Глава пятая. Прости за столь долгое молчание, но я была просто завалена работой

 

ПИСЬМО МИСС МИНЫ МЮРРЭЙ К МИСС ЛЮСИ ВЕСТЕНР

 

9 мая.

 

Дорогая Люси!

Прости за столь долгое молчание, но я была просто завалена работой. Жизнь завуча детской школы подчас ужасно утомительна. Мне так хочется тебя увидеть, по­сидеть на нашем месте у моря, где мы сможем болтать и строить воздушные замки. Я усиленно занимаюсь стенографией, так как хочу впоследствии помогать Джо­натану в его работах. Мы с ним иногда переписыва­емся стенографически, и весь дневник о своей поездке за границу он тоже ведет стенографически. Только что получила несколько торопливых строчек от Джона­тана из Трансильвании. Он, слава Богу, здоров и вер­нется приблизительно через неделю. Я жажду узнать от него все новости. Это, должно быть, очень интерес­но — видеть чужие страны. Не думаю, чтобы нам — я хочу сказать Джонатану и мне — удалось когда­—нибудь вместе увидеть их. Вот часы бьют 10. До сви­дания!

 

Любящая тебя Мина.

 

P. S. Пиши мне обо всех новостях. Ты мне уже давно ничего не сообщала. Ходят какие—то слухи о тебе и осо­бенно о каком—то высоком красивом человеке с кудря­выми волосами?!

 

 

ПИСЬМО ЛЮСИ ВЕСТЕНР К МИНЕ МЮРРЭЙ

 

17 Четам—стрит. Среда.

 

Дорогая моя Мина,

ты очень несправедливо обвиняешь меня, называя не­аккуратной корреспонденткой: я дважды писала тебе с тех пор, как мы расстались, а твое последнее письмо было только вторым. Кроме того, мне нечего тебе сооб­щить. Право, ничего нет такого, что могло бы тебя за­интересовать. Теперь город оживился, мы посещаем картинные галереи, совершаем бесконечные прогулки по парку и катаемся верхом. Что же касается высокого кудрявого человека, то это, я думаю, тот самый, кото­рый был со мною последний раз на охоте. По—видимому, кому—то захотелось посплетничать! Этот молодой чело­век — некто мистер Холмвуд. Он часто бывает у нас, мама и он очень любят беседовать друг с другом; между ними много общего, и поэтому они находят массу тем для разговоров... Кстати, недавно мы встретились с одним господином, который был бы для тебя очень подходящей партией, если бы ты, конечно, не была уже невестой Джонатана. Он на редкость умен, по профес­сии — доктор. Как странно, что ему всего 29 лет, а между тем под его личным надзором находится уже громадная больница для душевнобольных. Нам его пред­ставил мистер Холмвуд; он теперь часто бывает у нас. Мне кажется, это чрезвычайно решительный человек с необыкновенным самообладанием. Он производит впе­чатление человека абсолютно непоколебимого; вообра­жаю, какое влияние он оказывает на своих пациентов. Доктор нашел, что я представляю интересный для него психологический тип; при всей своей скромности я ду­маю, что он прав... Мина! Мы с детства поверяли друг другу все наши секреты; мы вместе спали, вместе ели, вместе плакали и смеялись; и теперь, раз уж я заго­ворила, то хочу открыть тебе свою тайну. Мина! не­ужели ты не догадываешься? Я люблю Артура! Я крас­нею, когда пишу это, хотя надеюсь, что и он меня любит; но он мне этого еще не говорил. Но, Мина, я—то люблю его! Я люблю его! Ну вот, теперь мне стало легче. Как хотелось бы быть теперь с тобою, дорогая моя! Сидеть полураздетыми у камина, как мы, бывало, сидели; вот когда бы я подробно рассказала тебе, что я переживаю. Я не понимаю, как у меня хватило силы написать об этом даже тебе! Я боюсь перечиты­вать письмо, так как мне страшно хочется, чтобы ты все узнала. Отвечай мне сейчас же и скажи мне все, что ты об этом думаешь! Спокойной ночи. Мина! Помя­ни меня в твоих молитвах; помолись. Мина, за мое сча­стье.

