Златокрылый Феникс

 

Данная книга не житие, а попытка с Божьей помощью получить хоть сколько-нибудь пользы от рассмотрения жизненных поступков, но в особенности духовных словес великого аскета-подвижника. Да даст нам Господь доброго вни-мания, да сохранит в наших сердцах полезное для нас, для нашего спасения; да возможем вос-приятьтрудновместимое оземленевшей душой!

Монашеский подвиг святителя Игнатия (Брянчанинова)

    По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II

Глава первая

   Как мы нередко встречаем в житиях святых, святитель Игнатий был у родителей вымоленным у Господа чадом. Его отец, родовитый дворянин и по-мещик Александр Семенович Брянчанинов, и мать, София Афанасьевна (также из рода Брянчаниновых) сочетались браком в весьма раннем возрасте. Двое первых младенцев у них умерли, и затем наступило долгое бесчадис. Брянчанииовы были люди Схиагочестивые. Желая иметь детей, они начали усердно молиться о том Богу и посещать монастыри, расположенные в той же Вологодской губернии, где находилось их имение. Они проводили по несколько дней в обителях северной Фиваиды — Свято-Духовском, Глушицком, Лопотове, Прилуцком и других монастырях. Господь услышал их. 6 февраля 1807 года у них родился сын, которому дали имя в честь преподобного Димитрия Прилуцкого. А потом появились у него братья и сестры.

   Детство свое святитель Игнатий провел в родном селе Покровском, расположенном к югу от Вологды в Грязовецком уезде. Конечно, родители на-нимали наставников и учителей, готовили отрока к поступлению в одно из столичных военных училищ, но он, легко и даже охотно усваивая точные науки и прояв;шя при этом блестящие способности, любил более всего одинокие прогулки в старинном парке имения и окрестностях села. Скудная природа рус-ского Севера не казалась ему бедной. Он с любовью вслушивался в шум листвы и птичьи голоса, в шорох травы и плеск ручья под обрывом. Иногда подолгу сидел на камне среди могильных плит и склепов родового кладбища возле церкви Покрова Богородицы. Все вокруг говорило ему о Творце. Душа его устремлялась к Богу.

   Здесь таинственно, как бы сами собой, зародились те стремления и качества, которые потом возросли и укрепились в душе святителя. Позднее, уже архимандритом, он писал: «Как помню себя с детства-телесные чувства мои не были восприимчивы, слабо действовал на меня посредством их вещественный мир. Я был нелюбопытен, ко всему холоден... Я сотворен, чтоб любить души человеческие, чтоб любоваться душами человеческими!. Для лица и для всею вещественного,-писал святитель одному иноку в 1 847 году,— я точно без глаз. Черты физиономий как раз забываю; черты души, и самые тонкие, остаются запечатленными в памяти». Это качество очень существенное и редкое — как бы естественная обращенность всех чувств человека к духовному. Такой дар получил он от Господа еще в отрочестве.

   Отрок Димитрий бывал с родителями в монастырях. И здесь он, не вглядываясь в «вещественное», погружался в молитвенную глубину святого места. Духовное стало для него реальностью, он видел в нем настоящую жизнь. Будучи старшим из детей, он был среди них и наиболее способным. Терпеливо помогая им в учении, он вместе с тем привлекал их к молитве и чтению духовно-нравственных книг. Делал он это с любовью и смирением, и все его братья и сестры стали ревностными православными христианами. С ними занимались в то время приезжавшие из Вологды учителя семинарии.

   Святитель Игнатий писал об отрочестве своем: «Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии. Но Пимены Твои, Твои Сисои и Мака-рии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношею, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем, но я не понимал ее, я полагал, что это обыкновенное состояние всех человсков». «Скорби», о которых говорит здесь святитель, заключались в том, что возраставшие в нем духовные устремления не находили отзыва в родных, ко-торые жили хотя и благочестивой, но сугубо мирской жизнью. Родители готовили сыновей в военную службу, а дочерей в замужество. Никакие отклоне-ния не допускались, — все было заранее решено.

