СВЕТ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

 

Летом Тар заболела какой‑то непонятной болезнью и в начале зимы умерла. Всегда казавшаяся изможденной, она превратилась почти в скелет, всегда немногословная, она почти совсем замолчала. Говорила она только с Архой, да и то оставаясь с ней наедине, но в конце концов прекратилось и это, и Верховная Жрица Богов‑Братьев тихо ушла во тьму. Арха долго горевала. Тар была женщиной суровой, но не жестокой, и учила свою воспитанницу гордости, а не страху.

Осталась только Коссил. Замену Тар должны были прислать из Авабата только весной, и до того времени Арха и Коссил остались полноправными владычицами Места. Коссил называла Арху «госпожой» и выполнила бы любой ее приказ, но Арха давно усвоила, что приказывать ей опасно. У нее было на это право, но не хватало силы, а сила, чтобы выдержать зависть и ненависть Коссил ко всему, что было выше ее, требовалась немалая. С тех пор, как от нежной Пенте Арха узнала о существовании неверящих в богов людей и восприняла это пусть как пугающую, но реальность, она смогла лучше понять Коссил. В сердце Верховной Жрицы не было преклонения ни перед Безымянными, ни перед богами. Она не поклонялась ничему, кроме власти. Император Каргада обладал ею, и в глазах Коссил в самом деле был Божественным Королем, достойным преклонения. Но храмы были для нее лишь красивым фасадом, Монументы — простыми камнями, Гробницы — дырками в земле, пусть ужасными, но пустыми. Коссил отреклась бы от Пустого Трона, если бы посмела, и расправилась бы с Первой Жрицей, если бы смогла. Арха смирилась с таким положением дел. Это помогла ей сделать Тар, хотя она никогда ничего не говорила прямо. На первой стадии своей болезни, когда Тар не совсем еще погрузилась в тишину, она часто просила Арху зайти к ней и рассказывала девушке о деяниях Божественного Короля и его предшественника, о жизни в Авабате — короче о том, что она, как занимающая высокое положение жрица, должна была знать, но что делало мало чести Королю и его придворным. Она рассказывала и о своей собственной жизни, и о том, как выглядела и что делала Арха‑Которая‑Была, а иногда, хотя и не часто, упоминала об опасностях, подстерегающих Арху‑Которая‑Есть. Ни разу не назвала она имени Коссил, но Арха одиннадцать лет была ее ученицей, и ей достаточно было намека, чтобы понять и запомнить. После того, как закончились унылые церемонии похорон и оплакивания, Арха взяла за правило избегать Коссил. После дневных трудов она удалялась в свое уединенное жилище и при первой возможности шла в комнату за Троном, открывала люк и спускалась в темноту.

Днем ли, ночью ли (в подземелье это не имело никакого значения), Арха систематически обследовала свои владения. Тяжкий груз святости запрещал вход в Подземелье‑Под‑Гробницами всем, кроме Верховных Жриц и их личных телохранителей. Каждого поразит здесь гнев Безымянных. Однако ничто не запрещало вход в Лабиринт, да и не было в таком запрете нужды. В Лабиринт можно было войти только через Подземелье… Да и нужен ли мухе закон, ограничивающий ее возможности залетать в паутину?

Поэтому Арха часто брала с собой Манана, давая ему возможность получше узнать ближние части Лабиринта. Нельзя сказать, чтобы Манану нравились такие путешествия, но подчинялся он Архе безоговорочно. Она позаботилась также и о том, чтобы Дуби и Уато, слуги Коссил, знали путь до Комнаты Цепей и выход из Подземелья, но не более того. Она никогда не брала их в Лабиринт, желая, чтобы только безгранично преданный ей Манан знал его тайные тропы.

Скоро Арха приступила к обследованию всего Лабиринта. Осенью она провела множество дней, шагая по его бесконечным коридорам, но смогла обойти только малую его часть. Путешествия по бессмысленной путанице туннелей утомляли ее ноги, а постоянные отсчеты поворотов и пересечений погружали в уныние разум. Лабиринт и был сделан для того, чтобы утомить и погубить очутившегося в нем смертного, и даже его хозяйка не могла не признать, что это всего‑навсего своеобразная ловушка. Так что зимой Арха стала все больше времени посвящать изучению Тронного Зала, его алтарей, альковов за и под алтарями, комнат, забитых сундуками и ящиками, содержимого сундуков и ящиков, переходов и чердаков, населенных бесчисленным множеством летучих мышей, подвалов и подвалов под подвалами — своеобразных прихожих и темных коридоров под землей.

