Оливер Сакс 3 страница

Ирония в том, что термин «самогипноз» был предложен в 1990 году, наполовину в шутку, не кем иным, как собственной дочерью Лурии Леной за обедом в «Нирване», индийском ресторане с видом на нью-йоркский Центральный парк. Мы говорили о её родителях, давно умерших, и о других людях их поколения. Как и меня, Лену заинтриговал политический самогипноз как защитный психологический механизм в условиях тирании. Жена Лурии Лана Пименовна была значительно менее подвержена самогипнозу, и на протяжении ряда лет мы с нею много и откровенно разговаривали, о запрещённых предметах.

При такой установке Лурии не было гарантии, что он не сообщит о моих намерениях университетским властям. Согласно правилам, управлявшим системой, именно это и ожидалось от него, и игнорирование правил было бы воспринято как серьёзный проступок советского профессора и безупречного члена партии. Будучи информированным о моих планах, университет немедленно избавился бы от меня как от потенциальной обузы. Я бы оказался в невозможном подвешенном состоянии даже до подачи заявления на визу. Это было особенно рискованно. Исключённому из университета по «политической неблагонадёжности», мне бы оказалось крайне трудно найти работу — любую работу. В условиях советского государства-мышеловки это было очень опасное состояние. Писаный закон разрешал государству арестовывать и помещать в тюрьму «паразитов» — людей без работы. К этому редко применяемому закону прибегали тогда, когда власти хотели «достать» кого-нибудь — в частности, «политически неблагонадёжного» человека, пытающегося покинуть страну. Ради спасения и моего плана, и души моего учителя, я мог только надеяться, что он не сообщит обо мне, но в этом не было гарантии.

И затем была другая, менее эгоистичная причина не раскрываться Александру Романовичу. Попросту говоря, я боялся, что шок от новости о моих планах может вызвать инфаркт прямо на месте. У него было слабое сердце, и внутренний страх перед государством мог привести к эмоциональной реакции, несоразмерной с реальной ситуацией. В любом случае, для Александра Романовича было лучше не знать о моих намерениях. Только немногие знали о них. Все это были доверенные друзья, несмотря на их очень разные убеждения и происхождение.

И я решился прибегнуть к «спасительной лжи». Отмена уже назначенной защиты диссертации была неслыханным делом. Я сочинил историю о неотложной медицинской проблеме в семье и острой необходимости немедленно получить работу. Мой «официальный» план состоял в том, чтобы вернуться в Ригу, получить работу, поддержать мою семью, пока «кризис» не будет позади, а затем вернуться для защиты — через полгода или год, как повезёт. Лурия был обеспокоен моей историей, но мощным усилием мне удалось настоять на своём. Мне удалось отделиться от университета, не раскрывая, и тем самым не ставя под угрозу, мои планы.

Я приехал в Ригу и начал искать работу. Это оказалось очень сложно, так как я, очевидно, был сверхквалифицирован для работ, на которые претендовал. В итоге я был принят санитаром в городскую больницу — самая низшая должность. Я был приписан к отделению реанимации. Пациенты — жертвы дорожных аварий, передозировок, ножевых ранений, изнасилований — раскрыли передо мной новую перспективу города, в котором я родился.

Пациенты привозились «скорой помощью» в течение ночи. Я приходил на работу к шести часам утра, и к этому времени некоторые из них были уже мертвы. Определять мертвецов, лежавших на грязных кроватях, и считать их было первым пунктом моего распорядка дня. В среднем их было шесть или семь. Моя обязанность состояла в том, чтобы доставлять трупы в морг. Я переносил их на ручных носилках с моим «партнёром» Марией.

Мария была беззубой, постоянно пьяной женщиной, выглядевшей шестидесятипятилетней, хотя ей было около сорока. Её умение материться приводило в трепет. В те дни я сам не стеснялся в выражениях, однако был посрамлён её виртуозностью. Приходя утром на работу, она проверяла медицинские автоклавы в поисках спирта, применявшегося для стерилизации медицинских инструментов. Это был её завтрак. К семи часам утра, когда мы были готовы к переноске трупов, она бывала уже настолько пьяной, что едва могла ходить. Она запиналась, спотыкалась и иногда падала. Тогда мне приходилось иметь дело с двумя трупами, — одним настоящим и одним временным.

