ПУТЬ К БОГУ.

Матюхин стоял на трибуне унылый и несчастный, словно ощи­панный петух. Куда девалась его прежняя уверенность? Словно вет­ром сдуло... Теперь он, как покорная лошадь на поводу, шел по сле­дам Демьяна Лукича, и тот вел его все дальше от безбожия, все ближе и ближе к Богу.

—Во все времена, — говорил Демьян Лукич, — человека интере­совало: откуда он? зачем живет? куда исчезает? То есть каждому любопытно приоткрыть завесу неизвестного, таинственного мира,
узнать, кто так премудро устроил все, что нас окружает... Вот и пчелка, малая тварь, говорит нам, что создал ее и научил не слепец какой-нибудь, не глупец, а великий Мудрец и Учитель. Ведь ты
только подумай, какие мудреные вещи знает пчела! Отыскивает ве­щество, которое предохраняет мед от порчи. Откуда она это знает? Ты говоришь, что пчелы делают все бессознательно, безвольно.
Значит, не своей волей, не своим сознанием. Значит, Кто-то за них думает, Кто-то ими повелевает. Да и как думает! Нужно ведь не просто отыскать это вещество где-нибудь в лесу или в ноле — надо
знать его свойства. Доктора вон всю жизнь учатся, чем лечить бо­лезни, а такое лекарство сразу бы не нашли, пчелка же нигде не училась, а находит его легко и быстро. Кто указал ей? Тот, Кто зна­ет свойства всех вещей! Кто может и маленькое насекомое, ничтож­ную козявочку сделать такой мудрой, что ее делам удивляются все ученые. Тот, Кому вся природа повинуется, Кто дал ей законы, Кто
управляет всем миром.

—Кто же это? — отозвался Матюхин рассеянно.

—Всемогущий Бог! — торжественно, с молитвенным благо­говением произнес Демьян Лукич. — Он «вся премудростию со­творил».

—Каждый волен думать по-своему, — пожал плечами Ма­тюхин.

—Тогда скажи, милый мой, как ты думаешь: кто научил пчел мудрым делам?

—Хватит, вопрос исчерпан!

—А по докладу вы ничего не можете сказать? — опять вмешался Альтшулер, обращаясь к Демьяну Лукичу, но тот и на этот раз не ответил, а продолжал допытываться у Матюхина:

—Ты, милый мой, согласен: по книге мы узнаем, что ее напи­сал писатель, по машине — что ее изобрел какой-нибудь инженер. А ведь пчела, мы с тобой видим, куда мудрее книг и любых машин. Значит, и создало ее, научило ее Существо выше всех писателей и инженеров всего света. Ну, сам подумай, разве не так это?

Матюхин не ответил. Он размышлял о чем-то, и так сосредото­ченно, углубленно, что вряд ли заметил обращение к нему Демьяна Лукича. Он даже сошел с трибуны и сел рядом, у стола.

— Да вы по делу говорите! — не вытерпел Альтшулер. — Вам было разъяснено, что вера в Бога возникла вследствие невежества людей. Вот об этом и должны говорить, нечего нам мозги зату­манивать.

Люди в зале зашумели.

—Отвечайте! — закричал молодой парень.

—Что молчите? Кто пчел создал? — потребовала ответа старуха из первого ряда.

—Одна пчелка, — заговорил Демьян Лукич, и шум сразу за­тих, — так ясно и понятно говорит о премудрой силе Божией! Что тут можно возразить? Не люди Бога выдумали, вера в Него была с
самого начала мира и будет всегда в душе человека. Как в семени дерева все есть: и ствол, и корень, и ветки, и плоды, так и в душе человеческой с самого начала заложены Богом и чувства, и вера.
Но дерево может вырасти кривым, больным, бесплодным, смотря на какой почве, растет, какой климат, уход. Так и человек часто вы­ растает уродливым, с больной душой — если не признает Бога и живет в беззаконии, а это зависит и от его воспитания, и, главное, от его воли, потому что Бог дал человеку разум и свободную волю, и он может выбирать, что ему хочется: или доброе, или дурное.

