Полукруглый и четвертькруглый деньВовка привык к круглому дню. Однажды, когда заставу среди ночи подняли в ружьё, Вовка проснулся и увидал, что в комнате светло не от окон, а от горящей под потолком лампочки. Сначала он подумал, что мама всё же занавесила окна, но никаких занавесок на окнах не было, а за оконными стёклами было темно. Отец торопливо одевался. — А почему на дворе темно? — спросил Вовка. — Как это, сынку, почему? Да потому, что ночь… — Значит, круглый день кончился? — Значит, кончился, сынку… Наступил полукруглый день, потом придёт четвертькруглый, потом и круглая ночь наступит… Так-то у нас на Севере, привыкай! Папа затянул ремень с кобурой и выбежал во двор. На этот раз Вовка не побежал за ним. Он отвернулся к стене и стал думать. Думы у него были невесёлые: вчера Светка объявила, что скоро наступит первое сентября и она уедет в отрядный посёлок, будет там жить в интернате и учиться в первом классе. — Теперь ты останешься один человек детей на заставе, — сказала она. — А я ещё, может быть, и не останусь один человек на заставе, — сказал Вовка. — Возьму и попрошу папу, чтобы он и меня отправил в интернат. И буду ходить в первый класс… — Здравствуйте пожалуйста! — засмеялась Светка. — Интересно, как это ты поступишь в школу? Форма у тебя есть? А портфель с книжками и тетрадками? Тебя только через год примут в первый класс, а я тогда уже во втором буду. Тебе же ещё всего шесть лет исполнилось… — Неправда! — Вовка почувствовал себя обделённым и обиженным. — Мне уже давно было шесть!.. Ты сама была у нас на день рождения… Ты тогда пироги ела с черникой! Что же мне, всё шесть да шесть?! — А ты не был у меня на день рождения! А кто пироги с капустой и вареньем ел? Так мне же было семь на этот день рождения, а тебе было только шесть. Так кто из нас старше? Кого вперёд примут в школу? На это Вовка не нашёл, что ответить. Обидно, что из-за какого-то одного года его не примут в школу и придётся ему быть одному на заставе. Как одному жить? Разве одному интересно ходить в лес за ягодами и грибами? Или на озеро? Или на заимку? А когда выпадет снег, затрещат морозы, куда деться? Правда, Куликов обещал: скоро пора хорошей осенней рыбалки. Он уже готовился: вытащил на берег единственную на заставе лодку и взял её в оборот— конопатил пазы и заливал их чёрной смолой. Дедушка Матвей приходил помогать. Они вдвоём перевернули плоскодонную лодку кверху дном, разогрели в старом ведре смолу и стали замазывать ею всё дно лодки. А ещё дедушка Матвей раскалил в костре конец железного лома и этим раскалённым концом стал водить по пазам, чтобы в них получше залилась смола. — Вот теперь полный порядок! — сказал дедушка. — Хоть в тапочках на ней плавать: ни капли воды не просочится… Дедушка заметил, что Вовка невесел, и спросил: — А что это ты в грустях, Вова? Не захворал ли, часом? — Беда, Матвей Спиридоныч! Подружка его уезжает в интернат. В школу… — ответил за Вовку Куликов. — Да, одному, однако, скучновато будет… — согласился дедушка Матвей. — Ну, почаще к нам заглядывай. Бабушка Марфа завсегда гостям рада, особенно любит она вашего брата… Своих-то внучат не довелось ей понянчить… Дедушка вдруг замолчал и долго-долго смотрел куда-то вдоль берега озера. Молчал и Куликов. Вовка решил, что и ему надо молчать и ни о чём не спрашивать ни сержанта, ни лесника… В этот же день Вовка спросил у Светки: — А почему бабушке Марфе не пришлось своих внучат нянчить? — Ты что, маленький? Да? — Светка даже головой покачала. — Откуда же у них внучата, когда ихнего сына фашисты в войну убили… Ты помнишь, мы у бабушки пышки с мёдом ели? Помнишь, мы тогда цветов принесли? А что она про цветы сказала, помнишь? — Ты знаешь, Светка, пышки были такие вкусные, и я… — смущённо сказал Вовка. Но Светка перебила его: — Про цветы, я спрашиваю, помнишь, что бабушка сказала? — Ну, помню… Сказала, что отнесёт их какому-то Васе… Я хотел спросить и забыл… — Сыну своему, вот какому Васе. На его могилку, у памятника она цветы положила. И дедушка, и бабушка берегут его могилку… И солдаты тоже берегут. А молодые пограничники, только их привезут