Остальные мои обязанности были сравнительно тривиальными: переноска бутылок с лекарствами, протирка полов, перевод пациентов — все это обычные вещи, выполняемые санитарами по всему миру. Это была сюрреальная ситуация. Но после месяцев крайнего умственного напряжения, связанного с принятием критических решений (такую вещь как когнитивное напряжение я испытал тогда впервые в жизни), это было спокойствие, перерыв, подобие стабильности, хотя весьма хрупкой и странной. В течение нескольких следующих месяцев, пока я не подам на визу, не было необходимости принимать критические решения. А если я подам — меня не уволят. Не с этой работы! Я давал отдых моим лобным долям.

В определённый момент я подал документы на выездную визу и несколькими месяцами позже был вызван для получения ответа. Он был благоприятным. Я был свободен выехать. Перед женщиной в форме, которая сообщила мне эту новость, лежало моё дело. Она просмотрела его и воскликнула с изумлением: «Они выпускают вас — с вашей биографией!» Я просто пожал плечами. В её голосе не было возмущения, просто озадаченность. Это было не её решение и она не беспокоилась. Внутри системы осталось мало фанатиков. Когда я шёл по улице, я снова почувствовал деперсонализацию, как если бы это случилось не со мной, а с кем-то другим, за кем я наблюдаю со стороны.

Я полетел в Москву попрощаться. Как сотни раз до этого, мы сидели вместе за массивным античным письменным столом с медными львиными головами в кабинете Лурии. Прошло два года после нашей прогулки по Старому Арбату. Мы, Александр Романович и я, говорили много — часов шесть, семь или больше. Лана Пименовна подавала чай и временами присоединялась к нам. Лурия не был обижен моей «спасительной» ложью. Он чувствовал облегчение от того, что был освобождён от всего этого дела. В итоге он сказал: «Я не одобряю того, что ты делаешь, но я благодарю тебя за то, как ты это сделал». Подразумевалось, что я никогда не смогу контактировать с ним из-за рубежа, я был теперь персона нон грата. Этому нашему разговору суждено было стать последним. Три года спустя Александр Романович умер.

А я приехал в Соединённые Штаты и начал с самого начала. Интеллектуальная и стилистическая связь, соединяющая ученика с учителем, была прервана, и на моей новой родине я обнаружил, что должен полагаться на самого себя. Это делало жизнь более тяжёлой вначале, но в ретроспективе оказалось более удовлетворяющим. Однако преемственность была сохранена благодаря многочисленным и сохраняющимся нитям влияния моего учителя, которые до сих пор пронизывают мою карьеру как очевидными, так и более незаметными путями. Прошло ровно 27 лет после того нелёгкого прощания. Мой интерес к лобным долям был заложен Александром Романовичем и остался среди наиболее устойчивых тем моей карьеры. И поэтому эта книга написана в память об Александре Романовиче Лурия — человеке, который повлиял на мою жизнь определяющим образом, — и о сложных временах, когда его карьера кончалась, а моя началась.

3. Главный управляющий мозга: лобные доли с первого взгляда

Многогранность лидерства

Они приезжают на работу в лимузинах с затемнёнными стёклами; они поднимаются в персональных лифтах на верхние этажи корпоративных штаб-квартир; их зарплаты — за пределами воображения среднего человека. Неформальный обзор гласит, что в среднем они на несколько дюймов выше большинства из нас. Окутанные тайной и рассматриваемые с благоговением, они являются главными управляющими (CEO) Америки.

Севернее от стоящих в центре Манхеттена небоскрёбов — штаб-квартир корпораций, — в Карнеги-Холле взъерошенный дирижёр репетирует с оркестром. Несколькими кварталами южнее, в театральной зоне Бродвея, нетерпеливый режиссёр пытается заставить актёров понять его интерпретацию известной пьесы. Кажется, что у них мало общего с корпоративным бароном, но они выполняют схожие функции. На взгляд наивного наблюдателя, главный управляющий не производит продукт компании, так же как дирижёр сам не производит музыки, а режиссёр не играет на сцене. Однако они направляют действия тех, кто производит продукт, исполняет музыку, играет в пьесе на сцене. Без них не было бы ни продукта, ни концерта, ни спектакля.