Почему же есть на свете люди, которые не признают Бога, Твор­ца мира? Причин тут много, и, очевидно, это происходит оттого, что не все имеют возможность узнать правду о религии. Некоторые из-за душевной лени отмахиваются от серьезных вопросов, «место того, чтобы задуматься над ними. Иногда обида на верующих ме­шает обращению к Богу, ведь многие не умеют отделить личных обид и счетов от истины. Немало и таких, кому в детстве внушили, что все верующие — темные люди, а когда вырастают, уже не хотят проверить, правильно ли то, чему их учили? Но в человеке заложе­но чувство благоговения перед чем-то высшим. Поэтому неверующие обычно ставят что-нибудь или кого-нибудь вместо Бога: нау­ку, искусство, будущее человечество или человека, и поклоняются этим идолам. Однако в глубине души они тайно тоскуют о Боге. Таких людей надо жалеть...

Матюхин задумался. Припомнилось ему детство в деревне, Пасха, колокольный звон. Бабушка водила его иногда в церковь, и он любил стоять рядом с ней, смотреть на горящие свечи, на кре­стящихся и кланяющихся старушек; нравился ему и запах ладана, и темные серьезные лики на иконах, и священник в блестящей ри­зе, который всегда гладил его по голове, когда он подходил к кре­сту... А потом вырос, уехал в город, стал студентом. Казалось бы, все забылось, однако, нет — что-то отложилось в душе и вот сейчас всплыло, и откликнулось в сердце...

В студенческие годы ему приходилось много читать об ученых, которые твердо верили в то, что Бог создал мир, и преклонялись перед Творцом. Запомнилось ему, как английский ученый Фле­минг, открывший пенициллин, на торжественном собрании, где в его адрес было сказано много похвальных слов, заявил: «Вы гово­рите, что я что-то изобрел — это неверно. На самом деле я только увидел. Увидел то, что создано Богом для человека и что было мне открыто. Честь и слава принадлежит Богу, а не мне». А недавно по­пала в руки книжка, изданная на Западе: «Мы верим». 53 современ­ных ученых, из них немало лауреатов Нобелевской премии, гово­рят о своей вере в Бога, о том, что вера помогала делать им вели­чайшие научные открытия. Он не придавал этому значения, он твердо верил в дарвинизм. Но если задуматься...,

«В самом деле, — размышлял сейчас Матюхин, — как можно объяснить дарвинизмом способности и работу пчел? Ведь среди них существует распределение труда: одни пчелы строят ячейки, другие собирают нектар, третьи охраняют улей, четвертые убирают мусор, пчелиная матка только кладет яйца, трутни же лишь поеда­ют мед. Каким путем приобретают пчелы все эти способности? Что от волка рождается волчонок со всеми волчьими привычками, а от овцы овечка с овечьим характером — это просто и понятно. Что из семени березы вырастает береза, а из горохового — горох, это тоже естественно. Волк и овечка передают своему потомству то, что име­ют в своей природе, а также растения дают только те ростки и пло­ды, которые свойственны их природе или привиты им искусствен­ным способом. Но если бы волчонок родился и стал летать, как орел, и петь, как соловей — ведь это было бы величайшим чудом. Или из березового семени выросли бы розы и хризантемы... И раз­ве эти чудеса не разрушили бы до основания теорию дарвинизма? А ведь пчелы проявляют именно эти чудесные способности, необъ­яснимые никакими естественными теориями, и получают их столь загадочным путем, что нельзя не видеть здесь участия какой-то сверхъестественной силы. Да, эта сила существует, и она, без сомнения, столь разумна, что самому развитому уму её не постигнуть. А таких чудес в необъятной вселенной миллионы. И в сравнении с ними пчелы со всей их мудростью — только капля великого океана...»

Матюхин прислушался к спору, завязавшемуся между Демья­ном Лукичом и директором школы, преподавателем биологии.

—В природе все разумно устроено, не так ли? — спрашивал Д. Л. директора. — А то есть такие, сомневаются: мол, что-то тут не предусмотрено, и даже Бога в этом обвиняют. Но виноват-то не Бог, а наше неразумие. — Демьян Лукич, вспомнив что-то, улыб­нулся. — Один такой сомневающийся забрел как-то на огород, ви­дит — тыквы растут. Смотрит на них, смотрит и думает: «Вот ведь до чего глупо все устроено! Тыква такая большая, а стебелек у нее совсем тоненький. Чепуха, да и только...» Потом пошел в лес, оста­новился возле дуба, оглядел его и давай снова критиковать: «Надо же, дерево огромное, ствол толстенный, а желуди малюсенькие. Ерунда какая-то...» И лег под дубом спать. Спал, спал, вдруг желудь упал с ветки и ударил его прямо по носу, чуть в кровь не разбил. Он вскочил: «Слава Богу, что не тыква, а то бы совсем убило!»

