Глава 25
Глава 25
Я затаила дыхание. Хочется ли мне это слышать? Кристиан закрывает глаза и сглатывает, а когда открывает их снова, они сверкают, но по-другому, полные тревожащих воспоминаний. – День был летний, жаркий. Я пахал по-черному. – Он фыркает и качает головой, потом неожиданно улыбается. – Работенка была та еще, таскать всякий хлам. Я был один, и тут неожиданно появилась Эле… миссис Линкольн и принесла мне лимонаду. Мы поболтали о том о сем, у меня с языка сорвалось какое-то грубое словцо… И она дала мне пощечину. Врезала будь здоров. – Он бессознательно дотрагивается рукой до лица и поглаживает щеку, глаза его затуманиваются от воспоминаний. О господи! – Но потом она меня поцеловала. А после поцелуя опять ударила. – Он моргает, явно до сих пор сбитый с толку, даже после стольких лет. – Меня никогда раньше не целовали и не били так. Ох. Она набросилась на ребенка. – Ты хочешь это слушать? – спрашивает Кристиан. Да… нет. – Только если ты хочешь рассказать мне, – тихо отзываюсь я, лежа лицом к нему. Голова идет кругом. – Я пытаюсь дать тебе какое-то представление о том, как обстояло дело. Я киваю, как мне кажется, поощрительно, но подозреваю, что похожа на застывшую статую с широко раскрытыми от потрясения глазами. Он хмурится, глаза его вглядываются в мои, пытаясь определить мою реакцию. Потом он переворачивается на спину и устремляет взгляд в потолок. – Я, естественно, был озадачен, зол и чертовски возбужден. То есть когда знойная взрослая женщина так набрасывается на тебя… – Он качает головой, словно до сих пор не может в это поверить. Знойная? Мне делается нехорошо. – Она ушла назад в дом, оставив меня на заднем дворе. И вела себя как ни в чем не бывало. Я остался в полной растерянности. Поэтому продолжил работу, сгружал хлам в мусорный бак. Когда в тот вечер я уходил, она попросила меня прийти на следующий день. О том, что случилось, ни словом не обмолвилась. Поэтому на следующий день я пришел опять. Не мог дождаться, когда снова увижу ее, – шепчет он так, словно признается в чем-то порочном… впрочем, так и есть. – Она не прикасалась ко мне, когда целовала, – бормочет он и поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. – Ты должна понять… Моя жизнь была адом на земле. Я был ходячей эрекцией, пятнадцатилетний юнец, слишком высокий для своего возраста, с бушующими гормонами. Девчонки в школе… Он замолкает, но я могу себе представить: напуганный, одинокий, но привлекательный подросток. Сердце мое сжимается. – Я был зол, так чертовски зол на всех, на себя, на своих предков. У меня не было друзей. Мой тогдашний врач был полным болваном. Родители держали меня в строгости, они не понимали. – Он снова устремляет взгляд в потолок и проводит рукой по волосам. Мне очень хочется тоже пропустить его волосы сквозь пальцы, но я лежу тихо. – Я просто не мог вынести, чтобы кто-то дотронулся до меня. Не мог. Не выносил никого рядом с собой. Я дрался… черт, как я дрался! Мало какая пьяная драка обходилась без меня. Меня исключили из пары школ. Но это был способ выпустить пар. Вытерпеть определенного рода физический контакт. – Он вновь замолкает. – Что ж, ты получила представление. И когда она поцеловала меня, то только ухватила за лицо. Больше нигде не прикасалась ко мне. – Голос его чуть слышен. Должно быть, она знала. Возможно, Грейс ей рассказала. Ох, мой бедный Пятьдесят Оттенков! Мне приходится сунуть руки под подушку и положить на нее голову, чтобы удержаться и не обнять его. – Ну так вот, на следующий день я вернулся в дом, не зная, чего ждать. Я избавлю тебя от грязных подробностей, но то же самое повторилось. Так и начались