Данилевский «Россия и Европа».

 

«Дело в том, что Европа не признает нас своими. Она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды, как извлекает из Китая, Индии, Африки, большей части Америки и т.д.».

 

Данилевский правильно уловил враждебность, т.е. настороженность и противостояние Европы и образно вскрыл корни этого. «Европа видит поэтому в Руси и в славянстве не чуждое только, но и враждебное начало. Как ни рыхл и не мягок оказался верхний, наружный, выветрившийся и обратившийся в глину слой, все же Европа понимает, или, точнее сказать, инстинктивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить, - которое, следовательно, нельзя будет ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, - которое имеет и силу и притязание жить своею независимою, самобытною жизнью».

Коренной способ образования европейского суперэтноса – это порабощение и подчинение других этносов. Это военное противостояние. Россия же впитывала в себя другие этносы, объединив славян, тюрок, угрофинов и т.д. Может это коренное свойство русского характера и пугало Запад, заставляя его в целях самосохранения отгораживаться враждебностью?

 

С.53. «Русский в глазах их может претендовать на достоинство человека только тогда, когда потерял свой национальный облик».

 

Главу № 3 «Европа ли Россия?» Данилевский начинает с того, что пытается определить само понятие «Европа», что оно включает? И только тогда можно рассуждать «подходит ли под родовое понятие Европа – Россия как понятие видовое». С одной стороны нет ничего проще, потому что Европу мы считаем географическим понятием, но, как правильно замечает Данилевский, точной и естественной границы между Европой и Азией не существует. Граница по Уралу – условна. Вот что пишет о ней Данилевский с легкой иронией: «Если Урал отделяет две части света, то что же отделять после того Альпам, Кавказу или Гималаю? Ежели Урал обращает Европу в часть света, то почему же не считать за часть света Индию? Ведь она с двух сторон окружена морем, а с третьей горами – не Уралу чета … Но хребет Уральский, по крайней мере, - нечто; далее же честь служить границей двух миров падает на реку Урал, которая уж совершенно ничто. … Особенно известно за ней только то, что она очень рыбна, но трудно понять, что общего в рыбности с честью разграничивать две части света». И понятие Европа он определяет не как географическое. А как культурно-историческое, как поприще становления германо-романской цивилизации. «…Несправедливо было бы, однако же, думать, что Европа составляет поприще человеческой цивилизации вообще или, по крайней мере, всей лучшей части ее; она есть только поприще великой германо-романской цивилизации, ее синоним, и только со временем развития этой цивилизации слово «Европа» получило тот смысл и значение, в котором теперь употребляется».

 

Данилевский считает, что в этом смысле Россия не принадлежит к Европе и даже не питалась ни одним из ее корней. Хотя, конечно, Россия не развивалась в изоляции и во времена становления славянского мира, расцвета Киевской Руси контакты с европейскими племенами и государствами были очень тесные, вплоть до средних веков, когда уже оформился западноевропейский суперэтнос. Как известно, по Гумилеву, он образовался на 5 веков раньше, чем российский (т.е. период разложение Киевской Руси и становление Московского царства).

 

«Если же Запад нас «усыновит», то какую же роль предоставляет нам Европа на всемирно-историческом театре? Быть носителем и распространителем европейской цивилизации на Востоке, – вот она та возвышенная роль, которая досталась нам в удел, роль, в которой родная Европа будет нам сочувствовать…». И Данилевский проводит геополитический анализ, показывая, что не к одной «серьезной» восточной державе нас не подпустят, оставляя Турцию, Персию, Кавказ под своим влиянием. На каких же территориях мы должны «проповедовать» европейские ценности? Да только в среднеазиатских степях, да на своей обширной русской земле. Если же «Русь, в смысле самобытного славянского государства, есть препятствие делу европеизма и гуманитарности и если нельзя притом, к сожалению, обратить ее в tabula rasa для скорейшего развития на ее месте истинной европейской культуры, pur sang (чистокровной), то что же остается делать как не ослаблять то народное начало, которое дает силу и крепость этому общественному и политическому организму?».