   В 1822 году Александр Семенович Брянчанинов повез сына в Петербург для определения в Главное инженерное училище, но все же спросил юношу — уже где-то вблизи столицы,— куда бы он, будь его воля, хотел бы поступить. Димитрий, которого впервые спросили о его желании, был этим поражен и ре-шил сказать правду. Попросив отца не сердиться, если ответ ему не понравится, он сказал, что хочет не в училище, а «в монахи». Отец, по-видимому в свою очередь пораженный, промолчал. А вскоре будущий святитель блестяще сдал вступительные экзамены при конкурсе четыре человека на место.

   Присутствовавший на экзаменах Великий Князь Николай Павлович, бывший тогда генерал-инспектором военных инженеров, обратил внимание на благообразного и блестяще подготовленного юношу. Димитрий был приглашен в Аничков дворец, где Николай Павлович, будущий Император, представил его своей супруге Александре Феодоровнс, которая была поражена тем, что воспитанный в провинции молодой человек знает столь основательно не только науки, но и латинский и греческий языки. По се желанию он был зачислен ее пенсионером.

   В Петербурге у Димитрия были родственники, богатые люди, проводившие светскую жизнь. Через них он вошел в известный тогда литературно-художественный салон президента Академии Художеств и одновременно директора Императорской Публичной библиотеки Алексея I Николаевича Оле-нина, где собирались музыканты, художники, литераторы, бывали приезжие знаменитости. Здесь познакомился юноша с известными литераторами-переводчиком Гомера Гнедичсм, баснописцем Крыловым, может быть, и с Пушкиным. Оленин обнаружил в нем прекрасные декламаторские способности и стал поручать ему во время собраний чтение некоторых обсуждавшихся новых произведений членов кружка. Димитрий Брянчанинов тогда и сам писал что-то художественное, скорее всего стихи (он и позднее излагал некоторые свои мысли и чувства в стихотворной форме).

   Ни начальство, ни товарищи юнкера Димитрия Бряпчанинова не подозревали, что делается в душе этого блестящего ученика, представительного по наружности и всегда ровного в обращении с другими. Позднее он сам описал свое тогдашнее состояние: «Протекли почти два года... родилась и уже возросла в душе моей какая-то странная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то заб-вение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял... Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!..».

   Вот как запротестовала душа, взращенная в любви к Богу, против засилия в жизни всего светского! Не могли напитать се одни науки. Мало ей было уроков Закона Божьего и проводившегося однажды в годговения с исповедью и причащением Христовых Тайн... Науки, как замечает святитель Игнатий, «для земли; потребность в них для человека оканчивается с окончанием земной жизни». «Науки! — как бы взывал юноша. — Дайте мне, если можете дать, что-либо вечное, положительное, дайте ничем не отьемлемое и верное, достойное назваться собственностью человека! — Науки молчали».

   И вот он с головой ушел в чтение писаний православных святых Отцов,— в Петербурге было много возможностей достать эти книги. Это был тот воздух, которым только и могла дышать его душа. Это было чтение потрясающее и усладительное. «Что прежде всего поразило меня в писаниях Отцов православной Церкви? — писал святитель. -Это их согласие, согласие чудное, величественное... Когда в осеннюю, ясную ночь гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленными звездами столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крыльям, судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов... Единственный путь к спасению — последо-вание неуклонное наставлениям святых Отцов... Мысль эта была для меня первым пристанищем в стране истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волнения и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль-дар бесценный всеблагаго Бога... Она начала постоянно освещать для меня многотрудный и многоскорбный тесный невидимый путь ума и сердца к Богу».

   «Это чтение,— писал святитель,— твердило мне: должно развить, ощутить, увидеть в себе спасение, без чего вера во Христа — мертва, а христианство -слово и наименование без осуществления его! Оно научило меня смотреть на вечность как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь по-лустолстисм. Оно научило меня, что жизнь земную должно проводить в приготовлении к вечности».

   Ему семнадцать лет. Он пишет сестре Александре из Петербурга: «Что человек на земле? — Путник. — Что такое смерть? Эпоха, с которой начинается наша действительная жизнь. Продолжительно странствуя в этой тьме ночной посреди слабостей и искушений, руководимые светом истинной веры, мы достигаем, наконец, до той грани, которою отделяется свет от тьмы. Счастлив человек, бывший истинным христианином» (1824 год).

   Когда сестра попросила Димитрия молиться о ней, он с большим смирением ответил: «Мою грешную молитву нельзя еще и назвать молитвой, ибо что такое молитва? Молитва есть разговор человека с Богом. Молюсь ли я? Нет, более грешу, чем молюсь; однако, надеюсь на Всемилостивого Господа, что поможет мне некогда вкусить и силу молитвы».