наши отношения. О бог мой, как же больно это слышать! – И знаешь что, Ана? Мой мир сфокусировался. Стал четким и ясным. Во всем. Оказалось, что именно это мне и требовалось. Она была глотком свежего воздуха. Она принимала решения, избавляла меня от всего этого дерьма, давала мне дышать. О господи. – И даже когда все закончилось, мир устоял, не рухнул. И так было до тех пор, пока я не встретил тебя. Что, черт возьми, я должна на это сказать? Кристиан неуверенно убирает прядь волос мне за ухо. – Ты перевернула мой мир с ног на голову. – Он закрывает глаза, и когда открывает их снова, все чувства в них обнажены. – Мой мир был упорядоченным, размеренным и контролируемым, но тут в мою жизнь вошла ты со своим дерзким ртом, своей невинностью, своей красотой и со своей безрассудной смелостью… и все, что было до тебя, потускнело, стало пустым и серым… стало ничем. О боже! – Я полюбил, – шепчет он. Я перестаю дышать. Он гладит меня по щеке. – Я тоже, – тихо выдыхаю я. Глаза его смягчаются. – Знаю. – Правда? – Да. Аллилуйя! Я робко улыбаюсь ему. Шепчу: – Наконец-то. Он кивает. – И это помогло мне увидеть все в истинном свете. Когда я был моложе, Элена была центром моей вселенной. Для нее я готов был на все. И она много сделала для меня. Благодаря ей я перестал пить. Стал хорошо учиться… Знаешь, она дала мне уверенность в себе, которой у меня никогда раньше не было, позволила мне испытать то, что, как я думал, никогда не смогу. – Прикосновения, – шепчу я. Он кивает. – Некоторым образом. Я хмурюсь, недоумевая, что он имеет в виду. Он колеблется, видя мою реакцию. «Расскажи мне!» – безмолвно побуждаю я его. – Если ты растешь с резко негативным представлением о себе, считая себя изгоем, недостойным любви дикарем, ты думаешь, что заслуживаешь быть битым. Кристиан… ты совсем не такой. Он замолкает и нервным жестом проводит рукой по волосам. – Ана, намного легче носить свою боль снаружи… – И снова это признание. Ох. – Она направила мой гнев в русло. – Рот его угрюмо сжимается. – По большей части внутрь, теперь я это сознаю. Доктор Флинн одно время неоднократно говорил об этом. И только недавно я увидел наши отношения такими, какими они были на самом деле. Ну, ты знаешь… на моем дне рождения. Меня передергивает от встающей перед глазами кар – тины: Элена и Кристиан словесно выворачивают друг друга наизнанку. – Для нее эта сторона наших отношений означала секс, контроль и возможность одинокой женщины позабавиться с живой игрушкой. – Но тебе нравится контроль, – шепчу я. – Да, нравится. И так будет всегда, Ана. Таков уж я есть. На короткое время я уступил его. Позволил кому-то другому принимать за меня все решения. Я не мог делать этого сам – не годился для этого. Но несмотря на мое подчинение ей, я обрел себя и обрел силы изменить свою жизнь… стать хозяином своей жизни и самому принимать решения. – Стать доминантом? – Да. – Это твое решение? – Да. – А бросить Гарвард? – Тоже мое, и это лучшее решение, что я когда-либо принял. До встречи с тобой. – Со мной? – Да. – Губы его изгибаются в мягкой улыбке. – Мое самое лучшее в жизни решение – это жениться на тебе. О боже! – Не основать компанию? Он качает головой. – Не научиться летать? Он опять качает головой. – Ты, – говорит он одними губами и гладит меня по щеке костяшками пальцев. – Она знала. Я хмурюсь. – Что знала? – Что я по уши влюбился в тебя. Она подбила меня поехать в Джорджию увидеться с тобой, и я рад, что она это сделала. Она думала, что ты испугаешься и сбежишь. Что и случилось. Я бледнею. Не хочется вспоминать об этом. – Она полагала, что я нуждаюсь во всех атрибутах той жизни, которую вел. – Как