Ключевые ценности в русском культурном архетипе

В русском культурном архетипе существует несколько базовых групп ценностей, одну из которых составляют совесть, ответственность, свобода, справедливость.

Совесть — это способность индивида осуществлять нравственный самоконтроль, самостоятельные моральные обязательства и требовать от себя выполнения нравственной стороны совершаемых действий. Поэтому совесть — это прежде всего моральная парадигма ответственности, т. е. внутреннего контроля человека за свою деятельность и ее результаты.

Совесть русского человека в целом проявляется не в его внутренней нравственности, а в форме эмоционального переживания, «угрызения совести». Поэтому если совесть русского, иоанновского человека более эмоциональна, чем рациональна, то западного, прометеевского — более рациональна, чем эмоциональна.

В русском культурном архетипе совесть больше декорация, чем компонент духовной интенции практической деятельности.

Ответственность является формой контроля человека за своей деятельностью, т. е. стремлением соблюдать нормы общественной жизни. В русском культурном архетипе сложился такой тип ответственности, при которой человек ориентируется не на результаты, а на образцы деятельности. Поэтому ответственность у русского человека — это неосознанное стремление следовать эталону (стандарту) деятельности и неукоснительно выполнять внешние предписания.

В силу этого в русском культурном архетипе ответственность как внутренняя парадигма деятельности и форма ее контроля заменяется строгим следованием внешним предписаниям, сопровождаемым страхом наказания в случае отклонения от стандарта деятельности.

Ориентация русского человека на стандарт деятельности вытесняет у него внутренние формы контроля внешними, поэтому характерной чертой русского культурного архетипа является постоянное стремление перекладывать ответственность за свою судьбу, за свою деятельность на государство, власть, социум, к которому человек принадлежит, что приводит как бы к самозакрепощению, стремлению спрятаться за более глобальные структуры и фундаментальные в данный момент ценности и тем самым уйти от индивидуальной ответственности. Поэтому характерной чертой русского культурного архетипа является внутренняя безответственность, вытесняемая жесткой внешней ответственностью.

Это порождает зачастую непредсказуемость поведения русского человека, ибо оно постоянно коррелируется в соответствии с изменяющимися условиями жизнебытия.

Сам русский человек ощущает свою непредсказуемость, и поэтому всегда боится настоящего и живет больше прошлым, чем настоящим, и уж очень любит помечтать о будущем. Мечтательность русского человека — это возвышенная устремленность в будущее. Она сочетается с «идеоманией» как способом снятия напряженности от глубоких общественных потрясений или извечных забот и переживаний. В русском культурном архетипе «идеомания» представляет собой форму перераспределения ответственности за происходящее между «личным» и «трансцендентальным».

Все это порождает в русском культурном архетипе такие устойчивые духовные доминанты, как консервативный синдром и утопические иллюзии. Одной из ключевых ценностей этих иллюзий является такой архаизм коллективного бессознательного, как справедливость. В русском культурном архетипе справедливость является не отвлеченной абстракцией, номинацией для обозначения таких других ценностей, как благосостояние, порядок, мир, добродетель. В русском культурном архетипе существует «склонность фетишизировать идеи-доктрины в качестве лучшего способа добиться справедливости».

У русского человека жажда справедливости выливалась в искание Божьей Правды как утаенной Справедливости. На этой основе в русском культурном архетипе сформировалась такая установка, как «правдоискательство». На уровне «безмолвствующего большинства» это выливалось в конструирование социально-утопического народного идеала Правды как предвосхищения совершенной человеческой жизни на Земле. Причем эта жизнь казалась не воображаемой, а реальной, лишь временно отчужденной и потому требующей «законного возвращения».

В этом идеале Правды воплощалась эсхатологическая мечта о возможности утверждения перед концом света высшего начала — справедливости как общественного равенства и безмятежного блаженства, основанных на любви, единении и согласии.

В русском культурном архетипе Правда знаменовала собой также справедливость земных дел, прежде всего социальных отношений, поэтому первопричину всякой «неправды» русский человек усматривает в противоположности между «богатыми» и «бедными». За «неправду» отвечают имущие, именно они воплощают в себе отрицательное начало, «неприязненный дьявольский ум». Положительное начало, «правда», сотворенная Богом, живет в неимущих. Отсюда проистекает понимание справедливости земных дел как искоренении социального угнетения, проистекающего от дьявола. В русском культурном архетипе борьба Правды и Неправды мыслится как столкновение сил добра и зла, которое в реальной жизни проявляется в антитезах: «любовь — ненависть», «единение — рознь», «создание — разрушение» и т.п.