на заставу, идут к Васиной могилке и стреляют из автоматов. Салют делают… Там не один Вася, там ещё лежат пограничники. Они все герои… — И у всех у них золотые звёздочки были? — спросил Вовка. Светка подумала немного и сказала: — Наверное, нет… Награды потом дают, когда ты уже героем станешь… Да, да… Васе после смерти награда вышла… Бабушка Марфа говорила, что его… как это? Ага, посмертно наградили, вот как… — А других тоже посмертно? — Не знаю… Может, и наградили… Васе почему награда вышла? Потому что он один долго-долго с фашистами воевал… Они вдвоём были в наряде, когда война началась, и не знали, что будет война. Пошли в наряд, и всё… Пришли на границу, а тут фашисты стали полосу переходить и стрелять. Тогда Вася тоже стал стрелять в них, а солдата послал на заставу за помощью. Но солдата фашисты сразу же ранили, и он упал. Вася даже перевязать его не смог, только за камни спрятал и опять стал отстреливаться. Фашисты сунутся на КСП, а он их из автомата, они в другом месте полезут, а он опять по ним очередь даст… Когда у него патроны кончились, Вася взял автомат раненого солдата и опять стал воевать… — Ух ты! Вот это да! — вырвалось у Вовки. — Ну, а потом? — Потом у Васи и эти патроны кончились… Но он успел столько фашистов поубивать, что остальные уже уходить собирались. А как кончились у Васи патроны, они опять полезли. Даже кричать стали: «Рус Иван, сдавайся!» — Не Иван, а Вася… — поправил Вовка. — Не Вася, а рус Иван они кричали… Так фашисты всех русских солдат называли, а мы их называли фрицами… — Почему? — удивился Вовка. — Ох и почемучка ты, Вовка! Так называли, потому что у нас много Иванов, а у них Фрицев… И когда фрицы снова полезли и хотели Васю живым в плен взять, чтобы он им военные тайны выдал, Вася выхватил гранату и бросился к ним навстречу. Крикнул: «За Родину! Ура!» — и взорвал гранату. Сам сразу погиб, но и фрицы все до одного взорвались… А тот солдат, что был раненый, всё видел, и, когда его наши подобрали, он и рассказал, как Вася воевал с фашистами… Тут только понял Вовка, что портрет сержанта, нарисованный красками и вставленный в рамку, перевитую чёрной лентой, был портретом сына дедушки Матвея и бабушки Марфы. А ведь Вовка и раньше слышал, что старики потому здесь и поселились навсегда, что тут у них погиб единственный сын. — Я думал, что это сержант Куликов нарисован… — сказал Вовка виновато. — Слава богу, хоть это ты заметил! — вздохнув, сказала Светка. — Куликов очень похож на Васю. Тебе понятно теперь, почему дедушка и бабушка, как приходят на заставу, так Куликова разыскивают… Им кажется, что это вроде их Вася. Вечером Вовка достал альбом, карандаши и уселся рисовать картину «Бой на границе». Он долго чесал себе лоб карандашом, прежде чем провести на бумаге первую линию. Нелегко было представить себе, как это всё происходило, а нарисовать было ещё труднее. Самого Васю он нарисовал в центре картины и так, чтобы было видно его лицо и поднятая над головой граната. У его ног лежало человек пять убитых фашистов, а несколько живых, закрыв головы руками, убегали от Васи. За грудой камней позади Васи Вовка нарисовал раненого пограничника. Он как будто хотел подняться, чтобы вместе с Васей продолжать бой. На груди у раненого Вовка нарисовал красное пятно, а на груди у Васи золотую звёздочку. — А я не хочу посмертно!.. Хочу, чтобы было до-смертно, чтобы все знали, что он герой… И он ещё ярче подрисовал звезду жёлтым карандашом… — Ты это тоже Сеньке пошлёшь? — тихо спросила Света. — Да, пошлю, — сказал Вовка. — Пошли! — сказала Света. — Пусть знает, какие на Севере бывают герои! …А день становился всё короче и короче. Он угасал на Севере гораздо быстрее, чем в Армавире или даже в Москве. И солнце теперь светило не каждый день. Частенько налетали тучи и дождь моросил не переставая. Пограничники поверх шинелей надевали брезентовые плащи, отправляясь уже в темноте в наряд. На дворе разливались лужи, и все ходили по дощатым мостикам. Они были проложены от казармы ко всем службам. Чтобы не затонула лодка, Куликов вёдрами вычерпывал из неё воду — столько её наливало с