   В училище нашелся для Димитрия товарищ, однокурсник Михаил Чихачев, из дворян Псковской губернии. Он хотя и был совсем другого характера, чем будущий святитель,— весельчак и говорун, но душа его так же стремилась к жизни во Христе. И вот они, друзья, тайно от начальства, начали ходить на Валаамское подворье, где исповедовались и причащались. Потом, по совету валаамских иноков, они стали посещать Александро-Невскую Лавру. Здесь их с любовью принимали монахи Аарон, Харитон и Иоанникий, ученики старцев Феодора и Леонида, последователей преподобного Паисия (Всличков-ского), архимандрита молдавского Нямецкого монастыря. Наставником Димитрия и Михаила стал о. Афанасий, лаврский духовник.

   «Добрые иноки,— говорится в житии святителя Игнатия,-особенно о. Иоанникий и духовник о. Афанасий, делились с мопахолюбивыми и любо-мудрыми юношами всем, что составляло достояние их многолетней духовной опытности. Часто Димитрий Александрович удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о довольно зрелом духовном возрасте. Такая тесная дружба с иноками имела соот-ветственное себе действие. Димитрий Александрович сделался совершенным аскетом по душе».

   В это время святитель Игнатий жил на частной квартире со старым слугой Дормидонтом. Этот слуга, крепостной семьи Брянчаниновых, прилежно на-о вещал за молодым барином и знал о его хождении в Лавру. И вот он известил его роди геля обо всем. Тот вспомнил высказанное ему сыном желание идти в монахи и решил это пресечь. По его просьбе начальник училища граф Сивере приказат Димитрию Пересе шться с частной квартиры на казенную в стенах Михайловского инженерного замка и установил надзор за ним. Лаврский же духовник о. Афанасий сначала получил от петербургского митрополита Серафима запрещение принимать на исповедь юнкеров Брянчанинова и Чихачева, но после того, как митрополит побеседовал с молодыми людьми, он увидел их искренность и глубокую веру, и разрешил о. Афанасию принимать их.

   Весной 1826 года святитель Игнатий, уже окончивший училище и ставший офицером, тяжело заболел. Государь, узнав об этом, послал лейб-медика с приказанием извещать его о ходе болезни молодого офицера. Недуг так круто захватил Брянчанинова, что он уже стал считать себя умирающим и начал готовиться к переходу в вечность. Однако это было только испытанием от Господа. Есть основание думать, что во время кризиса святитель Игнатий дал обет идти в монастырь во что бы то ни стало. Все дальнейшее подтверждает это.

   При первом же своем появлении по выздоровлении в Алсксандро-Невской Лавре, Димитрий Александрович знакомится со старцем Леонидом (Нагол-киным), бухгущим преподобным Оптинским старцем, приехавшим из Александро-Свирского монастыря навестить своих учеников. В уединенной бесе-де, которой не было никаких свидетелей, будущий святитель открыл Старцу все, что было у него на сердце. Он нашел в этом Старце духовного руководится и решил приложить все усилия, чтобы оставить мир и устремиться за ним в монастырь.

   Лето 1826 года Димитрий Александрович провел в родном Покровском,— ему дан был отпуск для поправления здоровья. Здесь он заставлял себя от-крывать родителям свои намерения,-это сердило их и никакого согласия не получапось. Он уехал в Петербург с глубокой скорбью, ему больно было, чго родители не понимают серьезности его желания. В Петербурге он подал просьбу об увольнении со службы. Государь Николай Павлович узнал об этом и поручил своему брату, Великому Князю Михаилу Павловичу, генерал-инспектору военных инженеров, отговорить Брянчанинова от его намерения идти в монастырь.

   Отговорить не удалось, и тогда Великий Князь объявил молодому офицеру о том, что Государь не согласен на его отставку. Он был отправлен в Дина-бург (ныне Даугавпилс в Латвии, на реке Даугаве), где должен был руководить строительством крепости. Место было сырое,— вернулась болезнь. По две-три недели Брянчанинов не выходил из комнаты. Душевное его состояние было тяжелым. Но переписка со старцем Леонидом и с Михаилом Чихаче-вым о монашеской жизни поддерживала его надежды. Осенью 1827 года Великий Князь Михаил Павлович посетил Динабург и, увидев, что Димитрию Брянчанинову по состоянию здоровья невозможно исполнять своих обязанностей по службе, согласился, наконец, на его отставку. 6 ноября она была дана. Уволенный с чином поручика Димитрий Александрович Брянчанинов немедленно выехал в Александ-ро-Свирский монастырь.

