Глава 18 Остров Костей

Я сумел уклониться от дежурства на следующий день, но успел поспать лишь пару часов, прежде чем Карьян разбудил меня.

— Я знаю, вы просили не беспокоить вас, сэр. Но пришел посыльный, и этот ублюдок очень настаивает.

Протирая глаза, я надел халат и вышел из спальни. Меня ждал человек в одежде простого горожанина, вручивший мне запечатанный конверт. Я вскрыл конверт и вынул письмо.

 

"Дорогой капитан а'Симабу.

Должно быть, вы заметили, что я посылаю вам это письмо через простолюдина. Это не означает неуважения; просто я хочу быть уверенным в том, что мы сможем удовлетворительно разрешить наши разногласия без постороннего вмешательства.

Хотя моего повелителя Чардин Шера мало волнует смерть высокомерного нумантийского офицера, я готов признать, что вы связаны определенными ограничениями — от вашего армейского распорядка до трусливой натуры Совета Десяти, который несомненно не одобрит нашу встречу.

Поскольку в Никее у меня нет друзей, занимающих достаточно высокое положение, я надеюсь, что вы простите меня за эту в некотором смысле уничижительную манеру вести дела и передавать послание через человека низкого звания, а не через одного из равных нам, кому можно было бы передать устный ответ.

Но ни у меня, ни у вас нет секундантов для того, чтобы совершить все подобающим образом. Если мое предложение вас устраивает, окажите мне честь и пошлите с этим человеком записку, где будет указано время и место встречи.

Ландграф Эллиас Малебранш";.

 

Каллианцу нельзя было отказать в благоразумии. Я попросил слугу подождать и быстро написал ответ. Я сообщил Малебраншу о своем согласии безо всяких предварительных условий. Мое предложение было простым: мы встретимся на рассвете через четыре дня, считая от сегодняшнего, в месте, называемом Островом Костей. Этот островок располагался в трех милях выше по течению от города и не являлся тем местом, где джентльмены обычно улаживают свои разногласия. И наконец, в выборе оружия я остановился на мече и кинжале, сделав оговорку, что с моей стороны будет предоставлено два равноценных меча, а выбор кинжала остается за ним.

Я знал, что это последнее замечание удивит и обрадует его, поскольку казалось, будто я играю ему на руку. Но у меня имелся маленький секрет, о котором он не подозревал.

Я запечатал послание и вручил его посыльному; тот поклонился и ушел.

Мне внезапно расхотелось спать. Я попросил Карьяна заварить чай и приготовить ванну. Пока он трудился, я то и дело ловил на себе его любопытные взгляды. Скрепя сердце, мне пришлось рассказать ему о предстоящей дуэли с Малебраншем. Разумеется, я ничего не сказал ему о ночи, проведенной с Маран, но предположил, что он сам придет к очевидным выводам. Если человек не может быть героем для своего ординарца, то он не вправе доверять ему какие-либо секреты.

— Без секундантов, сэр, и без свидетелей... А что мешает этому каллианцу задумать грязное дело?

— Ничего. Мне приходится верить ему на слово.

— После Кейта? После Товиети и всего, что случилось при отступлении, вы все еще верите ему на слово?

— У меня нет выбора, не так ли?

Карьян пробурчал несколько слов, которые отказался повторить, когда я попросил его об этом. Приготовив ванну, он отпросился в город на пару часов.

Я не встречался с Маран до дуэли и старался избегать общества Тенедоса, потому что был совершенно уверен, что если он узнает о дуэли, то попытается использовать ее в политических целях, либо скомпрометировать Малебранша, чтобы нанести ущерб его господину. При этом он мог спасти мне жизнь, но это как раз меньше всего заботило меня. Думая о каллианце, я испытывал лишь жгучую ненависть. Я знал, что это неправильно — не в моральном смысле, ибо любой союзник Тхака и секты душителей не заслуживал жалости, — но потому что гнев — плохой советчик в бою. В конце концов я смог достигнуть состояния холодной отрешенности и даже гордился собой.

Я послал Маран вежливое письмо, поблагодарив ее за предложение проводить ее на бал. Я долго ломал голову, пытаясь найти какой-нибудь способ передать свои чувства к ней, но опасался, что письмо может попасть в руки ее мужа. В итоге я лишь добавил, что этот вечер оставил у меня незабываемые воспоминания. Мне хотелось найти более подходящие слова, но, увы, я оказался не способен на лучшее. Я надеялся, что она поймет.