неба. А лужи на заставе не просыхали, пусть солнце светило и день и два. Не то было летом. Летом тоже шли дожди и ливни бывали, но стоило прорваться сквозь тучи солнцу, и луж как не бывало. А та самая берёзка у ворот заставы, так обрадовавшая ребят первыми зелёными листочками, первой сказала им, что лету приходит конец: у неё позолотились отросшие за лето косы. Сегодня косы позолотились, а назавтра стала она ронять под напором ветра листья, и ветер швырял их в озеро и гнал золотыми корабликами к южному берегу. Но лес ещё не умер, ещё он баловал людей и грибами и ягодами… Не брала пока бабушка Марфа только бруснику и клюкву да ещё морошку — надо, чтобы эти ягоды морозцем тронуло, тогда сладость у них появится. Хотя грибы подходили к концу, но их ещё было вдоволь, как говорила бабушка Марфа, — хоть косой коси. Она всё сетовала — столько добра пропадает в лесу! — Была б у меня такая волшебная сила, покликала бы я — и все грибы за мной, как цыплята, на заимку пришли, а я бы их все до дела довела. Сколь бы я людей грибками попотчевала, а? А так, куда ж их девать? И для себя насолила и насушила, и солдатикам в запас. Будут лапшу они с грибками есть и солёненькими когда побалуются… …И вдруг наступил день, грустный для Вовки день, когда Светка появилась перед ним в новеньком коричневом платье, в белоснежном фартуке, с портфелем в руке. — Ну как? Идёт мне форма? — спросила она. — Идёт… — ответил сразу почему-то оробевший Вовка. — Значит, уезжаешь?.. — Уезжаю! — как-то даже весело ответила Светка. — Мы уже все вещи уложили, и скоро будут запрягать. — А букварь ты не забыла? — спросил Вовка, не зная, что говорить. — Кажется, нет… Но можно проверить… — ответила Светка, положила портфель на стол и открыла его. Конечно, букварь был на месте, на месте были и тетрадки, пенал с ручками и карандашами и всё прочее школьное снаряжение. Смотрел на все эти богатства Вовка и чувствовал, как щемит у него в груди. И не только от того щемило в груди, что оставался он один на заставе — об этом он как-то и не думал в это время, — щемило, пожалуй, от зависти и обиды, что Светка уже имела право на портфель, на форму, а у него этого права пока не было… — Ты так вот и будешь всегда в фартуке ходить? — А как же? Это же форма… Солдаты ходят когда-нибудь без формы? Вовка не знал, про что бы ещё спросить Светку, о чём вести разговор. Как только она обрядилась в форму, так между ними точно встал кто-то невидимый, встал и мешает им и дружить и ссориться, встал и сказал: «Не о чем вам больше разговаривать! Она школьница, а ты ещё дошкольник, у неё свои теперь заботы, а ты оставайся при своих… И ничего с этим не поделаешь!» За окном прогремели колёса подводы, вошёл Светкин отец, взял чемодан и сказал: «Ну, поехали!» — и Светка стала торопливо, не попадая руками в рукава, надевать пальто, нахлобучивать на голову красный берет. Схватив портфель, выскочила из комнаты, точно боясь, что подвода уедет без неё… На Вовку она только мельком взглянула. И лишь в последнюю минуту, уже на подводе, убедившись, что без неё не уедут, наклонилась к Вовке и спросила: — А мне ты будешь письма рисовать? — А ты будешь? — Как только выучусь писать, так и напишу… — Ладно… Я тоже буду рисовать… — как-то смущённо улыбнулся Вовка. Солдат-кучер тронул лошадей, подвода качнулась, Светка и Клавдия Петровна стали прощаться, провожающие тоже замахали руками, поднял руку и Вовка. Он так и простоял с поднятой рукой, пока подвода не скрылась в лесу. Провожающие разошлись, а он остался у ворот и всё смотрел на дорогу. Неужели больше не мелькнёт среди стволов елей и берёз красный Светкин берет? Кажется, он только теперь осознал, что остался один на заставе, что больше не увидит Светку, не услышит её голоса. У него ещё звучало в ушах: «А мне ты будешь письма рисовать?» И что же, до самых каких-то зимних каникул он не услышит ни одного слова от неё? Да как это может быть, что Светки не будет рядом с ним?.. Вот стоит лес, в котором они со Светкой знают каждое дерево, каждый куст… Лес стоит, а Светки нет… Вот озеро морщинится под солнцем… Но на берегу нет Светки, и она