«Где же искать примирения между русским народным чувством и признаваемым разумом требованиями человеческого преуспеяния или прогресса?» - задается вопросом Данилевский, и пытается вскрыть причины этого противостояния. «Запад и Восток, Европа и Азия представляются нашему уму какими-то противоположностями, полярностями. Запад, Европа составляют полюс прогресса, неустанного совершенствования, непрерывного движения вперед; Восток, Азия – полюс застоя и коснения, столь ненавистных современному человеку. Это историко-географические аксиомы, в которых никто не сомневается, и всякого русского правоверного последователя современной науки дрожь пробирает при мысли о возможности быть причисленну к сфере застоя и коснения. … хотя почти вся Европа заселена арийскими племенами, эти же племена, в немного меньшем числе, заселяют и значительную часть Азии. Так же точно мнимая привилегия прогрессивности (в этническом плане) не составляет какой-либо особенности Европы».

Данилевский считает, что надо говорить не о прогрессивности какой-либо страны, а о ее возрасте – молодая или нет эта цивилизация. Поэтому всемирную историю нельзя делить на периоды: древний, средний, новый. У каждого народа свой период собственной истории и Рим, Греция, Египет, Китай, Европа, по мнению Данилевский, имели свою древнюю, среднюю и новую историю. Время заката одной цивилизации приходится на период расцвета другой. Неправомерность объединения истории различных государств в одни периоды на принципе единой хронологии, он иллюстрирует примерами и делает иронический вывод: «Не совершенно ли это то же самое, что соединять ворону с устрицей, потому что ни у той, ни у другой четырех ног нет?» Этим он хочет подчеркнуть, что принцип объединения взят произвольно и не отражает объективных процессов.

 

«Формы исторической жизни человечества, как формы растительного и животного мира, как формы человеческого искусства, … как проявление самого духа, стремящегося осуществить типы добра, истины и красоты, не только изменяются и совершенствуются повозрастно, но еще и разнообразятся по культурно-историческим типам». Н.Я. Данилевский формулирует законы развития культурно–исторических типов.

«Закон1. Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собой, … составляет самобытный КИТ, если оно вообще по своим духовным задаткам способно к историческому развитию и вышло уже из младенчества.

Закон 2. Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно–историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, пользовались политической независимостью.

Закон 3. Начала цивилизации одного культурно–исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций.

Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому культурно–историческому типу, только тогда достигает полноты разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, - когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию, или политическую систему государства.

Закон 5. Ход развития культурно–исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения – относительно короток и истощает раз навсегда их жизненную силу».

Культурно–исторические типы имеют поступательное движение и оно необходимо для того, чтобы раскрыть весь потенциал человеческого Духа, весь потенциал человеческой мысли и воли, чтобы наполнить до краев всю сокровищницу человеческого сердца. «Дабы поступательное движение вообще не прекратилось в жизни всего человечества, необходимо, чтобы, дойдя в одном направлении до известной степени совершенства, началось оно с новой точки исхода и шло по другому пути, т.е. надо чтобы вступили на поприще деятельности другие психические особенности, другой склад ума, чувств и воли, которыми обладают только народы другого культурно-исторического типа.

Прогресс, как мы сказали выше, состоит не в том, чтобы идти все в одном направлении, а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях. Поэтому ни одна цивилизация не может гордиться тем, чтоб она представляла высшую точку развития, в сравнении с ее предшественницами или современницами, во всех сторонах развития».