Роль лидера, состоящая в том, чтобы направлять действия других людей вместо того, чтобы действовать самому, развилась в обществе сравнительно поздно. Ранняя история музыки не содержит упоминаний о дирижёре, как нет упоминаний о режиссёре в древнегреческом театре. Военные действия в древности были столкновением двух орд, где каждый воин бился за себя; генерал появился тысячелетиями позже. И только в весьма недавней истории боевых действий высший военачальник перестал воодушевлять войска своим личным мужеством на передовой, руководя битвой из тыла1.

Функция лидерства приобретает особый статус и становится самостоятельной только в том случае, если размер и сложность организации (или организма) превышает некий порог. Но если функция лидерства кристаллизуется в специальной роли, мудрость лидерства состоит в том, чтобы поддерживать деликатный, динамический баланс между автономией частей организма и контролем за ними. Мудрый лидер знает, где надо включиться и навязать свою волю, и где надо отступить на задний план и дать своим помощникам возможность проявить инициативу.

Роль лидера не всегда чётко определена, но она всегда решающая. Когда лидер ошибается, пусть даже на краткое время, наступает катастрофа. Оркестр сбивается в какофонию, корпоративное принятие решений приостанавливается, а великая армия начинает спотыкаться. Фактически, некоторые историки приписывают решающее поражение «Великой армии» Наполеона при Ватерлоо ослабленному лидерству императора вследствие обострения хронической болезни2.

Роль лидера является решающей, но трудноуловимой. Я вспоминаю, как маленьким мальчиком я спрашивал, зачем требуется оркестру этот смешной человек за пультом, размахивающий руками, — ведь он же не добавляет ничего слышимого к музыке, порождаемой передо мной. И я вспоминаю трёхлетнего сына моего друга, который описывал работу своего отца следующим образом: «сидит в кабинете и затачивает карандаши» (его отец был деканом большого факультета в одном из ведущих университетов).

Подобным образом, тексты ранней неврологии содержали детально разработанные описания ролей, которые играли другие части мозга, но едва ли упоминали лобные доли даже в сносках. Это вело к выводу, что лобные доли присутствовали там большей частью для декоративных целей. Неврологам потребовалось много лет, чтобы только начать признавать важность лобных долей для когнитивной деятельности. Но когда в итоге это произошло, возникла картина чрезвычайной сложности и изящества. Приступим к её рассмотрению.

Пульт управления мозга

Человеческий мозг — наиболее сложная естественная система в известной нам Вселенной; его сложность соперничает и, возможно, превосходит сложность наиболее многогранных социальных и экономических структур. 1990-е годы были объявлены Национальными Институтами Здоровья десятилетием мозга. Подобно тому, как первая половина двадцатого столетия была эпохой физики, а вторая половина двадцатого столетия — эпохой биологии, так начинающееся двадцать первое столетие является эпохой науки о мозге и психике.

Подобно большой корпорации, большому оркестру или большой армии, мозг состоит из различных компонентов, выполняющих различные функции. И подобно этим крупномасштабным человеческим организациям, мозг имеет своего главного управляющего, своего дирижёра, своего генерала: лобные доли. Точнее, эта роль возложена только на часть лобных долей, на так называемую «префронтальную кору». Однако для краткости используется и термин «лобные доли».

Подобно ролям выдающихся лидеров в человеческом обществе, лобные доли появились поздно. В ходе эволюции их развитие стало ускоряться только начиная с больших приматов. Вместилище интенциональности, предвидения и планирования, лобные доли являются наиболее специфически «человеческим» из всех компонентов человеческого мозга. В 1928 году невролог Тилни предложил рассматривать всю человеческую эволюцию как «эпоху лобных долей»3.