С руками, перепачканными превратившимся за восемь столетий в порошок мускусом и прилипшей к лицу паутиной она могла часами стоять перед шкатулкой, вырезанной из кедрового дерева. Этот дар какого‑то древнего короля не пощадило время, но все равно она была прекрасна. Крышка ее была покрыта тончайшей резьбой — творением безвестного художника, ставшего прахом много веков назад. Вот сам Король — крохотная фигурка с большим носом, вот Тронный Зал со своим куполом и двойным рядом колонн. А вот сама Первая Жрица, она вдыхает с бронзового подноса наркотические пары и что‑то говорит Королю. Черты ее лица неразборчивы, и Архе кажется, что это лицо — ее собственное. Интересно, что напророчила она тогда носатому королю, остался ли он доволен ее словами?

В Тронном Зале у Архи были свои любимые места. Часто заходила она в одну из комнат в задней части Зала, где хранились старые одежды — великолепные платья и костюмы, преподнесенные Месту великими лордами, когда они приходили сюда и поклонялись Безымянным, признавая тем самым их превосходство над собой. Иногда их дочери‑принцессы надевали мягкие шелка, расшитые топазами и черными аметистами, и танцевали вместе со жрицами. В одной из комнат стояли столики слоновой кости, на крышках которых были выгравированы сцены таких танцев, а также лорды и короли, стоящие на ступенях Тронного Зала, потому что тогда, как и сейчас, вход в него мужчинам был запрещен. А девицы в белых шелках танцевали со жрицами, облаченными в грубые домотканые черные хитоны, как и теперь. Арха любила прикасаться к белой, тонкой, истлевшей от времени ткани, с которой драгоценные камни отрывались под действием собственного ничтожного веса. Да и запах в этой комнате отличался от запаха благовоний, пропитавших весь храм — он был слабее, нежнее, моложе.

Арха могла провести целую ночь, перебирая содержимое одной‑единственной шкатулки, камешек за камешком, или вглядываясь в ржавые доспехи, сломанные плюмажи на шлемах, пряжки, заколки, брошки из бронзы, серебра, золота.

Совершенно не боящиеся Архи совы сидели на потолочных балках, моргая желтыми глазами. Сквозь щели в кровле пробивался иногда солнечный свет, а иногда — мелкий сухой снег, холодный, как рассыпающиеся в прах от малейшего прикосновения древние шелка.

В одну из ночей, когда в храме было слишком холодно, Арха подошла к люку, открыла его, скользнула на лестницу, закрыла за собой тяжелую крышку и пошла по знакомому тоннелю, ведущему в Подземелье‑Под‑Гробницами. Здесь она никогда не зажигала света, даже если у нее был с собой фонарь, Арха гасила его, прежде, чем войти в огромную пещеру. Ни разу за всю свою многовековую жизнь не видела она, как выглядит Подземелье. Вот и сейчас она задула свечу и, не замедляя шага, пошла вперед, в чернильную тьму, легко, словно рыбка в ночном море. Здесь никогда не было ни жары, ни холода, только неизменная сырая прохлада. Наверху ледяной ветер гнал снег над замерзшей пустыней, здесь же не было ветра. Здесь было тихо, уютно. Здесь было безопасно.

Арха направлялась в Раскрашенный Зал. Ей нравились странные картины на его стенах, появляющиеся из темноты при слабом свете фонаря — люди с длинными крыльями и огромными глазами, спокойно‑печальные. Никто не мог сказать Архе, кто это такие — подобных картин нигде больше не было, но ей казалось, что она знает: это духи людей проклятых, умерших, но не возродившихся к новой жизни. Раскрашенный Зал находился в самом Лабиринте, так что сначала Архе нужно было пересечь Подземелье. И вот, приближаясь к нему, она уловила еле видимое серое мерцание, отражение движения далекого света.