Весь следующий день от нее не было никаких известий, а затем появился слуга, вручивший мне продолговатый конверт.

Конверт не был подписан. В сопроводительной записке значились лишь дата, время дня и подробный адрес. Маран назначала мне свидание на следующий день после дуэли с ландграфом Малебраншем. Направляясь во дворец со срочной депешей к домициусу Лехару, который проводил время среди высокопоставленных чиновников на Великой Конференции, я специально проехал по улице, указанной в записке, и узнал, что нам предстоит встретиться в одном из самых дорогих никейских ресторанов. Хорошо это или плохо? Время покажет.

Теперь мне оставалось только одно: выжить в схватке с Малебраншем.

Наверное, мне следовало мы метаться без сна всю ночь перед дуэлью, но этого не произошло. Я слегка подкрепился, памятуя о том, что могу получить рану в живот, вознес короткую молитву Танис и Паноан и рано лег спать. Мой разум настойчиво требовал выработать план завтрашнего боя, но я не стал думать об этом. Отец однажды заметил, что одна из наихудших ошибок для солдата — это попытка определить исход сражения: он как бы посылает своему телу преждевременные приказы, которое оно пытается исполнить, даже если враг поступает совершенно неожиданным образом.

 

Я сразу же проснулся, как только Карьян прикоснулся к моему плечу, умылся и быстро оделся. Лукан и вороной жеребец Карьяна стояли под седлом перед казармой. Карьян нес коробку с двумя мечами, которые я взял в оружейной. Вес, длина и балансировка этих клинков были такими, как я предпочитал, что давало мне еще одно небольшое преимущество.

Мой кинжал был легким, с лезвием примерно в одиннадцать дюймов, заточенным до бритвенной остроты снизу и примерно до половины — по верхнему краю. У него имелась фальшивая рукоять с зацепом снизу, так что он был гораздо более грозным оружием, чем казалось на первый взгляд.

Я еще во дворце заметил, что кинжал ландграфа Малебранша имеет лезвие примерно девяти дюймов в длину, что давало ему преимущество — более короткий клинок всегда опаснее в схватке на ножах. Но я не собирался драться в манере портового хулигана.

На улицах было пусто, если не считать стражников, пропускавших меня после обмена ничего не значащими фразами. Я тщательно рассчитал время, поэтому мы должны были прибыть на место дуэли с первыми лучами солнца.

Лукан хотел пуститься галопом, предчувствуя радость свободного пространства, но я сдерживал коня. С реки задувал предрассветный ветерок, приносивший с собой все ароматы дикой природы, и я наконец-то дышал полной грудью. Хотя река, вдоль которой мы ехали, несла в своих водах много отбросов, ее запахи все равно были не сравнимы с городской вонью.

Остров Костей получил такое название потому, что течение реки постоянно выносит на его песчаные берега древесные стволы, выцветающие и белеющие с годами. Побережье острова выглядит так, словно оно усеяно скелетами гигантов. Там растет несколько деревьев, а в центре есть открытый песчаный участок, окруженный кустарником, — прекрасное место для двух мужчин, не желающих, чтобы их беспокоили. Река достаточно мелкая, чтобы перейти вброд в любом месте, поэтому нам не пришлось искать переправу.

Копыта Лукана с шумом расплескивали воду. Я низко пригнулся, когда пробирался сквозь кустарник на поляну. Ландграф Малебранш уже стоял там, а его лошадь была привязана к дереву. Как мы и договорились, он пришел один.

Я спешился, привязал Лукана и взял у Карьяна коробку с мечами.

— Ты можешь подождать меня на дороге. Если я не вернусь через час, делай то, что я сказал.

Карьян смотрел не на меня, но на каллианца. На его бородатом лице появилась подозрительная улыбка.

— Слушаюсь, сэр, — сказал он. — Я понял ваши распоряжения.

Он отсалютовал, развернул своего вороного и исчез. Я вышел навстречу Малебраншу.

— Доброе утро.

— И вам того же, — отозвался он.

Я открыл коробку, положил ее на землю и отступил назад. Он поочередно поднял каждый меч, внимательно осмотрел их, проверил остроту и закалку и, наконец, сделал пару пробных выпадов.