Глава вторая

    Охладело сердце к миру, к его служениям, к его великому, к его сладостному — писал святитель Игнатий. — Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу... Самое тело вопияло мне: „Куда ведешь меня? Я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам». Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце,— думаю, голос совести, или, может быть, Ангела Хранителя, сказывавшего мне волю Божию... Без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодолимым сердечным чувством, каким-то непостижимым и неизъяснимым призванием, вступил я в монастырь».

   Родители, обиженные тем, что он нарушил их волю, прекратили переписку с ним и лишили его денежной помощи. Таким образом, вступил он в обитель нищим, буквально выполняя заповедь о нестяжании. Первое послушание его было при поварне, где он помогал повару, бывшему крепостному его отца. Посылали его и на озеро ставить сети вместе с иноками-рыболовами. Раз осенью ему пришлось, залезши в воду, распутывать невод, отчего постигла его сильная простуда.

   Послушник Димитрий со смирением переносил рее трудности монастырской жизни и находился в послушании у старца Леонида, который разрешал все его вопросы и недоумения. Старец воспитывал свое духовное чадо весьма строго. В житии святителя описывается случай, когда старец Леонид, приехавший зимой к одному рабу Божьему, вошел в дом. „Когда вошел он ко мне,— вспоминал тот человек,— я захлопотал о самоварчике и подумал: не один же Старец приехал, вероятно, есть какой-нибудь возница, — и я стал просить Старца, чтобы он позволил ему также войти. Старец согласился. Я позвал незнакомца, и немало был удивлен, когда предстал предо мной молодой, красивой наружности человек, со всеми признаками благородного происхождения. Он смиренно остановился у порога... „А что, перезяб, дворянчик?» — обратился к нему Старец и затем сказал мне: „Знаешь ли кто это? — Это Брянчани-нов». Тогда я низко поклонился вознице"''.

   Старец Леонид прибыл в Алсксандро-Свирский монастырь с Валаама вместе со своим наставником о. Феодором, учеником преподобного Паисия, в 1817 году. О. Феодор, простой монах, но вместе благодатный старец, умер в 1822 году. Старец Леонид много рассказывал о нем послушнику Димитрию, а в 1828 году благословил его написать и житие приснопамятного подвижника.

   У святителя Игнатия с молодости была одна особенность,— любя монашескую жизнь и монастыри как богоустановленные, освященные Господом, он не закрывал глаза на недостатки, происходящие от людей, порожденные их греховностью. Идеал монашеской жизни у него выработ&пся в связи с чтением житий и писаний древних Отцов Востока, знаменитых старцев Патериков, начиная с Антония и Пахомия Великих. Не считая себя способным к такой жизни, заставляя себя смиряться и молчать, он, тем не менее, искал настоящего монашеского жития и очень скорбел, видя вокруг много духовного неустройства.

   При первых шагах своей иноческой жизни послушник Димитрий встретил несколько авторитетнейших наставников, среди них уже упоминавшегося старца Леонида, архимандрита Феофана Ново-езерского, преподобных Моисея и Макария Оптин-ских, но ни один из них не соответствовал полностью его идеалу. «Я в юности моей,— писал святитель Игнатий,-не нашел старца, который бы удовлетворил меня; но это можно еще приписать и тому, что я не искал как должно, не умел искать... Удовлетвори! ельнейшее лице, с которым пришлось встретиться, был монах Никандр, иросфорник Бабаевского монастыря, муж благодатный. С ним беседовал я в 1847 году».