Архе показалось, что это обман зрения — так уже бывало в чернильной тьме подземелий. Она закрыла глаза, и мерцание исчезло, открыла — и оно появилось снова.

Арха остановилась и замерла на месте. Свет был еле заметен, но это — свет, а тут всегда должна царить тьма. Она сделала несколько шагов вперед, подняла руку, чтобы коснуться стены и — удивительно! — заметила ее движение…

Изумление вытеснило из ее головы все мысли — даже страх. Свет здесь, в самом сердце тьмы? Вся в черном, босая Арха бесшумно шла вперед. Перед последним поворотом она на мгновение остановилась, собралась с духом, осторожно сделала последний шаг… посмотрела… и увидела…

…увидела то, чего не видела никогда, хотя прожила не одну сотню жизней — грандиозную сводчатую пещеру, вырубленную в скале не рукой человека, но силами самой Земли, украшенную кристаллами, иглами и завитушками белого известняка — плодом тысячелетней работы подземных вод. Она была огромна — с мерцающей крыше й и стенами — дворец алмазов, дом аметиста и хрусталя, из которого древняя тьма была изгнана сиянием.

Свет, совершивший это чудо, не был ярок, но почти ослепил Арху. Это был слабо светящийся, похожий на болотный огонь шарик. Он двигался через пещеру, высекая тысячи искр из потолка и передвигая тысячи фантастических теней на резных стенах.

Свет горел на конце деревянного посоха, без дыма, не обжигая. Посох держала человеческая рука… Мельком Арха увидела и лицо — черное лицо, человеческое.

Она замерла.

Человек долго ходил по пещере, пересекая ее в разных направлениях. Он словно что‑то искал, заглядывая за кружевные переплетения сталактитов и в ведущие из пещеры туннели.

Первая Жрица неподвижно стояла за поворотом и ждала…

Труднее всего была для Архи мысль, что может быть, она смотрит сейчас на незнакомого ей человека. Очень редко доводилось встречаться ей с незнакомцами. Ей показалось, что это один из стражников… нет, это кто‑то из‑за Стены — пастух или раб, а пришел он выведать секреты Безымянных или украсть что‑нибудь из Гробниц…

Украсть! Ограбить! Святотатство — именно это слово пришло Архе на ум. Он был мужчиной, а у мужчин нет права ступать на священную землю Гробниц. Тем не менее, он пришел. Он вошел. Он создал запрещенный свет, а света не было здесь с самого начала времен. Почему же Безымянные не покарали его?

Человек стоял у стены и смотрел вниз, туда, где пол немного поднимался. Он смотрел на могилы узников.

Хозяева Архи съели тех троих. Почему они не съели этого? Чего они ждут?

— Прочь! Прочь! Изыди! — во всю мощь своих легких пронзительно закричала Арха. Эхо загрохотало в ответ, удивленное лицо грабителя повернулось к ней, и на мгновение глаза их встретились. Свет тут же погас. Великолепие исчезло. Остались тьма и тишина.

Способность мыслить вернулась к Архе. Чары света отпустили ее.

Должно быть, человек пришел сюда через дверь в красной скале, Дверь Узников, и постарается выйти через нее же. Легко и тихо, как мягкокрылая сова, Арха пробежала вдоль стены пещеры до низкого коридора, ведущего к двери, открывающейся только внутрь, и остановилась. Не чувствовалось никакого движения воздуха — значит, человек захлопнул дверь. Если он вошел в этот туннель, то сам загнал себя в ловушку.

Но его не было в туннеле, иначе Арха услышала бы его дыхание, почувствовала тепло и биение его жизни. Никого не было в туннеле… Арха прислушалась. Куда же он исчез?

Тьма, как тугая повязка, давила на глаза. Возможность увидеть Подземелье не просто смутила Арху — она потрясла ее. Она знала Подземелье как место, где можно ориентироваться по слуху и осязанию, как место, обреченное навеки оставаться во тьме. Она увидела его, и загадочность уступила место… нет, не ужасу, но чувству красоты, более таинственному, чем сама тьма.

Мучимая неуверенностью в себе, Арха медленно прошла ко второму туннелю слева, ко входу в Лабиринт. Там она остановилась и прислушалась еще раз.