 

Люси.

 

P. S. Мне, конечно, не нужно говорить тебе, что это тайна. Еще раз спокойной ночи.

 

Л.

 

 

ПИСЬМО ЛЮСИ ВЕСТЕНР К МИНЕ МЮРРЭЙ

 

24 мая.

 

Дорогая моя Мина!

Благодарю, благодарю, бесконечно благодарю за неожиданное письмо! Так было приятно, что я посвятила тебя в свои переживания и что ты так сердечно от­неслась ко мне. Дорогая моя, а ведь правду говорит ста­рая пословица: "не было ни гроша, а вдруг алтын!" 6 сен­тября мне минет 20 лет, и до сегодняшнего дня никто не делал мне предложения, а сегодня сразу три. Поду­май только! Три предложения в один день. Не ужасно ли это! Из них два предложения меня прямо огорчили, нет, правда, мне положительно жаль этих двух бедняг. Мина! Дорогая! Я так счастлива! Я расскажу тебе о трех предложениях, но ты должна держать это в секрете, дорогая моя, от всех, кроме Джонатана. Ему ты, конечно, скажешь, так как, если бы я была на твоем месте, то на­верное все говорила бы Артуру. Итак, дорогая моя, слу­шай: первый пришел как раз перед завтраком. Я уже говорила тебе о нем — это д—р Сьюард, главный врач психиатрической клиники. Он казался очень хладно­кровным, но я все—таки заметила, что он нервничает. Он говорил, как я ему сделалась дорога, несмотря на корот­кий срок нашего знакомства; говорил, что я была бы для него нравственной поддержкой и радостью жизни. Затем он говорил мне о том, как будет несчастлив, если я не отвечу на его чувство; но когда увидел мои слезы, то сейчас же прервал разговор на эту тему, назвав себя животным и сказав, что ни в коем случае не желает меня больше тревожить. Прервав свои излияния, он спросил, не смогу ли я полюбить его в будущем; в ответ на это я отрицательно покачала головой; руки его задро­жали; после некоторого колебания он спросил, не люблю ли я кого—нибудь другого. Я решила, что мой долг ска­зать ему правду. Услышав ответ, он встал и взяв обе мои руки в свои, сказал очень торжественным и серьезным тоном, что надеется, что я буду счастлива; кроме того просил меня запомнить, что если мне понадобится друг он при любых обстоятельствах будет к моим услугам. О, дорогая Мина, я не могу удержаться от слез, и ты должна простить мне, что это письмо испорчено пят­нами. Конечно, очень приятно выслушивать предло­жения, все это очень мило, но ужасно горько видеть несчастного человека, который только что сказал тебе прямо и честно, что любит тебя — и уходит от тебя с раз­битым сердцем. Дорогая моя, я должна прервать письмо, так как чувствую себя отвратительно, даже несмотря на то, что бесконечно счастлива.

 

Вечером.

 

Только что ушел Артур, и теперь я чувствую себя спокойнее, чем тогда, когда утром прервала это письмо; так что могу продолжать рассказывать дальнейшее. Итак, дорогая моя, номер второй пришел после завтрака. Это американец из Техаса, очень славный малый, причем он до того молодо и свежо выглядит, что просто не ве­рится его рассказам о путешествиях по стольким стра­нам и о пережитых им приключениях. Мистер Квинси П. Моррис застал меня одну. Прежде всего я должна предупредить тебя, что мистер Моррис не всегда говорит на американском жаргоне —т.е. он слишком хорошо воспитан и образован, чтобы так разговаривать с чужими или при посторонних; но когда мы одни, в своем интим­ном кругу, то, думая меня этим развлечь, он страшно забавно болтает на своем потешном жаргоне и употреб­ляет удивительно курьезные выражения; я думаю, он просто—напросто их выдумывает и вставляет во все свои речи; впрочем, это выходит у него очень удачно. Итак, слушай дальше: мистер Моррис уселся около меня жиз­нерадостный и веселый как всегда, но заметно было, что и он нервничает. Он взял мою руку и нежно заго­ворил:

"Мисс Люси, я отлично знаю, что недостоин завязы­вать шнурки на ваших башмаках, но убежден, что если вы будете ждать, пока найдете достойного вас мужа, вам придется пойти и присоединиться к семи евангель­ским невестам со светильниками. Не хотите ли вы по­ковылять со мной рядом, пройти долгий мирской путь и вместе потянуть житейскую лямку?"

При этом он был так юмористически радостно настроен, что мне было гораздо легче отказать ему, чем д—ру Сьюарду; я ответила ему так ясно, как только суме­ла, что относительно ковыляния ничего не знаю, ничего не понимаю, вовсе не сокрушена и никаких лямок тя­нуть не желаю. Тогда он сказал, что ему все кажется очень ясно. Затем, дорогая моя, не успела я и слова сказать, как он разразился целым потоком любовных признаний, положив к моим ногам душу и сердце. На этот раз у него был такой серьезный вид, что я никогда больше не буду думать, будто беспечные мужчины всегда шутливы — нет, иногда они бывают и серьезны. Мне кажется, что он заметил что—то такое в моем выра­жении лица, что его задело за живое, так как он на ми­нуту замолчал, а потом заговорил с еще большим жаром, с таким жаром, что за это одно я могла бы его полюбить, если бы мое сердце было свободно:

"Люси, вы девушка с чистым сердцем, я это знаю. Я бы не был здесь и не говорил бы с вами о том, о чем говорю сейчас, если бы не знал, что вы прямая, смелая и правдивая до глубины души. Поэтому прошу вас ска­зать мне прямо, как честный человек сказал бы своему другу — есть ли у вас кто—нибудь в сердце, кого вы лю­бите? Если есть, то даю слово никогда больше не ка­саться этого вопроса и остаться, если вы позволите, только вашим искренним другом".

"Да, я люблю другого, хотя он до сих пор еще не признавался мне в любви..." Я была права, что сказа­ла ему откровенно, так как после моего признания он как бы преобразился и, протянув руки, взял мои — кажется, я сама протянула их, — и очень сердечно про­изнес:

"Спасибо, мужественная девушка. Лучше опоздать, сделав предложение вам, чем вовремя выиграть сердце всякой другой девушки. Не плачьте, дорогая! Не стоит из—за меня волноваться, я тверд и не пропаду, и стойко перенесу свою неудачу. Но если тот малый, не подозре­вающий о своем счастье, не скоро догадается о нем, то он будет иметь дело со мною. Маленькая деточка, ваша искренность и честность сделали меня вашим другом; имейте в виду, это встречается реже, чем возлюблен­ный; во всяком случае, друг менее эгоистичен. Дорогая! мне придется совершить довольно длинное, тоскливое путешествие, пока я не отправлюсь к праотцам, по­этому очень прошу подарить мне один поцелуй — это озарит мою мрачную жизнь; вы имеете право осчаст­ливить меня им, конечно, если только захотите, дорогая, ведь тот замечательный малый — он должен быть за­мечательным, иначе вы бы его не полюбили — еще не делал вам предложения". Этим он меня окончательно победил. Мина, ведь это было мужественно и нежно и благородно для соперника — не правда ли? И при том он был так опечален; я нагнулась к нему и поцеловала его. Он поднялся, держа мои руки в своих и, когда посмотрел мне прямо в лицо, я ужасно покраснела; затем он сказал:

"Маленькая деточка, вот я держу ваши ручки, вы меня поцеловали; если после всего этого мы с вами не станем добрыми друзьями, то больше случая не предста­вится. Благодарю вас за вашу нежность и честность по отношению ко мне и... до свидания". Он выпустил мои руки, взял шляпу и, ни разу не оглянувшись, прямо прошел к двери, без слез, без колебаний и без волнений; а я вот плачу как ребенок. Дорогая моя, я так взволно­вана, что не в состоянии писать о своем счастье сейчас же после того, что сообщила тебе; я не хочу говорить о номере третьем, пока не будет полного счастья.