 

Н.Я. Данилевский пишет о том, что каждому народу присущи успехи в какой-то отрасли науки или области искусства, в зависимости от национального менталитета, говоря современным языком. Так греки достигли совершенства в отношении идеи красоты, отразив ее в искусстве. «В чистой области прекрасного, т.е. в красоте формы и в полной гармонии содержания с формой, народы германо-романского мира, конечно, не произвели ничего подобного поэмам Гомера, статуям, Фидия или трагедиям Софокла; но зато пошли далее в глубине психического анализа, в выражении характеров, в живописи страстей, хотя и не без нарушения гармонии формы». Европейская культура пошла по пути аналитического изучения природы и создала положительную науку, Рим – гражданское право и т.д. «…Разве индийская поэзия и архитектура не должны считаться обогащением общечеловеческого искусства? Гумбольдт замечает во второй части «Космоса», что открытия индийских ученых в алгебре могли бы составить обогащение европейской науки, если бы сделались известны несколько ранее. Но в другой области знания европейская наука действительно много обязана индийской, именно: понятие о корнях, играющее столь важную роль в лингвистике, было выработано индийскими грамматиками. Китайское земледелие составляет до сих пор высочайшую степень, до которой достигало это полезнейшее из искусств».

«Особый психический строй, характеризующий каждую народность (особенно же культурно-исторический тип), проявляется не в том только, что присоединяет некоторую субъективную примесь к добываемым ими научным истинам, но еще и в том, что заставляет смотреть каждый народ на подлежащую научным исследованиям действительность с несколько иной точки зрения. Потому и отражения этой действительности в духе разных народов не совершенно между собою совпадают, но имеют в себе нечто такое, что взаимно дополняет их односторонность».

«Таким образом, мы находим три причины, по которым и наука, наравне с прочими сторонами цивилизации, необходимо должна носить на себе печать национальности,несмотря на то, что в научном отношении влияние народа на народ и влияние прошедшего на настоящее сильнее, чем в прочих сторонах культурно-исторической жизни. Причины эти суть: 1) предпочтение, оказываемое разными народами разным отраслям знания; 2) естественная односторонность способностей и мировоззрения, отличающая каждый народ и заставляющая его смотреть на действительность с своей особой точки зрения; 3) некоторая примесь субъективных индивидуальных особенностей к объективной истине, - особенностей, которые (как и все прочие нравственные качества и свойства) не случайно и безразлично разделены между всеми людьми, а сгруппированы по народностям и в своей совокупности составляют то, что мы называем народным характером». Заслуга Данилевского в том, что он в свойства народного характера включил не только психологические особенности отдельного народа, но и интеллектуальные предпочтения и ценностные ориентиры. Позже совокупность этих качеств получит название национального менталитета. Данилевский приводит такое частное подтверждение своей теории.

Стр.140-141:

«В половине XVII века англичанин Гоббс создает политическую теорию образования человеческих обществ на начале всеобщей борьбы, на войне всех против всех, bеilum omnium contra omnes.

В конце XVIII века шотландец Адам Смит создает экономическую теорию свободного соперничества как между производителями и потребителями (что устанавливает цену предмета), так и между производителями (что удешевляет и улучшает произведения промышленности),- теорию непрестанной борьбы и соперничества, которые должны иметь своим результатом экономическую гармонию.

Наконец, на наших глазах англичанин Дарвин придумывает в области физиологии теорию борьбы за существование (struggle fог ехistance), которая должна объяснить происхождение видов животных и растений и производить биологическую гармонию.

Эти три теории имели весьма различную судьбу. Теория Гоббеса совершенно забыта. Теория Смита разрослась в целую науку политической экономии, составляя существеннейшее ее содержание. Теория Дарвина получила большое распространение и дает направление современным ботаническим и зоологическим воззрениям. Здесь не место входить в разбор этих учений. По моему мнению, все они односторонни и носят на себе тот же характер преувеличения, как преувеличена общая их основа в английском народном характере. Как бы то ни было, для нас важно то, что печать национальности, которой они запечатлены, лежит вне всякого сомнения.