Подобно функциям главного управляющего, функции лобных долей не поддаются простому определению. Они не заняты какой-то одной легко обозначаемой функцией. Пациент с заболеванием лобных долей сохранит способность двигаться, использовать язык, распознавать объекты и даже запоминать информацию. Но подобно армии без командира, с потерей лобных долей познавательная деятельность дезинтегрируется и, в итоге, распадается. В русском языке есть выражение «без царя в голове». Это выражение могло бы быть специально придумано для описания того, как повреждение лобных долей воздействует на поведение.

Более того, если царской метафоры недостаточно, лобные доли наделялись ореолом божественности. В своём примечательном культурно-нейропсихологическом эссе Джулиан Джейнс выдвигает идею, что внутренние управляющие команды первобытный человек ошибочно принимал за голоса богов4. Таким образом, получается, что зарождение управляющих функций на ранних стадиях человеческой цивилизации могло быть ответственным за формирование религиозных верований.

Историки искусства заметили любопытную деталь в «Сотворении Адама», грандиозной фреске Микеланджело на плафоне Сикстинской капеллы. Мантия Бога определённо имеет форму, соответствующую очертаниям мозга, его ноги покоятся на стволе мозга, его голова обрамлена лобными долями. Палец Бога, указывающий на Адама и делающий его человеком, проецируется от префронтальной коры. По словам Джулиуса Мейер-Грефе, «в пальце Бога, вызывающего Адама к жизни, больше гения, чем во всем творчестве любого из предшественников Микеланджело»5. Никто не знает, была ли эта аллегория намеренной со стороны Микеланджело, или же этот образ является совпадением; вполне может быть, что верно последнее. Но едва ли можно представить себе более мощный образ глубоко очеловечивающего эффекта лобных долей. Лобные доли поистине являются «органом цивилизации».

Поскольку лобные доли не привязаны ни к какой отдельной легко определяемой функции, ранние теории организации мозга отрицали какую-либо их важную роль. Фактически лобные доли были известны как «бездействующие доли». В последние десятилетия лобные доли попали в фокус интенсивных научных исследований. Но наши попытки понять функции лобных долей, и в особенности префронтальной коры головного мозга, все ещё в значительной степени не завершены, поэтому при отсутствии точных понятий мы часто прибегаем к поэтическим метафорам. Префронтальная кора играет центральную роль в формировании целей и задач, затем в разработке планов действий, требующихся для достижения этих целей. Она выбирает когнитивные умения, требующиеся для воплощения планов, координирует эти умения и применяет их в правильном порядке. Наконец, лобная часть коры головного мозга ответственна за оценивание наших действий как успеха или неудачи относительно наших намерений.

Познавательная деятельность человека направлена вперёд, она скорее проактивна, чем реактивна. Ею движут цели, планы, стремления, амбиции и мечты, и все они относятся к будущему, а не к прошлому. Эти когнитивные способности зависят от лобных долей и развиваются с ними. В широком смысле лобные доли являются механизмом, с помощью которого организм освобождает себя от прошлого и проецирует в будущее. Лобные доли наделяют организм способностью строить нейронные модели событий как предварительное условие того, чтобы эти события состоялись; модели чего-то, что ещё не существует, но что вы хотите осуществить.

Вызывая в воображении внутреннее представление будущего, мозг должен обладать способностью брать определённые элементы прошлого опыта и преобразовывать их таким способом, который — взятый в целом — не соответствует никакому прежнему опыту. Чтобы совершить это, организм должен выйти за пределы способности формировать внутренние представления, модели внешнего мира. Он должен приобрести способность манипулировать и трансформировать эти модели. Как сказал мой друг, одарённый математик, организм должен выйти за пределы способности видеть мир через умственные представления, он должен приобрести способность работать с ментальными представлениями. Одна из фундаментальных отличительных черт человеческой познавательной деятельности — систематическое создание орудий — можно сказать, зависит от этой способности, так как орудие не существует в готовой форме в естественном окружении и должно быть порождено в воображении, прежде чем будет сделано. Идя ещё дальше, развитие нейронной системы, способной к созданию и сохранению образов будущего, — лобных долей, — можно рассматривать как необходимое предварительное условие для производства орудий, и, таким образом, для появления человека и начала человеческой цивилизации, как она обычно определяется.

