вздохнула Марта. – Но Фред говорит, что это пустая трата времени. Кто-кто, а Фред знает об этом все, так что я склонна ему верить.

– У одного из моих жильцов, мистера Хэмилтона, есть телевизор, – сообщила Руби. – Как-то я убирала в его комнате и включила эту штуку, но ничего не произошло. Я испугалась, что сломала ее.

Чарльз заявил, что, по его мнению, телевизоры не приживутся:

– Люди слишком умны, чтобы вечера напролет сидеть и пялиться в маленький экранчик.

Конни усмехнулась в ответ:

– Тогда я не отношусь к числу умных людей: я абсолютно не возражала бы против покупки телевизора. Я бы очень хотела посмотреть «Каков мой курс», а ребятам наверняка понравятся детские передачи.

– Значит, завтра же идем разводиться, – суровым тоном произнес Чарльз, но тут же улыбнулся.

Спустя некоторое время Руби внесла в гостиную торт с двадцать одной трепещущей свечой. Следом шла Марта и громко пела: «С днем рожденья тебя…»

– Руби, знаешь, твои дочери по праву гордятся своей матерью, – сказала Марта, когда Конни с Чарльзом уже ушли и они вдвоем сидели на кухне.

– Марта, но это всего лишь вечеринка!

– Я не только о вечеринке – им есть за что гордиться тобой и помимо этого. Всего, что ты имеешь, ты добилась сама, практически без мужа, не говоря уже о других родственниках, которые могли бы помочь тебе в трудную минуту. И ты воспитала таких замечательных дочерей. – Марта остановила на Руби теплый взгляд. – Я никогда не забуду тот день, когда ты зашла в мой паб по объявлению насчет уборщицы. У тебя был такой вид, словно ты в одежде только что вылезла из ванны. Фред сказал, что, дав тебе шесть пенсов, я совершила глупость, – он считал, что мы никогда больше не увидим ни тебя, ни денег. Но я знала, что ты вернешься. – Пожилая женщина похлопала Руби по руке. – Хотела бы я знать, жива ли еще твоя мать. Если жива, то она поступила как круглая дура, отказавшись от такой дочери.

– О Марта, прекращай! – воскликнула покрасневшая Руби. – Ты выпила слишком много вина и стала чересчур сентиментальной. Сейчас ты еще расплачешься…