Рассказ Ксении Гавриловны Потаповой

 

В 1927 году я приехала в Москву из деревни; мне было девятнад­цать лет.

Шестнадцати лет я вышла замуж, но через год муж умер. Снача­ла я устроилась домработницей, а потом пошла на работу и вышла замуж за вдовца с двумя детьми.

 

 

Узнала я Матрену в 1935 году. Мне было тогда двадцать семь лет, и я заболела тубер­кулезом. Матрена меня исцелила и сказала не­задолго до своей кон­чины: «А легкими ты никогда болеть не бу­дешь».

Всю жизнь Матрена мне помогала. Жила она тогда, в 1935 году, в Вишняковском пере­улке, недалеко от хра­ма Николы в Кузнецах, Татарская улица, двухэтажный дом, в под­вале, у племянницы. Пришла я к ней без креста — боялась я его носить. Бывало, стану подметать, крест выпадет, а хозяева мне го­ворят: «Что ж ты удавленника-то носишь, молодая девушка?» Пришла я к ней, прошу: «Матренушка, помоги мне!» А она отвечает: «Что, Матренушка — Бог, что ли? Бог помогает». — «Вот те и Матушка», — думаю.

У нее была послушница, она и спрашивает: «А крест-то на тебе есть?» Матрена за нее отвечает: «Кто ей давал-то? Они все кресты побросали, только ищут здоровья, чтоб им Бог дал». Послушница мне и говорит: «Ты надень крест, тогда приходи. Ты к кому приш­ла без креста?»

Матрена меня всегда принимала хорошо. Если кого не хочет принимать, с теми говорит притчами, а со мной — простым языком.

 

 

Две послушницы тогда были у нее: одна Татьяна, другая Даша. Сперва была Пелагея. Она ее выдала замуж за священника. У них двое детей было, мальчик и девочка. Сын не женился, и дочь замуж не вышла. Еще была сиротка, лет пять ей было, она умерла.

Врачи не заметили у меня туберкулеза, думали, что сердце. Вы­писали двадцать капель валерьянки. А когда разобрались, в легких уже была каверна.

Поставили мне дыхательный аппарат, а с ним что-то не залади­лось. Стала я проситься в санаторий, а с путевками было трудно. Пришла к Матушке, спрашиваю: «Что мне делать? В деревню ехать или ждать путевку?» — «Путевка-то тебе будет». И действительно, дали мне через две недели путевку в Крым с бесплатной дорогой, три месяца пробыла я в Крыму.

В войну я не работала. Перед самой войной у меня родился ребе­нок, жила тем, что с сумками, мешками ездила в Плавск Тульской области. Обычно после Серпухова всех проверяла милиция. Перед поездкой я заходила к Матренушке: «Матушка, благослови!» — «По­езжай, никто не тронет». И милиция, не доходя до меня, заканчи­вала проверку и поворачивала назад. А мешки я носила по пятьдесят-шестьдесят килограммов, когда ездила в деревню.

Когда моей дочери исполнилось двадцать лет, она тоже заболела туберкулезом. Она лежала в больнице в Сокольниках, а Матрена тогда тоже жила в Сокольниках. Однажды дочь отпросилась из больницы — захотела пойти со мной к блаженной Матрене. При­шли мы к ней; дочь осталась за дверью, а я зашла, поговорила. По­том осмелела и говорю: «А дочь-то со мной». Матрена улыбнулась: «Вы не можете ходить по одной, обязательно, чтобы хоровод с вами был». Вдруг говорит: «Да, да». Я спросила, к кому же она обращает­ся, — в комнате никого, кроме нас, не было. «Это тебе не нужно знать», — отвечает. Наверное, она с ангелами говорила.

Потом дочь положили в больницу в Звенигороде; у нее уже на­чался распад легких. Предложили операцию. Приехала я ее навес­тить, она плачет: «Боюсь, умру».

Пошла я к Матушке, рассказываю, что дочери предлагают опе­рацию. «А какую?» — «Легких». — «А я не разрешаю! — постучала ку­лаком о кулак. — Пусть выписывается, если будет стоять вопрос о выписке, а от операции отказывается».