Более того, порождающая мощь языка, ведущая к созданию новых конструктов, вероятно также зависит от этой способности. Способность манипулировать внутренними представлениями и рекомбинировать их решающим образом зависит от лобной части коры головного мозга, и возникновение этой способности идёт параллельно эволюции лобных долей. Если существует такая вещь как «языковой инстинкт»⁶, он вероятно связан с появлением на поздней стадии эволюции функциональных свойств лобных долей.

Таким образом, приблизительно одновременное развитие управляющих функций и языка было крайне благоприятным для адаптации. Язык предоставлял средства для создания моделей, а управляющие функции — средства для манипулирования с моделями и проведения операций над ними. Перефразируя это на языке биологии, возникновение лобных долей было необходимо для использования присущей языку генеративной способности. С точки зрения сторонников качественных разрывов как ведущего фактора эволюции, соединение развития языка с управляющими функциями могло быть определяющей силой, стоящей за квантовым скачком, ознаменовавшим возникновение человека.

Из всех психических процессов формирование целей наиболее субъектоцентрично. При целеполагании речь идёт о том, что «мне нужно», а не о том, что «правильно». Поэтому возникновение способности формулировать цели безусловно должно было быть привязано к возникновению ментальных представлений о Я. Не удивительно, что возникновение самосознания также сложным образом привязано к эволюции лобных долей.

Все эти функции могут пониматься скорее как метакогнитивные, чем когнитивные, ибо они не относятся к какому-нибудь отдельному психическому умению, а предоставляют всеобъемлющую организацию их всех. По этой причине некоторые авторы описывают функции лобных долей как «управляющие функции» по аналогии с корпоративными главными управляющими. Я нахожу аналогию с дирижёром оркестра ещё более просветляющей. Но чтобы полностью оценить функции и ответственность дирижёра, мы вначале должны узнать больше об оркестре.

4. Архитектура мозга: начальные сведения

Микроскопический взгляд

Мозг состоит из сотен миллиардов клеток (нейронов и глиальных клеток), сложным образом взаимосвязанных проводящими путями (дендритами и аксонами). Существуют различные типы нейронов и глиальных клеток. Некоторые из проводящих путей между нейронами локальны, они связывают непосредственных «соседей». Однако другие являются длинными, соединяющими отдалённые друг от друга нейронные структуры. Эти длинные проводящие пути покрыты белой жировой тканью, миелином, который способствует прохождению электрических сигналов, порождаемых внутри нейронов (потенциалов действия). Нейроны и короткие локальные связи вместе образуют серое вещество, а длинные миелиновые проводящие пути образуют белое вещество. Каждый нейрон взаимосвязан с мириадами других нейронов, в результате чего образуются сложные конфигурации взаимодействия. Таким образом, сеть умопомрачительной сложности сконструирована из относительно простых элементов.

Принцип достижения большой сложности через многократные преобразования простых элементов представляется универсальным, и этот принцип разнообразными путями воплощён в природе (и культуре). Подумайте, например, о языке, где тысячи слов, предложений и повествований сконструированы из нескольких дюжин букв; или подумайте о генетическом коде, где практически бесконечное число вариантов может быть реализовано благодаря комбинированию конечного числа генов.

Хотя сигнал, порождаемый внутри нейрона, является электрическим, коммуникация между нейронами принимает химическую форму. Многочисленные биохимические системы мозга переплетаются друг с другом, образуя структурную сложность, описанную выше. Биохимические субстанции, называемые нейротрансмиттерами и нейромодуляторами, делают возможным взаимодействие между нейронами. Электрический сигнал (потенциал действия) порождается в теле нейрона и перемещается по аксону, пока не достигает терминала, точки контакта с дендритом — проводящим путём, ведущим к другому нейрону. В точке контакта имеется щель, называемая синапсом. Прибытие активного потенциала высвобождает небольшие количества химических субстанций (нейротрансмиттеров), которые перемещаются через синапс как плоты по реке и прикрепляются к рецепторам, высокоспециализированным молекулам на другой стороне щели. Совершив это, нейротрансмиттеры затем распадаются в синапсе с помощью специализированных катализаторов. Между тем, активация постсинаптических рецепторов выражается в другом электрическом явлении, постсинаптическом потенциале. Множество постсинаптических потенциалов, возникающих совместно, имеет результатом другой потенциал действия, и процесс повторяется тысячи и тысячи раз вдоль как параллельных, так и последовательных проводящих путей. Это позволяет кодировать информацию колоссальной сложности.