— Я возьму этот.

Я взял другой меч и пошел к центру лужайки. Малебранш последовал за мной. Выбрав подходящее место, я повернулся. Малебранш быстро огляделся и двинулся влево, остановившись примерно в десяти футах от меня.

— Мы начнем с первыми лучами солнца, — сказал я.

— Согласен.

С каждой секундой становилось светлее, и я напрягся, глубоко и ровно дыша животом, как меня учили.

Я успел сделать лишь несколько вдохов, когда из кустов за моей спиной послышались удивленные выкрики. Лязгнула сталь, кто-то завопил, а затем я услышал три глухих удара, как будто топор врубался в гнилое дерево. Малебранш вздрогнул от удивления и обнажил кинжал.

Из-за кустов появились четверо всадников. Я успел подумать: «Предательство!», но потом увидел, что одним из них был Йонг. Остальных я не знал.

Малебранш приготовился защищаться, когда четверо подъехали к нам, но они остановили лошадей, не нападая на него.

Я дрожал от гнева, не понимая, что произошло. Потом я заметил, что Йонг держит за волосы отрубленную человеческую голову. Он швырнул ее на песок к ногам Малебранша. Рядом приземлились две другие головы, брошенные его подручными.

Пятый всадник, Карьян, выехал на поляну с другой стороны.

— Прошу прощения, — сказал он. — Но некоторые приказы имеют преимущество перед остальными.

Диск солнца уже показался из-за горизонта, но никто, включая и меня, не обращал на это внимания. Я был в полном замешательстве, но потом увидел лицо Малебранша, потемневшее от гнева... и чего-то еще.

— Вашим приятелям следовало бы позаботиться о своих тылах, — произнес Йонг. — В наших горах они не протянули бы и одного часа.

— Я предупреждал вас, сэр, — вставил Карьян.

Теперь все встало на свои места. С моей стороны было чистейшим безумием ожидать благородства от каллианца, уже запятнавшего свою честь гнусным предательством. Его послание с просьбой сохранить в тайне место нашей встречи было частью ловушки. Я узнал две головы: они принадлежали людям, служившим телохранителями Чардин Шера. Несомненно, эти негодяи действовали по приказу Малебранша.

Каллианец выругался и обнажил свой меч. Двое приятелей Йонга подняли короткие луки, прицелившись ему в голову.

— Мы убьем его по первому вашему требованию, капитан а'Симабу, — заверил Йонг.

Мне стоило только махнуть рукой, и все было бы кончено. Это спасло бы немало жизней, и впоследствии избавило бы меня от многих неприятностей, но я этого не сделал. Даже теперь, когда я стал гораздо старше и жестче, я не думаю, что смог бы отдать такой приказ.

— Нет! — сказал я. — Он мой! Ландграф Малебранш, солнце взошло. У нас есть договор. Готовьтесь к бою, сэр.

Малебранш ухмыльнулся и двинулся ко мне.

— Если он убьет меня — он ваш, — бросил я через плечо.

Улыбка Малебранша превратилась в оскал хищного зверя, пойманного в ловушку.

Я заметил, что он приближается ко мне, держа меч в общепринятой боевой позиции, но другая его рука держала кинжал у бедра острием вниз. Хорошо, подумал я, на это я и надеялся. Он в самом деле дерется как бойкий молодчик в таверне. Теперь посмотрим, что будет дальше.

Мой маленький секрет заключался в одном из способов боя с мечом и кинжалом, которому меня учили. В этом способе кинжал используется как парирующее оружие и служит для нанесения удара лишь если противник находится очень близко, или в том случае, если нужно закончить бой.

Малебранш сделал ложный выпад. Когда я парировал, он отпрыгнул в сторону, и его кинжал метнулся вперед. Он был проворен, очень проворен, но именно такой атаки я и ожидал. Я полоснул своим кинжалом, целясь в его запястье, и мы оба вернулись в защитную стойку.

Он начал двигаться вправо, пытаясь обойти меня, но я поворачивался вместе с ним, а затем быстро шагнул в сторону и направил прямой выпад мечом ему в горло. Он успел откинуть голову, но острие меча взрезало ему щеку, и его светлая борода покраснела от крови.

Он скрипнул зубами и рубанул наотмашь. Я едва успел избежать удара, но туника моя была разрезана.