Уши поведали ей не больше, чем глаза. Но прикоснувшись рукой к стене, Арха почувствовала слабую ее дрожь, а слабое дуновение затхлого промозглого воздуха донесло до нее неуместный здесь запах — запах дикого шалфея, растущего только на холмах под открытым небом.

Следуя за запахом, Арха бесшумно пошла вниз по туннелю. Примерно через сотню шагов она услышала ег о. Он двигался почти так же тихо, как и она, но не так уверенно. Арха слышала слабый шорох, словно человек споткнулся обо что‑то, но тут же восстановил равновесие. Больше ничего. Помедлив, Арха снова двинулась вперед, едва касаясь стены кончиками пальцев правой руки, пока они не наткнулись на круглый металлический прут. Она остановилась и, встав на цыпочки, почти у самого потолка нащупала ржавую железную рукоятку. Собрав все силы, Арха потянула рукоятку вниз.

Раздался оглушительный скрежет, а за ним — не менее громкий удар. Множественное эхо, ссорясь между собой, унеслось в туннель. Арха ощупала изъеденную временем поверхность железной, перегородившей путь двери, и облегченно вздохнула.

Она вышла в Подземелье, потом к люку, ведущему в храм. Она не торопилась, но продолжала двигаться бесшумно, хотя нужда в этом отпала. Арха поймала своего грабителя. Дверь отрезала ему единственный выход из Лабиринта, и открыть ее можно было только со стороны Подземелья.

Человек остался во тьме и никогда не сможет выбраться на поверхность.

Шествуя медленно и гордо, Арха прошла мимо Трона в зал с колоннами. У бронзовой чаши на треножнике, в которой тлела горсть угольев, она повернула и подошла к семи тронным ступеням. На самой нижней из них она преклонила колени и коснулась лбом холодного пыльного камня, на котором там и сям валялись мышиные кости, сброшенные сюда совами‑охотниками.

— Простите меня за то, что я видела, как рассеялась ваша тьма, — сказала Арха, не разжимая губ. — Простите за то, что я стала свидетельницей насилия над вашими Гробницами. Вы будете отмщены. О, Хозяева! Смерть отдаст его вам, и дух его никогда не возродится!

Но во время молитвы перед мысленным взором Архи снова встало дрожащее сияние освещенного Подземелья — жизнь на месте смерти, и не праведный ужас горел в ее душе, не ненависть к грабителю, а только бесконечное изумление…

Что сказать Коссил? — спросила себя Арха, выходя из храма и поплотнее запахивая теплый плащ. — Ничего… Пока ничего. Я — хозяйка Лабиринта. Это дело не имеет никакого отношения к Божественному Королю и его храму. Я расскажу обо всем, когда грабитель умрет. Может быть… Какую смерть избрать для него? Нужно попросить Коссил присутствовать при казни… Она так любит смотреть на умирающих… Как ухитрился он проникнуть вниз. Ключи к дверям есть только у меня и у Коссил. Только волшебник мог открыть их. Волшебник…

Арха остановилась, хотя ветер чуть не сбивал ее с ног.

— Да, он — волшебник, колдун с Внутренних островов, и ищет он сломанный амулет Эррет‑Акбе!

И было в этой мысли столько потрясающего величия, что Арху бросило в жар на пронизывающем ветру. Она громко рассмеялась. Место вокруг нее и пустыня вокруг Места — все было погружено во тьму и тишину. Ни огонька не было видно в окнах Большого Дома, и только ветер стонал, неся на своих крыльях крошечные невидимые снежинки.

«Если он волшебством смог открыть дверь в красной скале, то откроет и любую другую.»

Эта мысль бросила ее в холод, но не убедила. Безымянные позволили ему войти. А почему бы и нет? Какой от него вред? Какой вред от грабителя, который не может покинуть место преступления? Маг должен обладать силой и, судя по всему, немалой силой, но что такое его сила против воли Безымянных, против их Гробниц, против владык, чей Трон пуст?