   Первое из известных нам сочинений святителя Игнатия — «Жизнь схимонаха Фсодора», написанное в 1828 году в Александро-Свирском монастыре. Отдавая должное великому подвижнику, его приверженности к «умному деланию» (без которою «суетны подвиги телесные»), святи гель, тогда послушник Димитрий, не упускал случая получить пользу и от рассмотрения недостатков Старца. Вернув-шись из Молдавии в Россию, о. Феодор начал переходить из одного монастыря в другой. В Белых Берегах, где тогда был настоятелем старец Леонид, он способствовал возрождению истинно древнего, пустынного жития. А, например, Палеостровская оби-гель, куда он был назначен начальством, не понравилась ему, так как се строи гель занимался только одним хозяйством. Отец Феодор не сдержался и поссорился с ним. За самовольный уход из обители он был церковным начальством лишен права носить рясу и камилавку и переведен в Спасо-Преображен-ский Валаамский монастырь. «И здесь для ссоры нашлась пища»,-отмечает послушник Димитрий. О. Феодор усмотрел излишние поклоны во время службы, постное масло на трапезе в неположенные дни. И вот он, «стремясь к исправлению таковых упрощении, — пишет жизнсописатель,— нарушил общий мир и спокойствие. Чем затмилось в его сердце сияние заповедей Христовых?.. Весь монастырь объяло смущение, и духовное начальство, дабы прекратить беспорядок, принуждено было вывести схимонаха из Валаамского монастыря в Александро-Свирский».

   Собственно в целом-то послушник Димитрий на стороне о. Феодора,— он не осуждает его, наоборот, следует его учению, которое выражает теперь о. Леонид, но скорбит о неосмотрительных шагах Старца. Он не забывает, что именно ученики преподобного Паисия, такие, как монах Феодор, отчасти принесли, а отчаеги напомнили русским монахам существенные основы иноческого делания. Ими же были принесены и списки с рукописей преподобного Паисия, переводы его с греческого языка на цер-ковно-славянский «Добротолюбия», слов святых Ефрема иИсаака Сирина, ответов отцов Варсоно-фия и Иоанна на вопросы учеников и многие другие творения православных учителей Церкви.

   Уже в самом начале своего иноческого пути святитель Игнатий проявляет большую осведомленность в тонкостях «науки наук и искусства искусств» — монашеского духовного труда. В «Жизни схимонаха Феодора» он говорит о «царском пути», что «в монашеском смысле означает благоразумную умеренность в подвигах и взаимный совет двух или трех иноков, имеете безмолвствующих», о «послушании духовном, мысленном», что означает способность «мыслить и чувствовать не по своей воле, но по указанию ближнего», что называется «духовным мученичеством, распятием своей воли, скорейшим, удобнейшим, правильнейшим путем к достижению святыни, последованием Спасителю». «От сего послушания,— пишет он,— рождается болезненное сердечное чувство, называемое плачем, и мысль, постепенно охладевая ко всему временному, начинает непрестанно притекать и припадать к Богу, в чем и состоит начало истинного умного делания».

   В том же своем сочинении послушник Димитрий особенно отмечает уже хорошо известную ему книгу «Слова подвижнические» святого Исаака Сирина, переведенную старцем Паисисм (позднее она будет издана трудами иноков Оптиной Пустыни). «В ней,-говорит он,— с особенной ясностью и подробностью изложено, каким образом душа очищается Христовыми заповедями, каким образом благодать Божия сама собою вселяется в чистые души и ознаменовывает Свое вселение различными действиями, как-то: непрестанною молитвою, всегдашними слезами, необыкновенною радостию... Большая часть монахов нынешнего времени, не зная, что в науке монашества есть свое введение, начало, середина и конец, тотчас ищут раскрыть в себе благодатные действия (как будто Бог подчинен воле человеческой!), не позаботясь наперед сделать сердце способным к приятию Божества. От сего неправильного действования, основанного на ложных понятиях, обыкновенно рождаются двух родов последствия: или бесплодность, или произрастание плодов ложных вместо плодов истинных».

   Святитель Игнатий наметил здесь для себя трудный, но определенный путь, от которого он решил не отклоняться ни на шаг. Он еще не был пострижен, но ожидал этой великой милости Божией с трепетом.

   В апреле 1828 года о. Леонид был, наконец, отпущен из Александро-Свирского монастыря и, взяв с собой несколько ближайших учеников (вероятно, и послушника Димитрия Ьрянчанинова), отправился в Киев на поклонение честным мощам первоначаль-ников русского монашества Антония и Феодосия Печерских, а также сонма других подвижников в Лавре, в Ближних и Дальних «печерах».

