Прогресс в искусстве

Наивная вера в стиль идет рука об руку с злобным отрицанием понятия прогресса в искусстве. Культурфилософские рассуждения, ожесточившиеся против имманентных тенденций, которые ведут к художественному радикализму, имеют обыкновение благоразумно ссылаться на то, что само понятие прогресса устарело, являясь вред­ным реликтом девятнадцатого века. Это придает таким доводам ви­димость духовного превосходства над технологичностью авангарди­стских художников и некоторый демагогический эффект; они дают широко распространенному, опустившемуся до уровня культурной индустрии и наказанному ею антиинтеллектуализму интеллектуаль­ное благословение. Однако идеологический характер таких устрем­лений не освобождает от размышлений над отношением искусства к прогрессу. В сфере искусства понятие прогресса, как это было извес­тно Гегелю и Марксу, не применимо столь же безоговорочно, как в области технических производительных сил. До самых сокровенных своих глубин искусство теснейшим образом связано с историческим развитием нарастающих антагонизмов. В нем прогресс проявляется так же, как и в обществе — в большей или меньшей степени. Эстети­ка Гегеля не в последнюю очередь страдает от того, что она, как и вся гегелевская система, колеблющаяся между мышлением, основанным на постоянных, неизменных величинах, и мышлением, свободным от всяческих «помочей», подлинно диалектическим, хотя и понимала ис­торический момент искусства как момент «развертывания истины» как никакая другая эстетика до Гегеля, все же «законсервировала» ка­нон античности. Вместо того чтобы внести диалектику в эстетичес­кий прогресс, Гегель затормозил его; искусство в его глазах выгляде­ло скорее столь же бренным, как и его прототипические образы. Нео­бозримыми были последствия такой позиции сотню лет спустя в ком­мунистических странах — существующая в них реакционная теория искусства питалась, не без некоторой одобрительной санкции Марк­са, гегелевским классицизмом. То, что, как утверждал Гегель, искус­ство некогда было адекватной стадией развития духа, которой оно уже больше не является, свидетельствует о вере в реальный прогресс в области сознания свободы, вере, в которой пришлось горько разоча-

¹ тот самый, вот этот (греч.).

роваться. Если теорема Гегеля об искусстве как сознании необходимостей бед и тягот жизни верна, то искусство не устарело. И в самом деле, прогнозировавшийся им конец искусства за последние полтора­ста лет так и не наступил. Искусство, уже осужденное на смерть, не стало просто жить, влача пустое и никчемное существование; уро­вень самых выдающихся произведений эпохи, и в первую очередь тех, которые были заклеймены как декадентские, нечего обсуждать с теми, кто, рассматривая их извне, хотел бы, глядя на них снизу вверх, эти произведения уничтожить. Крайний редукционизм в осознании бед и тягот самим искусством, выражающийся в стремлении искусства умолкнуть и исчезнуть, еще продолжает развиваться, постепенно уве­личиваясь, словно функция дифференциального уравнения. Поскольку в мире еще нет прогресса, он есть в искусстве; «il faut continuer»¹. Разумеется, искусство остается вовлеченным в то, что Гегель называл мировым духом, и поэтому оно также повинно во всем, что происходит в мире, но освободиться от этой вины искусство могло бы, только уп­разднив самого себя, для чего оно должно было бы занять в первую очередь позицию бессловесного господства и избегать варварства. Про­изведения искусства, стремящиеся снять с себя вину, ослабляют себя как произведения искусства. Тот, кто сводит мировой дух единственно к понятию господства, чересчур расписывается в своей верности его однозначности и односторонности. Произведения искусства, которые в различные периоды истории, отмеченные выходящей за рамки исто­рического момента свободой, находятся в братских отношениях с ми­ровым духом, обязаны ему очень многим—дыханием, свежестью, всем, что позволяет им преодолевать техническую отделку и неизменность. В субъекте, открывающем глаза в этих произведениях, природа просы­пается, приходя в себя, и сам дух истории участвует в ее пробуждении. Насколько оправдана необходимость противопоставления всякого про­гресса искусства содержащейся в нем истине и недопустимость фети­шизации никакого прогресса, настолько же жалка и убога попытка про­водить различие между хорошим прогрессом как прогрессом разме­ренным и плохим, хаотическим. Подавленная природа говорит голо­сом более ясным и звучным в произведениях, носящих на себе бран­ную кличку «искусственные», которые в соответствии с уровнем раз­вития производительных сил достигли высочайших вершин прогрес­са, чем в произведениях умеренных, осмотрительно взвешивающих каждый свой шаг, чья дружественная позиция по отношению к приро­де так же тесно связана с реальным покорением природы, как люби­тель леса с охотой. Прогресс в искусстве нельзя ни провозглашать, ни отрицать. Ни одно из позднейших произведений не смогло бы срав­ниться по своему содержанию истины с последними квартетами Бет­ховена, не усваивая их исходную позицию, выражающуюся в материа­ле, духе и технике исполнения, пусть даже композитор более позднего поколения будет наделен величайшим дарованием.

¹ «необходимо продолжать» (фр.).