В зале дружно рассмеялись.

—Значит, устроено-то все премудро... Вот теперь ты мне и разъясни, — попросил Д. Л. директора, — кто научил птиц: улетают они из наших холодных стран в теплые, летят тысячи верст через поля, леса, горы и моря и не сбиваются с дороги и опять на лето возвращаются и находят свои гнезда. Кто же указывает им дорогу?

—Это они делают по привычке, — ответил директор. — Вам уже было разъяснено Иваном Петровичем, что привычки передаются по наследству. Многие тысячи лет назад птицы привыкли летать по известному пути, и привычка эта стала инстинктом, который пере­дается от поколения к поколению.

—Ну, милый мой, это ты не дело говоришь, — возразил Д. Л. — Я вот уже больше шестидесяти лет хожу и надеюсь ходить до самой смерти, и отец мой ходил, и прадед — до самого Адама, от которого
пошел род человеческий, однако, родись у меня сын или дочь — год, а то и два их учить надо. Привычка не передалась с рождением, каждого ребенка приходится учить заново. А вот цыпленок, как только вылупится из яйца, сейчас уже бегает, а утенок, тот даже по­плывет, и никто их этому не учит. Мы же, люди разумные, не мо­жем передать своей привычки детям, чтобы им, когда родятся, сразу бегать, как цыплята... Наши предки вон, сколько лет ходили! Иаред, к примеру, жил 962 года, а Мафусал 969 лет. Если бы куры жили столько лет, у них бы и яйца стали бегать!

Люди в зале опять засмеялись. Даже директор школы улыб­нулся.

—Что, милый мой, смеешься, — упрекнул его Демьян Лукич. —
Это ведь по вашему учению так выходит... Вот ты мне и объясни, почему человек не может родиться с готовой привычкой ходить, хотя предки его ходили много тысячелетий, птицы же, только раз прилетят из теплых стран в холодные, а дети их уже знают дорогу и летят впереди без всяких указаний, без всякой выучки и обратно возвращаются. Откуда это у них?

—Такова их природа, — только и сумел ответить директор.

—Кто же дал им такую умственную природу, какой и человек не имеет? Ты вон ученый, да, пожалуй, в чужой деревне заплутаешься без провожатого. Или посади тебя в самолет — без карты куда поле­
тишь? А птица еще до году не доросла — головка с наперсток, летит и знает, куда; летит тысячи верст через леса и пустыни, через горы и моря и не сбивается с дороги. И что ещё удивительнее: возвращаясь в старые места, находит свое гнездо. Кто же научил ее? Разъяс­ни мне, ради Бога, дорогой! Ведь ты учитель, должен знать... — Демьян Лукич немного помолчал. — Помню, шли мы как-то с приятелем в лесу и слышим: птицы всполошились. В чем дело? Ока­зывается, по дереву ползет большая змея. А наверху в гнездышке — птенчики. Как птицам защитить детенышей? И тут одна улетает, вскоре прилетает, а в клюве у нее какие-то стебелечки. Бросила их в гнездо, и змея, добравшись до гнезда, только хотела просунуть го­лову — и вдруг бросилась в сторону, открыла пасть и зашипела, прямо затряслась. И тут же скрылась. Потом узнали, что птица принесла ядовитое растение... Вот и скажи: какие науки она изучи­ла? Какой институт кончила? Откуда знает, что для змеи это растение — верная смерть?

—Я уже сказал, что природа наделила птиц такими способно­стями, — с раздражением ответил директор.