 

Вечно любящая тебя Люси.

 

P. S. О номере третьем мне, верно, не нужно и сооб­щать тебе? Все произошло так беспорядочно; мне пока­залось, что все произошло в одно мгновение; по—моему, не успел он войти в комнату, как руки его схватили меня, и он покрыл меня поцелуями. Я очень, очень счаст­лива и положительно не знаю, чем я заслужила это счастье.

 

До свидания.

 

 

ДНЕВНИК Д—РА СЬЮАРДА

(Записано фонографически)

 

25 апреля.

 

Полное отсутствие аппетита. Не могу есть, не могу отдыхать, так что вместо всего — дневник. После вче­рашнего отказа чувствую какую—то пустоту; в моем ны­нешнем состоянии единственное облегчение — работа, поэтому я и отправился к своим больным. Особенно долго провозился с одним пациентом, который меня глубоко интересует у него очень странные идеи. Он до того не похож на обыкновенного сумасшедшего, что я твердо решил изучить его подробнее; сегодня мне уда­лось подойти ближе чем когда—либо к сущности его тайны. Я положительно забросал его вопросами, рас­спрашивал о всех причинах его галлюцинации; конечно, это было жестоко с моей стороны. Теперь я это вижу. Я как бы старался поймать центральную точку его ненормальности — вещь, которой я избегаю у других пациентов. Вот его круг жизни:

Р. М. Рэнфилд, 59—ти лет. — Сангвинический тем­перамент; большая физическая сила; болезненно воз­буждающийся; периодически подвергается припадкам черной меланхолии. Я думаю, сангвинический темпе­рамент доведет пациента до полного умственного поме­шательства; возможно, что он опасен; даже очень ве­роятно, что это опасный, хотя и бескорыстный человек. Мой взгляд на это следующий: если "я" — точка поме­шательства, то центростремительная сила уравновеши­вается центробежною; если дом или дело и т. п. — точка помешательства, то последняя сила преобладает и мо­жет уравновеситься лишь каким—либо случаем или целой серией случаев.

 

 

ПИСЬМО КВИНСИ МОРРИСА УВАЖАЕМОМУ АРТУРУ ХОЛМВУДУ

 

25 мая.

Дорогой мой Арчи!

Мы рассказывали друг другу истории при бивуачном огне в прериях, перевязывали друг другу раны после попытки высадиться на Маркизах и пили за наше общее здоровье на берегах Титикака. Теперь у нас найдется еще больше материала для рассказов, найдутся другие раны, которые нужно залечить, и есть за чье здоровье выпить. Не хотите ли вы прийти завтра вечером ко мне? Приглашаю вас, потому что наверное знаю: вы завтра будете свободны, ибо мне известно, что одна леди приглашена на завтра к обеду. К нам присоединится только одно лицо наш старый товарищ Джон Сьюард. Он тоже придет, и мы оба будем пить за здоровье счастливейшего из смертных, который любим благород­нейшим и достойнейшим сердцем. Мы обещаем вам сердечный прием и любовь и будем пить только за ваше здоровье, в чем клянусь вашей правой рукой. Кроме того, мы готовы дать вам клятву, что доставим вас домой лично, если окажется, что вы выпили слишком за некую, известную вам, пару глаз. Итак, ждем вас.

 

Вечно и неизменно ваш