Утверждение Правды (справедливости) русский человек связывает с «государем», наделяя его долгом заботиться о своих подданных и обязанностью «выступать против знатности».

Таким образом, в русском культурном архетипе Правда — это универсальная собирательная ценность, являющая собой «свет истины», «тепло добра», «полноту справедливости», «мужество совести». Самое существенное в Правде (Справедливости) — это образ совершенного человеческого общежития, построенного на началах равенства, согласия и любви. Причем равенство понималось не как «равенство возможностей», а как «равенство» в доходах, распределении и потреблении.

Способом достижения целей многоликой Правды в русском культурном архетипе выступает Свобода. Дело свободы — служить Правде, поэтому для русского человека свобода не является самоценностью и самоцелью жизни, а лишь средством достижения Справедливости. В пламени неудержимой страсти к Правде (справедливости и равенству) «сгорает» и умиротворяется свобода воли человека, и личность становится проводником социально окрашенных ценностей, предполагающих если не устранение, то оттеснение собственного «Я», человеческой индивидуальности».

Поэтому, рассматривая проблему свободы, надо отметить, что в системе ценностей в русском культурном архетипе понятие свободы не могло оформиться в собственном смысле этого слова. Свобода как ключевое понятие западноевропейской культуры означает, с одной стороны, возможность выбора для себя, а с другой — и уважение аналогичного права у других (Г. Федотов). Атрибут свободы — необходимость и способность индивидуального, внутреннего и ответственного выбора. В русском культурном архетипе понятие «свобода» вытесняется понятием «воля» как свободы лишь для себя и безразличие к чужой свободе в самом широком смысле слова — от равнодушия до подавления.

В России не было Ренессанса с его всплесками гуманизма, точно так же как и не было самого гуманизма в европейском смысле слова, т. е. установки, рационально и морально ориентированной на человека как на уникальную сущность, носителя высшего индивидуального духовного начала. Личность и индивидуализм никогда не представляли в русском культурном архетипе самоценности. Индивидуальная свобода и личная правда вытесняются им на периферию общественной жизни, в маргинальное состояние «лишнего человека», «босяка», «диссидента».

Поскольку правда (справедливость) сравнивает и уравнивает людей, а свобода (ответственность) — различает и индивидуализирует, то русский человек ощущает в первую очередь единство социума, к которому он принадлежит, чем себя в социуме. Ощущая это единство, он вверяет свою судьбу социуму или государству, избавляясь от ответственности за свою судьбу и саму жизнь.

На этой основе в русском культурном архетипе происходит отчуждение человека и социума, человека и государства, хотя только в социуме и государстве он чувствует себя уверенно и уютно. Это отчуждение приводит к тому, что все, находящееся вне человека, одновременно является объектом и тотальной критики, и пиетета.

В русском культурном архетипе поэтому не могла сформироваться такая ценность, как свобода, а возникла только воля как стихийная крайняя форма критики (протеста) личности против поглощения ее социумом, государством. В русском культурном архетипе свобода выглядит не иначе, как «самовольничание», «своеволие», «самовластие», чуждые общему благу и общей воле. Парадокс свободы в русском культурном архетипе состоит в том, что отрицание возможности индивидуальной свободы, личной воли превращается в утверждение свободы для всех как общей коллективной воли, всеобщей «вольницы» и «вольготности», а также коллективной (корпоративной) воли, для которых есть своя правда.

Другую группу базовых ценностей в русском культурном архетипе составляют государство и власть, порядок и авторитет. Их значение в ценностных ориентациях русского народа состояло в том, что они всегда исполняли роль мощного национально-объединяющего фактора, обладали огромной организующей силой. Вместе с тем их эксплуатация политическим режимом делала его легитимным, а отождествление государства и отечества (родины) в культурном архетипе зачастую рождало казенный патриотизм.

Специфика цивилизационного развития России состоит в том, что в ее истории огромную роль.играло государство, которое в связи с этим приобретает в русском культурном архетипе особую ценность, что в значительной мере предопределяет отношение русского человека к государственной власти.