Природа, природа, — укоризненно покачал головой Демьян Лукич. — У вас все природа да привычка. Если эта природа, материя такая умная, даже вечная, как ваши ученые говорят, то почему
же называете ее природой? Назвали бы уж тогда Богом! Да для вас она и есть Бог... А у меня Трофимушка, — кивнул он на сидящего неподалеку внука, — иначе воспитан. Когда был еще маленький, по­звал я его в огород. «Вот, — говорю, — Трофимушка, твоя грядка, сей на ней, что хочешь». А сам засеял ее скорорастущей травой, чтобы получилось его имя. И вот мальчонка прибегает ко мне: «Дедушка, идем быстрее, что покажу!» — и тащит меня в огород. «Смотри, на грядке мое имя взошло! Кто это сделал?» — теребит он меня. «Да это, наверное, природа сделала». — «Как так — природа?» — «Да так: грядка сама написала». — «Не-ет, неправда! Откуда грядке знать, как меня зовут? Это ты, небось, написал». — «Да, я, — пришлось мне признаться. — И запомни: в мире ничего само не возникает. Эту зелень на грядке я посеял, потому что у меня бы­ли семена. А землю всю, кто засеял травами, цветами? Кто насадил леса, рощи, реки кто провел, горы воздвигнул?» — «Как кто? Бог!» — Вот видишь, — обратился Демьян Лукич к директору, — ребенок и тот понимает, а, по-вашему получается, что природа мудрец из мудрецов, научила птиц да пчел такой мудрости, какой нет даже у ученых!

Директор махнул рукой: мол, о чем с вами толковать! — и сел на место. Затем снова решил вмешаться.

—Что вы со своими пчелами да птицами весь вечер вози­тесь! — крикнул он сердито. — Говорите по делу, иначе прекращу диспут!

Такое категорическое заявление всех возмутило. Люди зашуме­ли, заволновались, как море в непогоду.

—Отвечайте! Отвечайте на вопрос! — неслись настойчивые крики.

—Ага, попались, безбожники, в мешок, не вывернуться вам теперь, — пошутил кто-то из первых рядов. — Одного нажалили пчелки, смирился, сидит вон в углу, другого птицы заклевали, удирать собирается. Нет, не пустим. Отвечай!

— Отвечай! Отвечай!!! — неслось со всех концов зала.
Матюхин, которого эти крики вывели из оцепенения, поднялся на трибуну.

—Я должен сказать, — заявил он, — что природа, какой мы ее знаем, в отличие от человека, не имеет разума. У нас есть сознание: мы осознаем свои поступки, размышляем, рассуждаем, решаем и
меняем свои решения. Природе же все это не свойственно. Она не рассуждает, не размышляет, она не сознает, что делает. Природа не­ разумна. Природа слепа.

—Спаси тебя, Господи, за твой ответ, — сказал на это Демьян
Лукич. — Значит, человек умнее природы?

—Ну, конечно! Я же только что сказал. Не только умнее — он подчиняет ее себе, заставляет работать на себя. Человек — власте­лин природы!

—Властелин, говоришь? — Демьян Лукич улыбнулся. — А мудрый один старец сказал: человек, он, мол, как жук. Когда теплый день, солнышко играет, летит он, гордится собой и жужжит: «Все мои леса, все мои луга! Все мои луга, все мои леса!» А как солнце скроется, дохнет холодом и загуляет ветер — забудет жук всю свою удаль, прижмется к листу, сидит, дрожит...

—Правда, — вздохнул кто-то в зале. — Вот такие мы, люди...

—А если человек властелин, — снова обратился Демьян Лукич к Матюхину, — скажи тогда вот что: может ли он, такой умный и ра­зумный, сделать, к примеру, машину, которая говорила бы, как вот
мы с тобой?

—Не только может, но уже сделал, — улыбнулся Матюхин. — Разве вы не знаете, что уже давно существуют машины, говорящие и поющие и даже ходящие — магнитофоны, роботы и т. д.?

Я не о таких спрашиваю. Это не сами они говорят, а человек говорит или поет через них. А я спрашиваю: может ли человек сделать умственную машину, чтобы она думала самостоятельно?.. Поди-ка сюда, Трофимушка, - позвал Лукич внука. Тот подошел.

— Видишь этого мальчонку, — Демьян Лукич погладил Трофимушку по голове. — Отец у него глухонемой, а сыночек вышел рез­вый, разговорчивый, смышленый. Глухонемая привычка отца не
перешла к нему... Объясни-ка ты нам, баранам, Трофимушка, как представляешь ты себе Бога?

Трофимушка громко и серьезно ответил:

— Бог такой великий, что Его не вмещает небо и земля, и в то же время такой маленький, - показал он на свою грудь, — что вмещается в моем сердце.

Все так и ахнули. Вот это Трофимушка!

А Трофимушка и в школе защищал веру в Бога.