доминант? – шепчу я. Он кивает. – Это помогало мне не подпускать никого близко к себе, давало власть и достаточную степень отстраненности. Так, по крайней мере, я думал. Уверен, ты уже поняла почему, – мягко добавляет он. – Из-за твоей биологической матери? – Я ни за что на свете больше не хотел повторения той боли. А потом ты ушла, – чуть слышно говорит он. – И я пропал. О нет. – Я так долго избегал интимности – я не знаю, как это бывает. – У тебя прекрасно получается, – бормочу я, обводя его губы указательным пальцем, и он целует его. – Ты разговариваешь со мной. – Ты скучаешь по этому? – По чему? – По тому образу жизни. – Да, скучаю. Ох! – Но только по той власти, которую он дает. И, если честно, твоя глупая выходка, – он спотыкается, – что спасла мою сестру… – Его голос наполнен облегчением, благоговением и неверием: – Помогла понять. – Понять? – По-настоящему понять. Что ты любишь меня. Я хмурюсь. – Правда? – Да. Потому что ты стольким рисковала… ради меня… ради моей семьи. Я хмурюсь еще сильнее. Он протягивает руку и проводит пальцем посередине моего лба к носу. – У тебя тут такая галочка между бровей, когда ты хмуришься, – бормочет он. – Так и хочется ее поцеловать. Я так ужасно вел себя… и все же ты здесь, со мной. – А почему тебя это удивляет? Я же сто раз говорила тебе, что не уйду. – Из-за того, как я повел себя, когда ты сказала мне, что беременна. – Он гладит пальцем мою щеку. – Ты была права. Я подросток. Вот черт… я и вправду так сказала. Мое подсознание буравит меня гневным взглядом. Его врач так говорил! – Кристиан, я наговорила много такого, чего не следовало. Он прикладывает палец к моим губам. – Ш-ш. Я все это заслужил. Кроме того, это моя сказка. – Он снова переворачивается на спину. – Когда ты сказала мне, что беременна… – Он замолкает. – Я полагал, что какое-то время будем только мы вдвоем – ты и я. Я думал о детях, но только как о чем-то абстрактном. У меня была смутная мысль, что у нас будет ребенок когда-нибудь в будущем. Только один? Нет… не один. Не как я. Но, быть может, сейчас не лучшее время говорить об этом. – Ты еще такая молодая и достаточно честолюбивая. Честолюбивая? Я? – В общем, ты выбила почву у меня из-под ног. Боже мой, это было так неожиданно. Никогда в жизни, спрашивая тебя, что случилось, я не ожидал услышать, что ты беременна. – Он вздыхает. – Я так жутко разозлился. На тебя. На себя. На всех. И ко мне снова вернулось чувство, когда я ни над чем не властен. Мне надо было выйти, уйти куда-нибудь. Я пошел к Флинну, но он оказался на каком-то родительском вечере. – Кристиан делает паузу и изгибает бровь. – Смешно, – шепчу я, и он согласно усмехается. – Поэтому я шел, шел и шел и… обнаружил, что пришел в салон. Элена уходила. Она удивилась, увидев меня. И, по правде говоря, я и сам удивился, что очутился там. Она увидела, что я зол, и спросила, не хочу ли я выпить. Черт. Мы подходим к самому главному. Сердце мое колотится в два раза быстрее. Действительно ли я хочу знать? Мое подсознание смотрит на меня, предостерегающе вскинув выщипанную бровь. – Мы пошли в тихий бар, и я взял бутылку вина. Она извинилась за то, как вела себя, когда мы последний раз виделись. Ее сильно задевает, что моя мама больше не желает ее знать – это сильно сузило для нее круг общения, – но она понимает. Мы поговорили о бизнесе, который идет прекрасно, несмотря на спад в экономике… Я упомянул, что ты хочешь детей. Я хмурюсь. – Я думала, ты рассказал ей, что я беременна. Он смотрит на меня открытым взглядом. – Нет, не рассказал. – Почему же ты мне это не сказал? Он пожимает плечами. – Не было возможности. – Разумеется, была. – На