   6 октября 1828 года старец Леонид прибыл в Бо-городицкую Площанскую пустынь — в Севском уезде Орловской губернии, в обшем-то имея намерение проехать дальше, в Оптину. Но в Площанской задержался на полгода. Здесь уже в течение восемнадцати лет подвизался иеромонах Макарий, будущий пре-подобный Оптинский старец. Он стал учеником о. Леонида, так как около трех лет тому назад скончался его наставник о. Афанасий, один из учеников преподобного Паисия. Сюда же приехал друг Димитрия Брянчанинова Михаил Чихачев. Обоих послушников поселили в уединенном домике в монастырском саду. Некоторый духовный штрих из этого блаженного для любителей молчания и уединения времени отразился в художественно-философском этюде святителя Игнатия, написанном в 1843 году.

   «В 1829 году проводил я зиму в Площанской пустыни,— писал он. — И поныне там, в саду, стоит уединенная деревянная келлия, в которой я жил с моим товарищем. В тихую погоду, в солнечные ясные дни, выходил я на крыльцо, садился на скамейку, смотрел на обширный сад. Нагота его покрывалась снежным покрывалом; кругом все тихо, какой-то мертвый и величественный покой. Это зрелище начало мне нравиться: задумчивые взоры невольно устремлялись, приковывались к нему, как бы высматривая в нем тайну. Однажды сидел я и глядел пристально на сад. Внезапно упана завеса с очей души моей: пред ними открылась Книга природы. Эта Книга, данная для чтения первозданному Адаму, Книга, содержащая в себе слова Духа, подобно божественному Писанию. Какое же учение прочитал я в саду? — Учение о вос-кресении мертвых, учение сильное, учение изображением действия, подобного воскресению».

   Его поразила как бы привычная для человека вещь,— голые, мертвые на вид деревья, не подающие никаких признаков жизни... «Гляжу на обнаженные сучья дерев,— говорится в рассказе далее,— и они с убедительностью говорят мне своим таинственным языком: мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей? Они оживут, облекутся плотью; в новом виде вступят в новую жизнь и в новый мир».

   Святитель Игнатий учился читать Божью книгу природы у великих учителей Церкви — Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, призывавших в творении видеть Творца и Его дела, прозревать в красоте земной красоту вечную. Великомученица Варвара, еще ничего не зная о Святой Троице, уверовала в Нее, созерцая ночами в своем уединении звездное небо... То же произошло и со святой мученицей Христиной.

   Еще послушником любил святитель Игнатий читать стихотворения Григория Богослова, который писал о природе: «Все воспевает Бога и славит Его бессловесными гласами. И чрез меня за все приносится благодарение Богу. Таким образом хвалебная их песнь делается моею, от них и я беру повод к песнословию». Позднее святитель Игнатий мог кратким и ярким сравнением подчеркнуть духовное состояние человека. «Слово радуга,— писал он к одной инокине,— происходит от радости — это радостная дуга. Такою дугою да будет ваша молитва: один конец ее да касается вашего сердца, а другой — неба».

   В течение последующих двух лет послушник Димитрий побывал в нескольких монастырях и пережил немало искушений. Старец Леонид в апреле 1829 года переплел в Оптину Пустынь, где водворился в новоустроенном Скиту и скоро стал духовником как иноков, так и множества мирских посетителей. Послушники Димитрий и Михаил остались было в Площанской пустыни, но игумен приказал им ее покинуть. «Поскорбели монастырские братия на безвинное изгнание никому ни в чем не досадивших благонравных молодых послушников и проводили с чувством глубокого сожаления и уважения за их тихую и строгую жизнь, дав им на дорогу пять рублей, собранных складчиной. Трудно было с тощим кошельком странствовать двум товарищам по неизвестной стороне, не имея в виду определенного места».

   Юноши сначала побывали в Белобсрежской Иоанно-Предтеченской пустыни на реке Снежети, в Брянском уезде, где находилась великая местная святыня чудотворная икона Божисй Матери «Трое-ручица». Там им не позволили остаться, и они направились в Оптину Пустынь. И там не нашлось для них места, но благодаря предстательству стар-1 ца Леонида игумен Моисей принял их. Однако пища, приготовлявшаяся здесь на трапезе, скоро отозвалась на здоровье послушников. Они попытались сами варить что-нибудь, выпрашивая круп и ово-щей у эконома, но это им не помогло. Они оба заболели. А в это время пришло известие о серьезной болезни матери Димитрия. Отец прислал за ним крытую повозку, разрешив привезти в Покровское и Михаила Чихачева.