Учительница внушала детям, что веру выдумали безграмотные, темные люди, которые не могли объяснить различные явления природы. Однажды она велела хором повторять: «Бога нет! Бога нет!» Потом достала маленькую иконку, бросила ее в угол: «А те­перь, дети, будем плевать на нее и говорить: «Бога нет!» Все, как по­пугаи, делали это, только Трофимушка сидел серьезный и молчал. Учительница подошла к нему: «Встань! Тебя, что, не касается? По­чему не плюешь и не говоришь, что Бога нет?» Мальчик встал, по­думал и ответил: «Раз вы, Мария Ивановна, говорите, что Бога нет, на кого же нам плевать? А если Он есть, то надо относиться к Нему серьезно, с благоговением. Надо Его любить».

—Ты что, тоже в Бога веруешь? — спросил мальчика Альтшулер.

—Верую, — смело ответил Трофимушка.

—Как же так? Разве вам не говорили в школе, что Бога нет? Что космонавты летали в космос, но Бога не видели?

Трофимушка подумал немного и так же серьезно ответил:

—Низко летали. — И добавил: — А Боженьку не этими глазами
смотреть надо. Его чистые сердцем узрят...

—Ай да Трофимушка, умная голова, весь в дедушку! — разда­лись голоса. — Придет время, он еще себя покажет!

—Ну, скажи все-таки, — снова обратился Демьян Лукич к Митюхину, — человек может сделать машину, разумную, как этот мальчишка? Ведь человек, ты объяснил, умнее природы.

Матюхин не сразу догадался, с какой стороны грозит ему на этот раз нападение.

—Наука успешно развивается и делает человека с каждым от­крытием все более знающим, все более могущественным, — отве­тил он.— То, что недавно казалось невозможным, неосуществимым, теперь стало обычным явлением. Если бы наши предки сейчас воскресли, то им показался бы наш век чудесным: мы разго­вариваем и видим, друг друга за тысячи километров, плаваем под водой, летаем на луну и выше, имеем всевозможные машины, сложные и хитроумные. Нужно верить, что наступит время, когда наука будет создавать живые существа, самостоятельно pассуждающие и от себя говорящие...

—Вот хорошо-то будет: пошел на фабрику и заказал себе детей сколько хочешь! А пчелок не будут делать? — спросил Демьян Лу­кич иронически.

Но Матюхин упрямо ответил:

—Науке все возможно, будут и пчелы искусственные.

—Почему же теперь их не делают?

—Человек не дошел еще до такого совершенства.

—А глупая природа дошла? — поставил Демьян Лукич роковой
вопрос. — Кто же из них все-таки умнее?

Наконец-то Матюхин понял, что оказался в безвыходном поло­жении. Он обдумывал, что ответить. Ведь на самом деле получа­ется, что материя, природа умнее человека. Она уже миллионы лет производит то, до чего человек не дошел и поныне, несмотря на блестящее развитие научных знаний. Человек не может создать какой-нибудь козявки, даже простой былинки, а природа создает людей!

—Вот ведь куда пчелки да птички приводят, — заметил кто-то.

—Знамо, недаром он их пытает, — поддержал другой. — Ай да Лукич, ума палата.

—До точки доводит. У него не вырвешься.

Матюхину оставалось согласиться с тем, что над природой су­ществует Всемирный, Всепроникающий Разум, т. е. Бог — или же признать Богом саму природу, рождающую из себя птиц и пчел, и даже человека. Но Матюхин только что сказал, что природа бессоз­нательна и слепа, что она намного ниже разумного человека. Как же теперь отказаться от этого мнения?

Смущенный и поколебленный в своих атеистических убеждени­ях, Матюхин дал привычный, замусоленный ответ, которому и сам уже не верил.

— Я объяснил, — сказал он, — что все в природе постепенно раз­вивается, совершенствуется, приспособляется к существующим условиям. Идет непрерывная борьба за существование, в результате которой и возникают у животных новые полезные органы. Разви­тие материи происходило постепенно — этот процесс можно срав­нивать с развитием зародыша в утробе матери. Это и есть эво­люция...

—А если в утробе матери нет зародыша, — прервал его Демьян Лукич, — будет ли эта твоя эволюция?

—Нет, конечно.

Значит, с чего-то должно было все начаться, кто-то должен был создать первую клетку! Даже если рассуждать, по-вашему, что мир развивался от простого к сложному, и тогда необходимо признать Бога, без Него никакое живое существо не могло появить­ся. И человек тоже... Вы все твердите: труд, труд создал человека. А на деле мы видим: сколько лет ишак трудится, а умнее нисколько не стал, все такой же упрямый.