Известно, напротив того, что понятие о необходимости государственной опеки над личным произволом, над личностью человека глубоко вкоренено во французском народном характере. И вот три французские экономические школы: меркантилистов, физиократов и защитников права на труд требуют государственного покровительства, одна - мануфактурной промышленности, другая - земледельческой промышленности, третья требует искусственного доставления выгодного труда рабочим, когда он не в достаточной мере им предлагается самою потребностью в произведениях их труда. Француз С,-Симон и его школа создают даже целую теорию общественного и политического устройства общества, по которой государство (в лице так называемого отца человечества и его сотрудников) управляет всем общественным трудом, раздавая добытые богатства каждому соответственно его способностям и каждой способности соответственно ее труду. Опять - не входя в разбор достоинства этих теорий, не вправе ли мы утверждать, что все они носят на себе печать французского национального характера? Нужно ли еще указывать на практическое направление Бэконовой философии, которое так превосходно выставил на вид Маколей в своем биографическом этюде великого английского философа, или на утилитаризм Бентама?

Примеры эти, кажется мне, довольно сильны и убедительны, но можно представить и еще более убедительный, потому что более общий. Он нам покажет, что некоторые периоды, некоторые фазисы в развитии наук составляют как бы удел одних национальностей, тогда как другие национальности, общая деятельность которых на научном поприще весьма обширна и плодотворна, вовсе не принимали участия в сообщении наукам этих ступеней развития.

 

Данилевский выделяет славянский культурно–исторический тип, который образует самобытную цивилизацию наряду с эллинизмом, латинством, европеизмом. За эти идеи Данилевского обвиняли в пропаганде панславизма. Упрекали в том, что он хочет видеть расцвет славянского государства на развалинах европейской культуры. (В то время как раз началось национально-освободительное движение славянских народов Австро-Венгрии и находившихся под властью турок Балкан). Национальный нигилизм разъедал сознание русской интеллигенции и в то время. Как пишет Бестужев-Рюмин, руководитель Высших женских курсов, мысль о возможности самостоятельной русской или славянской культуры была противна многим его современникам. Достоевский в «Бесах» нарисовал тип такого «общечеловека». Это писатель Кармазинов – лишенный национальных духовных корней интеллектуал, который «надменно усмехается над Россией, и ничего нет приятнее ему, как объявить банкротство России во всех отношениях перед великими умами Европы». Как писал Бердяев «Достоевский ненавидел не Запад, не западную культуру, а безрелигиозную, безбожную цивилизацию Запада», то Данилевский гораздо отчетливее видел опасность отрыва от национальных истоков. «Раньше большинства своих современников он понял, что ради того, чтобы «культурородная сила» не иссякла в человечестве вообще, необходимо противостоять власти одного КИТ, необходимо переменить направление культурного развития. «Всемирная ли монархия, всемирная ли республика, всемирное ли господство одной системы государств, одного культурно-исторического типа – одинаковы вредны и опасны для прогрессивного хода истории», - писал Н.Я. Данилевский».

Эти опасения русского мыслителя подтверждаются в наше время – время господства однополярного мира. «Он видел в будущем, что его любезным славянам предстоят такие испытания, такие погромы, перед которыми ничто Бородинская битва и Севастопольский погром. И он взывал к мужеству, единодушию, к твердой вере в себя, и он надеялся, что если мы будем также уметь жертвовать собою, как жертвовали до сих пор, то мы выдержим и отразим этот напор Европы, что мы отстоим себя, а если отстоим, то, значит, и зацветем новой жизнью».

 

О ВОЗДЕЙСТВИИ РОМАНО-ГЕРМАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ НА СЛАВЯНСКУЮ.

С. 125-126.

Начала германо-романского типа были более или менее насильственно навязаны полякам и чехам. И что же произвела чешская и польская цивилизация? Форма, в которой европейские народы усвоили себе христианство – католицизм, - как несвойственная славянскому духу, именно в Польше (где, по обстоятельствам, она была усвоена самым искренним образом) приняла самый карикатурный вид и произвела самое разъедающее действие, несравненно вреднейшее, чем в самой Испании (где католицизм, несмотря на то, что дошел до своих крайних результатов, не исказил, однако же, народного характера). Германский аристократизм и рыцарство, исказив славянский демократизм, произвели шляхетство; европейская же наука и искусство, несмотря на долговременное влияние, не принялись на польской почве так, чтобы поставить Польшу в числе самобытных деятелей в этом отношении.