Для культуры русского человека характерна фетишизация власти, порождающая квазиэтатизм, причем не в западном, а в восточно-имперском смысле. Квазиэтатизм основывался на том, что государственная власть мыслилась как главный стержень всей общественной жизни. В России оно складывалось на основе эксплуатации патриархальной идеи отношения человека и власти как отношения детей и родителей, подразумевающей «хорошее», отеческое, справедливое правление «доброго хозяина-отца». Основу такого квазиэтатизма составляла также психология мещанского рабства, «холопства», порождающих боязнь хаоса и воли как анархии и разбоя.

В XIV — XVII вв. государство в России отождествлялось с царем, власть которого в провиденциалистской ментальности наделялась религиозным смыслом; служение государю рассматривалось как служение Богу. В XVIII в. в России стала складываться новая система ценностных ориентации. На смену религиозной, преимущественно традиционалистской, ментальности, основу которой составляло «служение государю», пришли новые светские принципы, и главный среди них — «служение Отечеству» как основа национально-культурной идентификации. При этом под отечеством подразумевалось прежде всего государство.

В русском культурном архетипе понятия «отечество» (родина), «царь-государь» (вождь) постепенно слились в одну номинацию — государство, которое является предметом сакрализации и религиозного (идеологического) культа. Предназначение государства, государственной власти, персонифицированной в русском культурном архетипе с государем-вождем, состояло в доходчивом объяснении подданным сложностей пугающего их мира и формировании у них веры-ожидания, которую символизирует «дорога».

Казенный патриотизм, отождествлявший в русском культурном архетипе государство (государственную власть) и отечество (родину), очень часто сопровождался синдромом «оскорбленного чувства национального и государственного достоинства». В этом синдроме отсутствует связь между достоинством личности и достоинством нации. Унижение личности ради интересов государства не только не оскорбительно для такого национального достоинства, но и «оправдывается» культурным архетипом.

Русский этатизм и казенный патриотизм всегда ставили государственную власть выше закона. Это формировало у русского человека такую установку, как неверие в закон в качестве воплощения справедливости и эффективного средства борьбы со злом. Примат государственной власти над законом порождал, с одной стороны, правовой нигилизм и политический произвол, а с другой, «терпимость» русского человека и страсть его к порядку.

Порядок является одним из важнейших ключевых понятий в русском культурном архетипе. В социоцентристском обществе наряду с установкой «быть как все» доминирует принцип: «запрещено все, что не разрешено». В силу этого русский человек чувствует себя комфортно лишь в ситуации определенности, где существуют конкретные предписания, что и как делать. Ситуация неопределенности, где «разрешено все, что не запрещено», и допускающая свободу выбора и свободу действий, раздражает русского человека. Такую ситуацию русский человек рассматривает как «непорядок». «Порядок» в русском культурном архетипе ассоциируется с наличием определенных социальных предписаний, как жить.

Социальные предписания, или нормы, существуют в любом обществе, однако в социоцентристском обществе они носят тотальный и универсальный характер. Для русского человека эти предписания наделяются еще и политическим смыслом: тот или иной способ жизнедеятельности должен быть разрешен «сверху» инструкциями, стандартами, законами и т.д. Социально-политические предписания должны касаться всех сторон жизни человека, чем больше предписаний, чем шире сфера их деятельности, чем сильнее они охватывают каждого человека, чем меньше у него свободы выбора — тем больше порядка в обществе.

В русском культурном архетипе социальный порядок неразрывно связывается с государственной властью, роль которой и состоит в «упорядочении» всех общественных отношений. Чем больше государственная власть издает разного рода законов и инструкций, принимает постановлений и решений, чем детальнее регламентируют они все стороны жизни общества и. индивида, тем тверже и надежнее кажется русскому человеку порядок.

Поэтому «страсть к порядку», сопряженная в русском культурном архетипе с этатизмом, порождает в нем, с одной стороны, антиличностную установку, а с другой — готовность всегда поддерживать государственную власть в деле «наведения порядка».

Таким образом, в культурном архетипе русского человека «порядок» из средства функционирования общества превращается в политизированную цель («порядок ради порядка»).

Установка на «порядок» в русском культурном архетипе коррелируется с ориентацией на авторитет, который постоянно путает авторитет должности с авторитетом знания. Поэтому авторитеты в русском культурном архетипе превращаются в кумиров, не способных ошибаться, всегда «судящих праведно» и готовых дать правильные ответы на все «вопросы жизни», что и делает их предметом восхищения и преклонения.