Чтобы убедиться в этом, Арха поспешила в Малый Дом. Манан спал на крыльце, закутавшись в плащ и ветхое шерстяное одеяло, служившее ему зимней постелью. Стараясь не разбудить его и не зажигая света, Арха тихо открыла дверь в дальней стене зала и вошла в маленькую комнатку. Несколькими ударами кремня о кресало она высекла достаточно искр, чтобы найти определенное место на полу. Встав на колени, она вынула из пола одну дощечку, потом вынула из углубления кусок старой грязной материи, нагнулась и… отпрянула назад, потому что из отверстия прямо ей в глаза ударил луч света.

Переждав несколько мгновений, Арха снова заглянула в отверстие. Она забыла, что маг носит на конце своего посоха свет, и теперь увидела его. Маг был именно там, где Арха и ожидала найти его — точно под потайным отверстием, перед загородившей ему выход из Лабиринта железной дверью.

Он стоял, положив руку на пояс и держа в другой посох, на вершине которого светился мягкий огонек‑обманка. Голова его, видимая Архе с высоты шести футов, склонилась на бок. Одет он был обычно для зимнего путешественника или пилигрима — короткий меховой плащ, кожаная куртка, шерстяные гетры, шнурованные сандалии. К заплечному мешку привязана кожаная фляга с водой. На поясе — кинжал в ножнах. Он стоял неподвижно, в расслабленной, задумчивой позе.

Волшебник, не спеша, поднял посох и приблизил его светящийся конец к двери, которую Арха из своего потайного отверстия не видела. Светящийся шар изменился — он стал меньше и ярче. Волшебник заговорил. Язык его не был понятен Архе, но более всего удивил ее голос волшебника — глубокий, певучий бас.

Свет разгорелся, мигнул, потускнел. На мгновение он совсем погас, и Арха потеряла пришельца из вида.

Но свет снова появился, на этот раз устойчивый и немигающий. Заклинание мага не сработало, он отвернулся от двери. Сила, державшая его взаперти, превзошла магию Внутренних Островов.

Он огляделся, словно обдумывая, что же делать дальше.

Туннель, в котором стоял волшебник, был шириной около пяти футов, высотой — от десяти до двенадцати. Стены были сложены из каменных блоков, без штукатурки, но так точно, что в щели между ними с трудом пролезал лишь кончик ножа. Поднимаясь, стены наклонялись внутрь, образовывая сводчатый потолок.

Маг шагнул назад, и шаг этот увел его из поля зрения Архи. Свет погас. Подождав немного, Арха собралась уже было закрыть отверстие, как из него снова ударил луч света. Значит, он вернулся к двери. Возможно, он понял, что, углубившись в Лабиринт, никогда больше не найдет дорогу к этому месту.

Волшебник тихо произнес одно слово:

— Эменн, — потом снова, но уже громче, — Эменн!

Дверные петли заскрежетали, похожее на раскат грома эхо покатилось по туннелю, и Архе показалось, что пол под ее ногами задрожал.

Но дверь выдержала.

У волшебника вырвался короткий смешок, как у человека, который думает: «Ну и остолоп же я!» Он еще раз внимательно осмотрел стены и потолок, и Архе почудилось, будто он улыбается. Усевшись на пол, волшебник снял с плеч мешок, достал оттуда сухарь и принялся жевать. Потом он поднял флягу и, прислушиваясь, встряхнул ее. Архе фляга показалась почти пустой. Не отпив ни глотка, волшебник улегся, положив голову на мешок и укрывшись плащом. Посох остался в его правой руке. Светящийся шарик оторвался от посоха, проплыл в воздухе несколько футов и остановился за головой волшебника. Левую руку он положил на грудь, зажав в ней что‑то свисавшее с его шеи на тяжелой цепи. Волшебник улегся поудобнее, положил ногу на ногу, взгляд его рассеянно блуждал по потолку. Вот он вздохнул и закрыл глаза. Свет медленно померк.

Левая рука волшебника расслабилась, сползла с груди, и Арха увидела то, что он сжимал в ней — кусочек металла серповидной формы.

Умерли последние отблески магического света, тьма и тишина окружили его.

Арха заткнула отверстие, поставила на место дощечку и тихо проскользнула в свою комнату. Долго не могла она уснуть, и стояли перед ее взором хрустальное сияние в обители смерти, нежный необжигающий огонь, каменные стены туннеля и спокойное лицо спящего человека.