 

Н.Н. СТРАХОВ «НАША КУЛЬТУРА И ВСЕМИРНОЕ ЕДИНСТВО».

Стр.518-521:

Человечество не представляет собою чего-то единого, "живого целого", а скорее походит на некоторую живую стихию, стремящуюся на всех точках складываться в такие формы, которые представляют большую или меньшую аналогию с организмами. Самые крупные из этих форм, имеющие ясную связь между частями и ясную линию общего развития, составляют то, что Данилевский назвал "культурно-историческими типами". Чтобы убедиться в их существовании, нужно только ясно представить себе некоторую совокупность множества людей, связанных и соседством по месту, и общностью языка, душевного склада и всего быта, и вообразить, что в подобной массе, по мере того как поколения следуют за поколениями, совершается ясное культурное развитие, нарастание, расцвет и одряхление особого склада всех сфер человеческой жизни. Тут, очевидно, существует некоторая реальная и органическая связь между отдельными людьми, какой мы никак не можем видеть в человечестве, взятом в совокупности. В то же время история нам показывает, что эта связь имеет великую важность, потому что только в таких больших группах мы и находим высокое развитие человеческих сил и действий, так что только судьба таких групп и составляет настоящий предмет истории.

Но из этих ясных и несомненных фактов вовсе не следует, чтобы не было таких нравственных обязанностей и таких естественных прав, в которых все люди равны между собою; не следует вообще, что вовсе нет такой общей области, которая стоит выше культурных типов и историю которой можно в известном смысле назвать жизнью человечества. Дело это ясное, и если мы не будем его умышленно путать, то легко усвоим себе то разграничение, которое нужно при этом делать. Вот как выражается об этом предмете Н. Я. Данилевский:

"Народы каждого культурно-исторического типа не вотще трудятся; результаты их труда остаются собственностью всех других народов, достигающих цивилизационного периода своего развития, и труда этого повторять незачем".

Например:

"Развитие положительной науки о природе составляет существеннейший результат германо-романской цивилизации, плод европейского культурно-исторического типа гак точно, как искусство, развитие идеи прекрасного было преимущественным плодом цивилизации греческой; право и политическая организация государства -- плодом цивилизации римской: развитие религиозной идеи единого истинного Бога – плодом цивилизации еврейской" (Россия и Европа, стр. 134*).

В другом месте:

"Науки и искусства (и преимущественно науки) составляют драгоценнейшее наследие, оставляемое после себя культурно-историческими типами, составляют самый существенный вклад в общую сокровищницу человечества".

Итак, существует общая сокровищница человечества, в которую каждый тип вносит плод своей цивилизации как некоторое наследие, равно принадлежащее всем существующим и будущим типам. То, что раз вошло в эту сокровищницу, сохраняется там навсегда, и сокровищница растет, хотя типы сменяются и исчезают. Человечество живет, постоянно пользуясь этими общими сокровищами, так что отвлеченно можно сказать, что жизнь человечества становится все богаче и богаче.

Вот в какой области и какой прогресс признавал Н. Я. Данилевский в общем ходе истории.

Всем нам очень хорошо известно существование этих наследственных богатств, и все мы знаем, какая разница между этим общечеловеческим достоянием и тем имуществом, которое принадлежит нам как членам особого культурного типа. Носители нашей родной культуры суть живые люди, которые нас родили и воспитали, среди которых мы живем и действуем. Общая же сокровищница не имеет живых носителей в точном смысле слова; она хранится в книгах и всякого рода памятниках, равно всем доступных и дорогих, но и равно всем чуждых, ни с кем прямо не связанных. Разница всего яснее на отношениях, в которых, например, мы стоим к нашему родному языку и родной литературе и к какой-нибудь древней письменности, латинской, греческой. Для образования нашего ума и чувства, для понимания поэзии и красоты человеческой речи Пушкин и Гоголь служат нам больше, чем Гомер и Вергилий, какие бы усилия мы ни делали, чтобы усвоить себе эти творения отживших народов. Да, мы хорошо знаем, что и богатства общей сокровищницы всего больше доступны именно тому, кто умеет вполне владеть и наслаждаться своими родовыми богатствами.