Не останавливаясь для того, чтобы перевести дыхание, Малебранш продолжил атаку. Через два выпада наши мечи сошлись эфес к эфесу, и я блокировал его клинок своим кинжалом. Он попытался ударить коленом в пах. Я увернулся, ранив его в плечо рукояткой своего кинжала, и отпрыгнул в сторону, но недостаточно быстро: его клинок полоснул мне по ребрам.

Затем песок между нами внезапно взвихрился и полетел в лицо каллианцу. Он закричал от боли, покачнулся и упал, мгновенно ослепленный.

Я услышал выкрик Карьяна: «Убей ублюдка!», но не двинулся с места. Мне уже приходилось видеть такой песчаный смерч на переправе через реку в Спорных Землях.

Малебранш протирал глаза, пытаясь подняться на ноги, когда послышался громовой голос:

— Не двигайся, каллианец, и положи свое оружие. Если ты этого не сделаешь, я убью тебя на месте. Повинуйся, и тебе не причинят вреда.

Голос, разумеется, принадлежал Провидцу Тенедосу. Малебранш судорожно вздохнул и подчинился, попятившись с расширенными от страха глазами.

— Я дарю тебе жизнь лишь по одной причине, ландграф Малебранш, и эта причина заключается в том, что я не хочу пятнать репутацию капитана Дамастеса а'Симабу. Он нужен мне, а вскоре понадобится и всей Нумантии.

Поверь мне: ты и твой пес-хозяин еще горько пожалеете о том, что ваши разбойники не смогли убить его. Ибо недалек тот день, когда по его приказу Каллио захлебнется в крови, и твоя кровь будет ее частицей. Это будущее я вижу очень ясно.

А теперь встань, оставь свое оружие там, где оно лежит, седлай свою лошадь и уезжай. Не оглядывайся, иначе смерть настигнет тебя здесь, на этом самом месте.

С мертвенно-бледным лицом, не обращая внимания на кровь, струившуюся по его лицу, Малебранш поднялся на ноги. Подбежав к лошади, он развязал поводья, вспрыгнул в седло и галопом умчался прочь.

Голос Тенедоса зазвучал снова, но теперь он был не громче шепота:

— Капитан а'Симабу, когда вы вернетесь в город и перевяжете свою рану, немедленно явитесь ко мне.

 

— Вы идиот!

— Да, сэр.

— Тупица!

— Да, сэр!

— Я считал выдумкой истории о том, будто симабуанцы тупее кирпичной стены, но теперь не уверен в этом! — бушевал Тенедос.

— Да, сэр, — я стоял, вытянувшись в струнку.

— Я узнал об этом деле вчера ночью, от Йонга. Времени у меня оставалось лишь на то, чтобы подготовить простенькое заклинание в надежде спасти тебя от собственной глупости. О чем ты думаешь, во имя всех богов? Неужели ты воображаешь, что можешь убить помощника Чардин Шера, который, как ты, вероятно, еще не знаешь, вчера был назначен его личным представителем в Никее, не положив свою голову на плаху?

— Сэр, он намеренно искал ссоры.

— Ты всегда делаешь то, чего от тебя хотят другие?

— Это был вопрос чести.

— Честь можно отстоять и не прибегая к драке, — отрезал Тенедос.

— Дело касалось не моей чести, сэр, а чести другого человека.

Тенедос перестал расхаживать взад-вперед и уставился на меня.

— Может быть, речь идет о графине Аграмонте-и-Лаведан?

Я не ответил.

Гнев Тенедоса внезапно улетучился.

— Понятно, — задумчиво произнес он. — Поскольку ты джентльмен и не станешь отвечать, я не буду спрашивать о том, как далеко зашло дело, хотя мой вопрос относится скорее к сфере политики, нежели интимной жизни. Я не собираюсь выдвигать предложений о том, как тебе следует или не следует поступать с графиней. Полагаю, ты хорошо представляешь, какой властью обладает ее муж. Милосердные боги, Дамастес, как трудно сохранить тебе жизнь хотя бы до тех пор, когда я смогу исполнить данные тебе обещания!

— Да, сэр. Но должен заметить, вовсе не я дергал Чардин Шера за бороду, которой у него нет.

— Верно. Но то был заранее рассчитанный ход, в отличие... в отличие от некоторых, — Тенедос сел и потер лоб, напряженно размышляя. Затем он встал.