   Они поселились в одном из отдельных флигелей барского дома, и, пока укреплялось их здоровье, Александр Семенович Брянчанинов старался склонить сына к мирской жизни, — жениться и поступить на государственную службу. Одно искушение было для молодого инока горше другого, в пору было прийти в уныние... Но будущий святитель не думал отступать. В феврале 1830 года он вместе с Михаилом Чихачевым поехал в Кирилло-Новоезерский монастырь.

   Там игумен Аркадий и известный старец архимандрит Феофан приняли их с любовью, почувствовав в них дух истинного монашества. Эта обитель расположена на острове среди большого озера. Ее стены стоят буквально на сваях, вбитых в дно, поэтому испарения от воды делают здешний климат слишком сырым. Димитрий стал снова болеть, но долго, месяца три перемогался, пока не свалила его в постель лихорадка и не начали у него опухать ноги. Сказалась тут и старая простуда... И вот 1 августа 1830 года Димитрий Брянчанинов и Михаил Чи-хачев разъехались по домам: первый в Вологду, где поселился у одного из родственников, второй также к родным, во Псков.

   Оправившись от болезни, Димитрий Брянчанинов не поехал к родителям в Покровское, а по благословению епископа Вологодского Стефана поместился в Семигородной Успенской пустыни, в тридцати верстах от Вологды (в Кадниковском уезде), в оби гели «Пречистыя Богородицы на семи горах», основанной преподобным Дионисием Глу-шицким. Здесь он обрел спокойную жизнь и, не будучи еще постриженным монахом, начал подвижническую молитвенную жизнь. Из написанного им здесь сохранилось несколько писем, среди них одно к сестре, Александре Александровне, которая переживала тогда какие-то трудности, и довольно большое сочинение под названием «Плач инока» (над которым он потрудился и позже, уже епископом, исправив и дополнив его).

   Письмо показывает, что дар духовного наставничества уже ему дан Господом. «Никто у Бога не забыт,— пишет он,— и над каждым бдит недремлю-щее око Божие и строит все к его пользе. Итак, положись на Бога и оставь излишнее желание, которое тебе приносит враг, чтоб смутить тебя. Знаю, что трудно и очень трудно тебе бывает. Но что делать? Нет другого средства, кроме терпения и благодарения Богу, на нас пристально смотрящему... «Помысли,— говорит Великий Варсонофий,— что все земные занятия пройдут, а терпение, которое окажешь при этих занятиях -то останется с гобою, пойдет за гроб и оправдает или осудит тебя перед Богом. Смотри, не погубляй этого хлеба насущного (т. е. терпения), который тебе понадобится на дорогу от земли на небо». Точно понадобится!.. Не забывай молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». Молитва эта может совершаться при всех занятиях, сверх того, отгоняет скверные помыслы и разливает в нас веселие"'. Сочинение же, написанное послушником Димитрием в Семигородной пустыни, имеет следующее пространное название: «Плач инока о брате его, впадшем в искушение греховное. Сочинено другом для друга и для брата братом, к взаимной пользе и сочинителя и читателя». Оно состоит из «Введения» и трех глав (названных здесь «статьями»). В примечании к «Введению» говорится, что автор следует «плачу Иеремии» и даже форму своего сочинения заимствует от него,— разделение «статей» на отрезки, обозначенные буквами древнеев-рейского алфавита. «Плач инока» — вещь, стоящая особняком в духовном творчестве святителя,— нигде у него более не встречается такая напряженность речи, такой прямо-таки трагический накал чувства, в данном случае глубоко покаянного.

   «Один я в келлии,— пишет он. — Заперты двери; густым занавесом завешено окно; скромная лампада в углу келлии теплится перед святыми иконами, раз-ливает по келлии слабый, томный свет. Не нужно мне освещения более яркого: оставил я все занятия. Сижу на одре в недоумении, в безотчетливом молчании. У меня как бы отнято существование. Не могу размышлять ни о чем: печаль наполняет душу; слезы, струясь но ланитам и одежде, заменяют для меня всякое иное занятие. Не входите, не входите ко мне! Не нарушайте моего безмолвия!..» И далее идут сетования о грехах своих и своего ближайшего друга.