не придёт, сколько ни свисти, ни смотри на её окна! Никуда не делся и спортгородок. Бревно, «конь», перекладина, «мышеловка» — всё на месте… Но разве без Светки интересно пробежать по бревну, подтянуться на турнике, оседлать «коня»? Мама позвала его обедать. Он тихо сидел за столом, ел, не замечая, что ест. Не видел Вовка, что мать переглядывается с отцом и вздыхает. Он даже не слышал, о чём они говорили: в ушах всё ещё слышались слова Светки: «Как выучусь, так и напишу тебе письмо». «Что она сейчас делает? Наверно, открывает и закрывает свой портфель. Качается на подводе и разглядывает картинки в букваре…» — А у меня почему-то нет портфеля с букварём… — неожиданно сказал Вовка. — Придёт время — всё будет! — пообещала мама. После обеда взял Вовка удочки и пошёл на озеро. Сел на мостках, забросил и тут же выхватил отличного окуня. Выхватил и чуть не крикнул: «Светка!» Подержал, подержал окуня в руках и выбросил в озеро: зачем ему были теперь окуни, будь они хоть с тебя ростом. Смотал Вовка удочки, отнёс домой и снова очутился за воротами. А потом и не заметил, как ноги принесли его туда, где дорога в конце поляны ныряла в зелёный тоннель леса. Тут он остановился. Ему вдруг стало немножко страшновато, он никогда не ходил один в лес. Вот если бы тут была Светка, он бы и один пошёл, но он бы знал, что Светка рядом… Лес показался ему неприветливым, холодным, чужим… Совсем недалеко от дороги он увидал несколько молодых подосиновиков. Только находка не обрадовала его, а ещё больше огорчила: красные шляпки подосиновиков напомнили ему красный Светкин берет. Всё же он решил собрать грибы: надо же было что-то делать. Взял один и долго его рассматривал. Гриб был просто замечательный: ножка толстая, твёрдая, шляпка ярко-красная, чуть пошире ножки, с ещё не поднявшимися полями. Такие бабушка Марфа собирала для маринования… И остальные грибы, сколько их видел Вовка, были под стать первому, а совсем у дороги рос чудной гриб. Чудными грибами они со Светкой называли такие грибы, у которых что-то было необычным: то ножка по-чудному изогнута, то шляпка лихо заломлена, как у озорного мальчишки. Такие грибы особенно радовали ребят, и каждый, найдя «чудной» гриб, обязательно кричал на весь лес: — Чудной! Чудной гриб!.. Вот и у этого гриба под одной шляпой две ноги. У самой земли ноги срослись, и подосиновик выглядел действительно чудно… Но только зачем Вовке теперь такой гриб? Кому его показать? Кто его услышит и прибежит к нему, если он крикнет: «Чудной! Чудной гриб…» Отцу с матерью показать? Ну и что? Скажут: «Молодец», и всё… Бабушке Марфе? Она тоже похвалит, а потом скажет: «И не такие чудеса в лесу можно встретить. Бывают грибы и о трёх ногах…» — Не хочу о трёх ногах! — заорал вдруг на весь лес Вовка, расшвырял все собранные грибы и, не видя дороги, помчался на заставу. Дома никого не было. Он уткнулся в подушку и долго ревел. Наревелся, сел на кровать и прямо перед собой на стене увидел отцовскую полевую сумку. Вовка глубоко вздохнул. Ещё один вздох. Жёлтая, из толстой кожи сумка, потёртая в углах, глядела на него со стены и будто спрашивала: «Вовка, что же ты?» И Вовка вскочил на стул, снял сумку, выдвинул средний ящик стола, высыпал в него всё из сумки, торопливо, поглядывая на дверь, сунул в сумку альбом с карандашами, перочинный ножик и вышмыгнул в сени. Как ни торопился Вовка, всё же сообразил, бежать в открытую с сумкой опасно, отец или мать увидят или часовой. Попробовал спрятать под лыжную куртку, ничего не получилось: живот так раздулся, что каждый бы догадался — тут дело неладное. Выручила грибная корзинка. Он схватил её, сунул сумку на дно. Теперь никто и внимания не обратит на него: за грибами Вовка ходит каждый день.