Но, с другой стороны, существование общей сокровищницы есть великое благо, которым хотя отчасти восполняется всегдашняя ограниченность и слабость человеческих сил.

"Для человечества, - пишет Данилевский, - как для коллективного и все-таки конечного существа - нет другого назначения, другой задачи, кроме разновременного и разноместного (т. е. разноплеменного) выражения разнообразных форм и направлений жизненной деятельности, лежащих в его идее и часто несовместимых как в одном человеке, так и в одном культурно-историческом типе развития" (стр. 124).

Не может никакой человек быть всесторонним, совмещать в себе все направления человеческой деятельности; так же точно и те огромные скопления людей, которые соединены культурною связью, хотя расширяют и углубляют свою деятельность в течение множества поколений, хотя, в силу этого, в таких скоплениях развитие человеческой души достигает высшей степени, но и они никогда не представляют всесторонности, и их культура запечатлена некоторым органическим своеобразием. Поэтому люди спохватились и стали собирать общую сокровищницу, в которой сохранялось бы все, чем они могут владеть, но чего сами добыть не в состоянии. Стали хранить и изучать историю, стали печатать и изучать книги минувших культурных типов, построили архивы и музеи для всякого рода памятников. В людях живет всеобъемлющее духовное начало, и потому человечество постоянно борется с своею ограниченностью и с разрушительною силою времени. Наша сокровищница уже очень обильна и содержит величайшие драгоценности.

Но какое значение она имеет в действительной жизни народов? Хотя она всем открыта и, в силу своей идеи, должна содержать все общечеловеческое, оказывается, что пользоваться ею очень трудно. "Наши библиотеки, - писал Сен-Симон,- эти собрания всевозможных заблуждений, противоречий и нелепостей", - и он прав: бережно сохраняются в наших библиотеках всевозможные заблуждения, противоречия и нелепости в тысячекратно большем количестве, чем истина, и без живых руководителей безмерно трудно было бы найти ее в одних мертвых книгах. Один из крымских ханов (если не ошибаюсь, последний) для просвещения своего народа желал, чтобы была переведена на татарский язык энциклопедия Дидро и Даламбера. Не великое бы вышло просвещение!

Мы знаем, что всего легче заимствуются из общей сокровищницы печатные станки, железные дороги, телеграфы и пр. Но знаем, что во всем этом не заключено образование. Оказывается, что для того, чтобы народ мог пользоваться сокровищницей человечества, он должен уже до известной степени развить свою культуру, совершенно так, как для перевода гениального поэта на другой язык нужно, чтобы этот язык был уже богатый и гибкий.

После того, что сейчас сказано, для читателя, конечно, не может быть никаких сомнений и неясностей в вопросе, как понимал Н. Я. Данилевский отношение науки и религии к народному и к общечеловеческому. Наука как дело, по самому существу своему совершенно отвлеченное, должна целиком поступать в общую сокровищницу человечества. Значение народности может здесь стоять только в том, что в многосложном и в многотрудном деле науки " одна народность более способна производить одну работу, а другая другую, почему и необходимо для успехов науки, чтобы различные народности содействовали постройке общего здания. Религия, по тому понятию, до которого давно уже возвысилось человеческое сознание, есть также нечто универсальное, долженствующее иметь силу для всех людей одинаково. Так смотрим на религию не только мы, христиане, но так же смотрят и буддисты, и магометане. Совершенно несправедливо Ренан недавно упрекал покойного императора Вильгельма за привычку говорить: наш Бог. Ренан выводит из этих слов, что император признавал особого "Бога немцев". Но подобная мысль об особом Боге давно уже стала для людей вовсе невозможною; наш Бог значит просто - тот Бог, которого мы безусловно исповедуем, которому всецело предаем себя, но который есть единый истинный Бог, и если не всеми еще признается, то должен быть признаваем всеми людьми. Может существовать местная церковь, но местная религия есть для нас уже contradictio in adjecto (Противоречие в определении).