Мы постоянно получаем информацию о все новых типах нейротрансмиттеров. К сегодняшнему дню открыто несколько их десятков; к их числу например, относятся: глутамат, гамма-аминомасляная кислота (ГАМК), серотонин, ацетилхолин, норадреналин и дофамин. Некоторые нейротрансмиттеры, например глутамат или ГАМК, находятся в мозге практически везде. Другие нейротрансмиттеры, как дофамин, ограничены только определёнными частями мозга. Каждый нейротрансмиттер может связываться с различными типами рецепторов, некоторые из которых являются повсеместными, а другие специфичны для соответствующей области мозга.

Мозг может мыслиться как сопряжение двух крайне сложных организаций, структурной и химической. Это сопряжение ведёт к экспоненциальному возрастанию общей сложности системы. Она, в свою очередь, ещё более повышается повсеместными петлями обратной связи, где активность источника сигнала модифицируется его целью, на локальном и глобальном, структурном и биохимическом уровнях. В результате мозг может производить практически бесконечное множество различных активационных структур, соответствующих практически бесконечным состояниям внешнего мира. Нейрон представляет микроскопическую единицу мозга и формы связи между нейронами представляют микроскопическую организацию мозга.

Когда организм подвергается воздействию новых конфигураций сигналов внешнего мира, сила синаптических контактов (лёгкость прохождения сигнала между нейронами) и локальных биохимических и электрических свойств постепенно меняются в сложных распределённых комплексах. Это и есть процесс обучения, как мы его представляем сегодня1.

Макроскопический взгляд

Нейроны группируются в связанные структуры, ядра и области. Каждая структура состоит из миллионов нейронов. Ядра и области представляют макроскопические единицы мозга, и картина связности между ними представляет макроскопическую организацию мозга. Мозг является в высокой степени взаимосвязанной системой, и архитектура главных связей между его ядрами и полями представляет удобную картину всей системы «с высоты птичьего полёта».

Для эвристических целей я прибегаю к метафоре дерева. У дерева есть ствол и ветви. Ветви разделяются на ветки. На концах веток находятся плоды. В некотором смысле, мозг организован подобным образом. Можно думать о мозге как о «дереве возбуждения и активации». Его ствол отвечает за общее физиологическое возбуждение и активацию, необходимые для функции различных мозговых структур, плодов. Это анатомическая ось мозга, ствол мозга. Массивное повреждение ствола мозга нарушает сознание и может привести к коме.

Внутри компактного стволового центра мозга содержатся многочисленные ядра, на которых строится сложная система проводящих путей. Во многих случаях ядра и их проекции являются биохимически специфическими, привязанными к определённому нейротрансмиттеру; в других случаях они являются биохимически сложными, включающими различные нейротрансмиттеры. Это ветви и ветки «дерева активации». Каждая ветвь содержит проекционные связи с определённой частью мозга, гарантируя её активацию. Несколько десятилетий тому назад было обычным описывать эти ветви суммарно как восходящую ретикулярную активизирующую систему (ARAS)2. Сегодня во все возрастающей степени удаётся идентифицировать её отдельные нейроанатомические и биохимические компоненты, изучать эти компоненты раздельно. Повреждение любой отдельной ветви не разрушит сознание в глобальном смысле, но будет препятствовать специфической функции мозга. Каждая ветвь дерева возбуждения проецируется на различные компоненты мозга, каждый из которых обладает своим собственным набором функций.