Вскоре после этого дочери стало намного легче, настолько, что она собралась замуж. Пришла она к Матрене: «Матренушка, я хочу замуж выходить». — «Куда собралась постом-то? Я тебя после вы­дам за хорошего». А она вышла постом за своего жениха и родила девочку. Вскоре у моей дочери повторился сильный туберкулез с кровохарканьем и распадом легких. Это было зимой. Предложили операцию. Врачи сказали: «Если согласишься — год тебе жить, а ес­ли не решишься — ни за что не ручаемся». И отпустили за советом к родителям. Она приезжает на масленицу, ревет: «И так, и так — смерть». Я и говорю: «У нас есть советница, пусть будет по ее». «Съезди, — попросила дочь, — спроси».

Матрена тогда жила на Сходне или на Арбате, не помню. При­ехала я за советом. «Что делать? И так, и так — смерть». Она опять постучала кулаком о кулак: «А я не разрешаю. А если вы, родители, разрешите, она умрет под ножом. А сколько Бог нарек — столько проживет». Дочь отказалась от операции, и процесс в легких закрылся, все прошло. Она сейчас легкими здорова, даже с учета сняли.

Детей мужа от первого брака, двух девочек, я растила как своих, переживала за них. Перед войной родила сына и семнадцать лет не работала, Матренушка мне запрещала: «Ты дома работаешь, будь хозяйкой». А когда сын закончил десять классов, я пошла работать. Перед этим вижу сон. Иду я, впереди деревенский заборчик, там вырезано окошечко, вроде как Матушка принимает в этом окошеч­ке. Думаю: «Сейчас я про сына спрошу». Вдруг навстречу ее по­слушница Татьяна: «Ксень, ты далеко?» — «Татьяна Петровна, я к Матушке. Ты-то к ней пойдешь?» — «Я пойду, но попозже». Я что- то забыла, вернулась, бегу обратно, а окошечко уже закрылось.

 

 

Я умоляю загробную послушницу: «Скажите, что Ксения Гаври­ловна пришла, она меня хорошо принимала, она меня обязательно примет». А та ведет просфорочкой по бумаге, а на бумажке появля­ется надпись: «С В». Четыре креста мне показала и ушла к Матрене спрашивать (это, может быть, семейная жизнь — крест, а сын Вла­димир — втрое больший крест). Так потом по жизни и получилось. Выходит послушница и говорит: «Она велела тебе поступать на ра­боту». Я насупилась (она мне раньше все время запрещала). «А то муж будет серчать за деньги».

Что делать, думаю, ведь семнадцать лет не работала. Пошла я к Матрене на могилу, встала на колени, прошу помочь мне найти работу.

Вскоре встретилась неожиданно в очереди с заведующей инструментальной мастерской на «Красном пролетарии», и она взяла меня к себе на работу. Препятствий нигде не было, хотя я закончи­ла четыре класса, а брали туда только с десятилеткой.

Перед смертью Матрены, на Страстной, я пришла к ней. Она жила на Сходне.

Народ сидит на терраске. Вы­ходит Даша, послушница, го­ворит: «Матренушка очень плохо себя чувствует». Ма­тушка Даше сказала: «Всех-то провожай, а ей скажи, чтобы она подождала».

Постучала Матренушка мне по голове: «Ты меня слу­шайся, слушайся!»

Марья Ивановна, которая работала в храме Ризоположения, к ней ходила и рас­сказывала, что Матрена ей говорила: «Я в вашей церкви все иконы знаю, какая где стоит».

Рядом с блаженной Матреной на кладбище в одной ограде ле­жит Прасковья, которая работала в храме Ризоположения на Дон­ской, за ящиком. Прасковья и дала Матрене место для захоронения рядом со своей матерью.

Марья Ивановна рассказывала, что как-то пришла к Матрене, а на столе селедка разрезанная. «Матренушка! Что-то мы ели-ели, а селедка все целая». — «А ты ешь, не обращай внимания».

Еще Матрена не велела никаких венков и пластмассовых цветов приносить на похороны.

Матрена лечила порченых. Когда она жила в Царицыне, к ней подошла одна порченая. Матрена схватила ее за шею. Женщина закричала: «Матушка Матренушка, брось, я умираю». — «Нет, не брошу, выйдешь». Та просто по полу каталась, а потом заснула.

Однажды идем с сестрой к Матрене для разговора. Сестра гово­рит: «Сколько я к Матренушке хожу, я бы за это время у любого врача вылечилась». Пришли, а Матрена говорит: «Что ж, Матре­нушка сидит в окне и зовет — идите ко мне? Сколько врачей-то в Москве, идите к ним». — «Матренушка, простите». — «Вот ходите, а обо мне не разговаривайте».