следующее утро я не мог найти тебя, Ана. А когда нашел, ты была так зла… О да. – В общем, в какой-то момент, примерно на середине второй бутылки, она наклоняется, чтобы прикоснуться ко мне. И я цепенею, – шепчет он, прикрывая рукой глаза. О боже. – Она увидела, что я отшатнулся от нее. Это потрясло нас обоих. – Голос его тихий, слишком тихий. Кристиан, посмотри на меня! Я тяну его руку, и он опускает ее, поворачивается и смотрит мне в глаза. Черт. Лицо у него бледное, глаза широко открыты. – Что? – выдыхаю я. Он хмурится, потом сглатывает. Ох… чего он мне не говорит? И хочу ли я знать? – Она попыталась… соблазнить меня. – Вижу, он потрясен. Мне нечем дышать, как будто кто-то выкачал у меня из легких весь воздух, и мне кажется, сердце остановилось. Эта проклятая ведьма! – Это был момент, словно застывший во времени. Она увидела выражение моего лица, и до нее дошло, как далеко она переступила грань. Я сказал… нет. Я уже много лет не думал о ней в этом смысле, и, кроме того, – он сглатывает, – я люблю тебя. Я сказал ей, что люблю свою жену. Я с нежностью смотрю на него. Не знаю, что сказать. – Она сразу же пошла на попятный. Извинилась еще раз, обратила все в шутку. Я имею в виду, сказала, что счастлива с Айзеком, и довольна бизнесом, и не держит ни на кого из нас зла. Сказала, что скучала по моей дружбе, но понимает, что моя жизнь теперь связана с тобой. И как это было неловко, учитывая то, что произошло в последний раз, когда мы все были в одной комнате. Я был с ней полностью согласен. Мы с ней распрощались – окончательно. Я сказал, что больше мы видеться не будем, и она ушла. Я сглатываю, страх сжимает мне сердце. – Вы целовались? – Нет! – кричит он. – Подобная близость с ней была для меня невыносима. А-а. Хорошо. – Я чувствовал себя несчастным. Мне хотелось пойти домой, к тебе. Но… я знал, что вел себя ужасно. Я остался и прикончил бутылку, потом принялся за бурбон. Пока пил, я вспомнил, как ты как-то сказала мне: «А если б это был твой сын…» И я стал думать о Старшеньком и о том, как мы с Эленой начали. И почувствовал себя… неуютно. Я никогда раньше не думал об этом с такой точки зрения. Воспоминание всплывает у меня в мозгу – разговор шепотом, который я слышала в больнице, когда лежала в полубессознательном состоянии. Голос Кристиана: «Но после встречи с ней я наконец увидел все в новом свете. Ну, ты знаешь… в отношении ребенка. Впервые я почувствовал… то, что мы делали… это было неправильно». Он говорил с Грейс. – Это все? – Пожалуй. – А. – А? – Значит, все закончилось? – Да. Все закончилось еще тогда, когда я впервые увидел тебя. В ту ночь я наконец осознал это, и она тоже. – Прости, – бормочу я. Он хмурится. – За что? – За то, что так злилась на тебя на следующий день. Он фыркает. – Детка, злость мне понятна. – Он замолкает и вздыхает. – Понимаешь, Ана, я хочу, чтоб ты принадлежала мне одному. Не хочу ни с кем тебя делить. Хочу быть центром твоей вселенной, по крайней мере какое-то время. О-о. Кристиан. – Ты и есть центр моей вселенной. И это не изменится. Он улыбается мне снисходительной, печальной, смиренной улыбкой. – Ана, – шепчет он, – но это же неправда. Слезы обжигают мне глаза. – Как такое может быть? – бормочет он. Да нет же. – Черт… не плачь, Ана. Пожалуйста, не плачь. – Он гладит меня по лицу. – Прости. – Нижняя губа у меня дрожит, и он водит по ней большим пальцем, успокаивая меня. – Нет, Ана, нет, не извиняйся. У тебя будет еще кого любить. И ты права. Так и должно быть. – Комочек тоже будет любить тебя. Ты будешь центром вселенной Комочка-Джуниора, – шепчу я. – Дети любят своих родителей бескорыстно, Кристиан. Такими