В мозге имеется множество подкорковых структур. В ходе эволюции подкорковые структуры развивались раньше коры головного мозга, и на протяжении миллионов лет они направляли сложное поведение различных организмов. У современных рептилий и даже птиц новая кора представлена лишь минимально3. В филогенетически древнем, «некорковом» мозге могут быть выделены два класса структур: таламус и базальные ганглии. На ранней стадии эволюции центральная нервная система разделилась на две боковые половины. Поэтому каждая из описываемых здесь структур мозга состоит из двух одинаковых половин: левой и правой.

Несмотря на некоторое функциональное пересечение, таламус и базальные ганглии были наделены отчётливо различными функциями. В древнем, предкорковом мозге таламус отвечал большей частью за получение и переработку информации из внешнего мира, а базальные ганглии отвечали за моторное поведение и действие. Таким образом, разделение восприятия и действия в архитектуре мозга представляется с самого начала основополагающим. Дерево активации разделяется на два основных ответвления, одно проецируется отдельно на подкорковые механизмы восприятия (дорзальная ветвь), другое — на подкорковый субстрат действия (вентральная ветвь).

Часто рассматриваемый как единая структура, таламус фактически является совокупностью многих ядер. Некоторые из них отвечают за переработку различных типов сенсорной информации: зрительной, звуковой, тактильной и тому подобное. Другие ядра таламуса отвечают за интегрирование разнообразных типов сенсорной информации. В таламусе представлена комплексная иерархия входной интеграции. Дорзомедиальное таламическое ядро находится на вершине этой иерархии и тесно связано с префронтальной корой. Другие таламические ядра, обнаруживаемые вокруг средней линии, являются неспецифическими, отвечающими за различные формы активации4.

Тесно связана с таламусом структура, называемая гипоталамусом. В то время как таламус отслеживает внешний мир, гипоталамус отслеживает внутренние состояния организма и помогает поддерживать их в рамках адаптивных, гомеостатических параметров. Гипоталамус также является собранием различных ядер, каждое из которых соотносится с различным аспектом гомеостазиса: приём пищи, приём жидкости, температура тела и так далее. Вместе таламус и гипоталамус называются диэнцефалон 5.

Базальные ганглии включают хвостатое ядро, подушку зрительного бугра и бледный шар. В предкорковом мозге эти структуры играли центральную роль в инициировании действий и в управлении движениями. В развившемся мозге млекопитающих базальные ганглии находятся под особенно жёстким контролем со стороны лобных долей и работают в сотрудничестве с ними. Фактически, сотрудничество настолько тесное, что я склонен думать о хвостатом ядре как о части «больших лобных долей».

Структура, называемая амигдала (миндалина), также рассматривается как одно из базальных ядер, но она обслуживает несколько иную функцию. Амигдала регулирует те взаимодействия организма с внешним миром, которые являются решающими для выживания индивида и вида: решения атаковать или скрыться, спариваться или нет, заглатывать или нет. Она предоставляет быструю, прекогнитивную, аффективную оценку ситуации под углом зрения её значения для выживания6.

Мозжечок является большой структурой, прикреплённой к задней части (или, как скажет нейроанатом, к дорзальному аспекту) ствола мозга. Его анатомия в миниатюре параллельна анатомии всего мозга: стержень, называемый червём мозжечка, и два мозжечковых полушария. Мозжечок важен для движений, в особенности для координации тонких движений с сенсорной информацией. Но последние исследования показали также, что мозжечок тесно связан с лобной корой и участвует в сложном планировании7.

На относительно поздней стадии эволюции мозга начала развиваться кора головного мозга, сначала археокортекс, затем палеокортекс8. Они включают гиппокамп и цингулярную кору. Гиппокамп, «морской конёк», составлен из двух длинных структур, прикреплённых внутри височных долей (или, как сказал бы нейроанатом, к их медиальному аспекту). Гиппокамп играет решающую роль для памяти. Некоторые учёные убеждены в том, что он специально посвящён овладению пространством9. Я полагаю, что это узкий взгляд, подсказываемый экспериментами над животными, где пространственное обучение является единственно возможной парадигмой для изучения памяти. У людей гиппокамп также задействован в других формах памяти, таких как словесная память10.