Авторитарность как характерная черта русского культурного архетипа предполагает, что у «авторитета» есть решение любых проблем. Он всегда рассуждает последовательно и не поступается принципами. У него нет и не может быть внутренних противоречий ни в идеях, ни в поступках. Однако авторитарность в русском культурном архетипе имеет свои особенности, которые обусловлены его ориентацией на «умеренный авторитарный идеал». В качестве условия, делающего возможным существование этого идеала, было признание того, что «общее дело» (коллективная или национально-государственная идея) ставилось выше авторитета, и сам авторитет должен был ей служить. Поэтому в культурном архетипе русского человека сложились две установки в восприятии и отношении к авторитету. С одной стороны, это — вера в авторитет, наделяемый чертами харизматического лидера, и, соответственно, надежда и ожидание от него «чуда», сопровождаемое постоянной готовностью подчиняться авторитету. С другой стороны, это — контроль авторитета через постоянное соотнесение его деятельности с «общим делом» (национально-государственной идеей), которое сообща переживалось людьми. Если эта деятельность шла вразрез с этим «делом» и «переживаниями», то авторитет лидера падал и его, как правило, свергали, а иногда и жестоко с ним расправлялись.

Таким образом, умеренный авторитарный идеал.в России всегда сочетался с извращенным коллективным тотальным демократизмом охлократического толка. В связи с этим на уровне культуры лидера, тоже авторитарной, ибо он обязательно Должен был следовать общей идее, выполнявшей роль авторитета для него, характерно было стремление действовать в соответствии с ожиданиями толпы, сформированными традиционным миросозерцанием. Отсюда «популизм» — устойчивая черта русского лидера умеренно авторитарного типа.

Специфической ценностью в русском культурном архетипе выступает труд. Псевдоколлективизм социальных отношений, самозакрепощение русского человека в социуме, признание приоритета совместных действий в достижении определенных результатов и отсутствие представлений о связи этих результатов с деятельностью отдельного человека — все это сужало мотивационную сферу его труда. Кроме того, специфика исторического развития России с длительным господством внеэкономических форм принуждения также сказывалась на отношении русского человека к труду. Нормальная трудовая этика в культурном архетипе русского человека не могла оформиться в условиях тотального закрепощения в XVI — XVII вв. всех сословий в России. Гнет помещиков и чиновников, писал В. Ключевский, отбивал «у простонародья всякую охоту приложить к чему-нибудь руки: угнетение духа, проистекавшее от рабства, до такой степени омрачали всякий смысл крестьянина, что он перестал понимать собственную пользу и помышляет только о своем ежедневном скудном пропитании».

В отношении к труду у русского человека сложилось как бы двойственное отношение: «труд на дядю» и «труд на себя». Самозакрепощение и усиление внеэкономических форм при нуждения вело неизбежно к морально-психологическому отчуж дению от труда, к тому, что работа («труд на дядю») рассматривалась как повинность. Об этом свидетельствуют многочисленные русские поговорки, типа: «Работа не волк, в лес не убе жит»; «Работа дураков любит»; «Хочу работаю, не хочу — смот рю пупом в небо», «От трудов праведных не наживешь палат каменных».

Такая трудовая этика традиционно ориентировала русского человека на низкий уровень материальных притязаний, и люди с древнейших времен привыкли жить скудно и довольствоваться малым, что вырабатывало психологическую привычку к бедности. «Труд на себя» сопровождался совсем иной этической мотивацией: труд из средства воспроизводства жизни превращался в форму реализации физических и умственных способностей. Это порождало у русского человека установку к самоотверженному «труду на себя». Однако возможности «труда на себя» у русского человека были ограниченными. Отсутствие экономической свободы, разорванность связей между трудом, распределением и потреблением, доминирование духа «псевдоколлективизма», преобладание форм «труда на дядю» вытеснили в русском культурном архетипе труд на периферию ценностных ориентации, превратив его в способ удовлетворения элементарных потребностей при минимальных затратах.

В Европе же постепенно складывалось иное отношение к тру ду. Особенно ярко оно проявилось в протестантской трудовой этике, рассматривающей индивидуальный производительный труд как непременное условие служения Богу и как основу «богатой» жизни.