они приходят в мир. Запрограммированными любить. Все дети… даже ты. Вспомни детскую книжку, которая нравилась тебе, когда ты был маленьким. Ты до сих пор нуждаешься в своей маме. Ты любил ее. Он хмурит лоб и убирает руку, сжав ее в кулак на подбородке. – Нет, – шепчет он. – Да. – Слезы уже свободно текут у меня по лицу. – Конечно, любил. Это не было выбором. Поэтому ты так страдаешь. Он смотрит на меня с болью в глазах. – Поэтому ты можешь любить меня, – бормочу я. – Прости ее. У нее хватало собственной боли. Она была плохой матерью, но ты все равно любил ее. Он смотрит и ничего не говорит, взгляд, терзаемый воспоминаниями, которые я даже представить не берусь. Пожалуйста, только не молчи. В конце концов он говорит: – Она была плохой матерью. – Голос чуть слышен. Я киваю, и он закрывает глаза. – Я боюсь, что буду плохим отцом. Я глажу его дорогое лицо. Ох, мои Пятьдесят Оттенков, Пятьдесят Оттенков! – Кристиан, ты хоть на минуту можешь представить, что я позволю тебе быть плохим отцом? Он открывает глаза и смотрит на меня, кажется, целую вечность. Потом улыбается, когда облегчение медленно освещает его лицо. – Пожалуй, нет. – Он гладит мое лицо костяшками пальцев, в изумлении глядя на меня. – Бог мой, а ты сильная, миссис Грей. Я так люблю тебя. – Он целует меня в лоб. – Не знал, что смогу. – О Кристиан, – шепчу я, пытаясь сдержать свои эмоции. – Ну, сказка на ночь закончилась. – Та еще сказочка… Он тоскливо улыбается, но, думаю, испытывает облегчение. – Как твоя голова? – Голова? Вот-вот лопнет от всего, что ты мне рассказал! – Не болит? – Нет. – Хорошо. Думаю, теперь тебе надо поспать. Спать! Как он может спать после всего этого? – Спи, – строго говорит он. – Тебе нужен отдых. Я дуюсь. – У меня один вопрос. – Да? Какой же? – Он настороженно смотрит на меня. – Почему это ты ни с того ни с сего стал таким… разговорчивым, если не сказать больше? Он хмурится. – Рассказываешь мне все это, когда обычно выудить у тебя хоть что-нибудь – дело, прямо скажем, не из легких. – Да? – Ты сам знаешь, что да. – Почему я стал разговорчивым? Не могу сказать. Может, оттого, что увидел тебя, практически мертвую, на холодном цементе. Или причина в том, что я буду отцом. Не знаю. Ты сказала, что хочешь знать, и я не желаю, чтоб Элена встала между нами. Она не может. Она – прошлое, и я говорил тебе это много раз. – Если б она не заигрывала с тобой… вы по-прежнему были бы друзьями? – Это уже больше чем один вопрос. – Прости. Можешь не отвечать. – Я краснею. – Ты и так рассказал мне больше, чем я когда-нибудь надеялась от тебя услышать. Глаза его смягчаются. – Нет, не думаю, но с моего дня рождения она была как незавершенное дело. Она переступила черту, и я покончил с ней. Пожалуйста, поверь мне. Я больше не собираюсь видеться с ней. Ты сказала, что она за пределом того, что ты можешь стерпеть. Это я могу понять, – говорит он с тихой искренностью. Ладно. Я постараюсь больше не думать об этом. Мое подсознание облегченно откидывается в кресле. Наконец-то! – Спокойной ночи, Кристиан. Спасибо за поучительную сказку. – Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, и наши губы коротко соприкасаются, но он отстраняется, когда я пытаюсь углубить поцелуй. – Не надо, – шепчет он. – Мне нестерпимо хочется заняться с тобой любовью. – Так займись. – Нет, тебе нужен отдых, и уже поздно. Так что спи давай. – Он выключает прикроватную лампу, погружая нас в темноту. – Я люблю тебя бескорыстно, Кристиан, – бормочу я, уютно устраиваясь у него под боком. – Знаю, – шепчет он, и я чувствую его застенчивую улыбку.
Я просыпаюсь. Вдруг и сразу. Свет заливает комнату, и Крист
|