   «Область моего плача — область духа...». «Плачу плачем покаяния и любви. Погружаюсь в печаль спа-ептельную...». «Этот плач -отблеск вечного блажен-ства...». «Грех — родитель плача и слез; он наветуст-ся, умерщвляется чадами его — плачем и слезами...».

   Нельзя не видеть, как по-настоящему глубоко и прочно утвердилось в душе послушника Димитрия монашеское сознание. Он был иноком по образу древних,-девственник, с отрочества призванный Богом к служению Ему. «Бежал я из мира рано,-пишет он в «Плаче...».-Бежал я из мира, только что узнав из Священного Писания и от учителей церковных об опасностях, которыми преисполнена жизнь посреди мира; удалился я в ограду монастырскую, не вкусив никакого наслаждения суетного и греховного; начаток дней моих и всех способностей принес я Богу».

   Жизнь в Ссмигородной пустыни была нелегкой. «Свежей рыбы и ухи в трапезе никогда не бывает,-пишст он Михаилу Чихачеву, высказавшему наме-рение приехать сюда,— чаю и сахару совсем не выдают никому; а по воскресным дням настоятель зовет братию к себе, монахам дает по четыре, а послушникам по две чашки чаю. Одежда очень скудная».

   В книге воспоминаний бывшего настоятеля Николо-Угрешского монастыря архимандрита Пимена, изданной в Москве в 1877 году, есть эпизод, связанный с будущим святителем Игнатием. Пимен, послушник Сиасо-Каменного монастыря, по какому-то случаю посетил Семигородную пустынь и здесь познакомился с послушником Димитрием и долго беседовал с ним. «Беседа наша началась, мо-жет быть, в первом или во втором часу дня,— пишет он,— и продолжалась, пока не ударили к утрени. Несмотря на то, что Брянчанинов был еще молод, видно было, что он много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника,Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна. Эта продолжительная беседа его со мною меня еще более утвердила в моем намерении удалиться из мира и вступить в монашество 20 февраля 1831 года Димитрий Брянчанинов по его просьбе был переведен в еще более уединенный монастырь — Глушицкий Дионисиев, который находился в семидесяти верстах от Вологды и в двадцати от Семигородной обители. Ехать туда нужно было почти по бездорожью, иногда прямо полем, а кое-где по гатям из хвороста, проложенным через болота. Древние Глушицы, называвшиеся еще Покровскою лаврой, пустовали из-за соседства большого и шумного села. Братия находилась в четырех верстах отсюда в Сосновецкой обители, принадлежавшей Глушицам. Приехав в лавру, Димитрий поднялся на колокольню, чтобы обозреть окрестности. Он увидел многоверстный простор своеобразной русской красоты: поля, перелески, вдалеке синие массивы леса, там и тут деревеньки, села с церквями... Трудно было оторваться от этой картины, глубоко трогающей душу. Была зима. Светило солнце и вся округа сияла необыкновенной чистотой...

   Обратившись еще раз к запискам архимандрита Пимена, увидим, как выглядел тогда будущий святитель. «Как сейчас вижу его,— говорится там,— высокого роста, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темно-карими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового циста, на голове послушническая шапочка» Из Глушицкого монастыря Димитрий пишет одному из своих друзей в Вологду, что он «решился постричься», что Вологодский владыка Стефан ждет лишь ответа из Синода на прошение о пред-ставлении послушника Димитрия Брянчанинова к мантии. Владыка уже задумал вскорости рукоположить его в священный сан и поставить настоятелем одной из пустынь епархии. «Весьма радуюсь сему событию,— писал Димитрий,— которое может доставить мне кусок хлеба без отягощения моих родителей и прочих ближних».

Глава третья

   Владыка Стефан вызвал послушника Димитрия Брянчанинова из Глушицкого монастыря и 28 июня 1831 года совершил над ним обряд пострижения в малую схиму с именем Игнатия, в честь священ-номученика Игнатия Богоносца, а также в память преподобного Игнатия, Вологодского чудотворца, в миру князя Иоанна Углицкого, мощи которого no-j чивают в Сиасо-Прилуцком Димитриевом монастыре близ Вологды. 4 июля того же года инок Игнатий