Поляну перед заставой Вовка пробежал единым духом, а вот у самого леса приостановился: снова на него напала робость. Он достал из корзины сумку и попытался, как отец, повесить через плечо, но ремень оказался длинным-предлинным, и сумка упала на землю. Тогда Вовка забросил её за спину, корзинку подфутболил, чтобы не валялась на дороге, и, как в холодную воду, нырнул в лес… Он бежал по лесной дороге, не глядя по сторонам, не прислушиваясь ни к каким звукам… Но скоро до его ушей донёсся шум водопада на Бешенке. От частых дождей Бешенка поднабирала силы и становилась всё полноводнее и шумливее. По мосту через речку Вовка прошёл осторожно, стараясь не смотреть на воду. Ему невольно вспомнилась та переправа через Бешенку, когда он чуть не вывалился из корзины… Вспомнил — и ещё страшнее стало ему… От моста до заимки дедушки Матвея рукой подать, и вот Вовка уже перед избой лесника. На минуту он забыл, зачем бежал по дороге, и чуть было не крикнул: «Бабушка Марфа! Дедушка Матвей!» — как они всегда кричали со Светкой, подбегая к заимке. Нет, сейчас ни звука, сейчас надо тихохонько проскочить мимо дома лесника, чтобы ни сам лесник, ни бабушка Марфа его не заметили, иначе не догнать ему Светки, как вчерашний день… Решить-то решил Вовка обойти заимку сторонкой, прямо по лесу, но всё стоял у края дороги, боясь сделать первый шаг в лес. Почему-то в лесу было темновато, хотя деревья росли совсем не густо. А то, что начинало смеркаться, Вовке и в голову не пришло… Неизвестно, сколько бы он простоял так на дороге, если бы в избе лесника не скрипнула дверь. Тут Вовка, не раздумывая, поборов все страхи, бросился в лес. * * * …Вечером хватились родители, а Вовки нет! Всю заставу обшарили отец с матерью — не нашли. Весь лес вокруг заставы обкричали — не откликнулся Вовка… Сначала Мария Семёновна сердилась, потом разволновалась, потом начала плакать… Всё она передумала: и что в озере утонул, и что болото засосало, и что в лесу заблудился… Успокаивал жену начальник заставы, а у самого губы белые и щёки втянулись… Вся застава с ног сбилась, темнеть начало, скоро наряд на границу отправлять, а Вовки всё нет и нет! И вдруг, шагая по комнате, Вовкин отец увидел пустой гвоздик там, где висела его полевая сумка. И он всё понял. — Коня! — крикнул он дневальному. Рядом с ним выросла крепкая фигура сержанта Куликова. — Разрешите и мне с вами, товарищ старший лейтенант! Стемнело, вдвоём-то сподручней, может, он с дороги свернул. А Хмурый пойдёт по следу… Вскочили они на коней и помчались. Но сначала дали Хмурому понюхать Вовкины тапочки, и теперь пёс знал, какого нарушителя ему искать. Наверно, он принял это за игру — побежал не так, как обычно, как бегал по тревоге, весь напряжённый, слегка повизгивая, а весело, безмятежно, вроде как на прогулку. Быстро доскакали конники до заимки лесника, бабушка Марфа вышла на крыльцо. Нет, не видала бабушка Вовку. Она забеспокоилась, запричитала. Светку видели — и бабушка и дед Матвей, — со Светкой попрощались, гостинцев дали на дорогу, а Вовки на заимке не было… А Хмурому и объяснять не надо было, что Вовка на заимку и не думал ходить: он ещё за мостом через Бешенку показывал, что Вовка свернул в лес… Конники вернулись к мосту, и Хмурый снова взял Вовкин след. Куликов соскочил с коня, отдал повод командиру и побежал за Хмурым. Сержант знал, что до цели осталось недалеко: Хмурый всё убыстрял бег. А потому, что след вёл всё глубже в лес, в сторону границы, Куликов понял, что рядовой Вовка Клюев заблудился: хотел, наверно, сразу за домиком лесника снова свернуть на дорогу, направо, а повернул налево. — Эх, солдат! Перепутал сено с соломой… — засмеялся сержант. След вёл сначала прямо в глубину леса, потом стал метаться из стороны в сторону, кружить, а то вдруг Хмурому пришлось повернуть к дороге. Наконец пёс стал сбавлять бег, перешёл на шаг, остановился совсем и так тихо зарычал, что его услышал только Куликов. — Здесь где-то… — прошептал сержант. Из темноты донеслись всхлипывания Вовки. — Стой! Кто идёт? — негромко скомандовал Куликов. Всхлипывания сразу прекратились, но тут же из-за валуна высотой с добрый дом донёсся крик Вовки: — Куликов! Где я? — А кто ты такой? Нарушитель? А ну выходи и руки вверх! — крикнул Куликов как можно строже. — Да это я… Рядовой Вовка Клюев! Прибыл для прохождения… — «Рядовой! Прибыл для прохождения»! — передразнил Вовку отец. — Дезертир ты, а не солдат! Наказать тебя придётся за самовольный уход с заставы… Ну, где ты там? Выходи…
|