— Мне пора идти на семинар — объяснять престарелым домициусам, каким образом Погодная Магия может помочь выиграть сражение за пятнадцать минут. Продолжим наш разговор позже. Ах, да, — он подошел к столу и вынул кожаный мешочек. — Здесь достаточно золота, чтобы от души напоить твоих хороших друзей за ту огромную услугу, которую они тебе оказали.

— Нет, сэр, благодарю вас, — возразил я. — У меня есть свои деньги, а если их окажется мало, я продам свой меч.

— Хорошо. Будем считать этот прискорбный эпизод забытым. Но больше не отправляйся в подозрительные места с людьми, имеющими скверную репутацию, — по крайней мере, без крайней надобности. Не знаю, где я найду тебе замену.

Мне хотелось спросить Тенедоса, какое место он наметил для меня в своих планах, но потом усомнился, понравится ли мне ответ... если Тенедос вообще знает его. Я отсалютовал и вышел из комнаты.

 

Йонг ухватил меня за затылок и притянул мою голову к себе. Его речь была медленной и нечеткой, поскольку он был сильно пьян. Я находился не в лучшем состоянии. Хотя я ограничился лишь полудюжиной бокалов бренди, привычка к трезвости на этот раз обернулась моей слабостью.

Карьян пытался убедить служанку из таверны в том, что ей совсем не хочется спать одной, а трое приятелей Йонга, опасные и скользкие типы, с которыми он познакомился в своих странствиях по никейским борделям, распевали балладу — на самом деле, три баллады, так как ни один из них не понимал, что вопит его сосед.

— Знаешь, нумантиец, — пробормотал Йонг, — я собираюсь держаться поближе к тебе.

— Влюбился, что ли?

— Не остри. Я серьезно.

— Хорошо. Будь серьезным.

— А знаешь почему?

— Не знаю.

— Потому что ты будешь генералом, а я никогда не служил с настоящим генералом.

— Пусть Вахан благословит твои слова.

— Не знаю, блаас... благословение это или нет. Но ты не дал мне закончить. Либо ты станешь генералом, либо умрешь из-за какой-нибудь глупости, о которой потом будут слагать легенды. В общем, так или эдак, я хочу видеть, что будет дальше.

Он снова наполнил наши бокалы, так, что бренди потекло на стол.

— Ну-ка, выпей залпом. Ты пьешь не так, как подобает генералу.

Я поежился и выпил.

 

На следующее утро мне казалось, что лучше бы Малебранш убил меня. Карьян находился не в лучшем состоянии, но черт бы с ним! Ему не надо было, подобно мне, встречаться во второй половине дня с прекрасной графиней. К счастью, я договорился с адъютантом и получил отгул на этот день, чтобы исполнить обещание, данное Маран.

Я выпил полгаллона воды, надел тренировочный костюм и побрел на площадку для спортивных занятий. Пробежав четыре круга (при этом меня трижды стошнило), я отправился в полковую баню и парился полчаса, а затем нырнул в бассейн с самой холодной водой, которую только смог найти.

Я отправился на кухню и уговорил поваров приготовить мне бокал сока из жгучих фруктов и омлет из трех яиц с самыми острыми специями. После этого, и чашки чая из целебных трав, у меня появился слабый шанс дожить до свидания с Маран.

Я передал подбежавшему слуге поводья Лукана и вошел в ресторан. Мне показалось, что будет лучше явиться в штатском: мундир Золотых Шлемов слишком выделялся и для моих целей не подходил. Я показал привратнику записку Маран, и он почтительно поклонился.

— Наверх, сэр. Третья дверь. Вот ключ.

Я поднялся по лестнице, понимая, что за это время меня не мог заметить никто из посторонних. Мне начинало казаться, что репутация этого заведения основана на чем-то большем, чем кулинарное искусство.

Я постучал в дверь, вставил ключ в замочную скважину и вошел в тот момент, когда изнутри донесся приглушенный смех.

Комната была маленькой, примерно десять на двенадцать футов, с высоким потолком и другой дверью в дальнем конце. В центре стоял столик, накрытый на двоих. Вдоль стен располагались кушетки, достаточно широкие, чтобы служить кроватями, а рядом с одной из них находился буфет с богатым ассортиментом винных бутылок. Толстый, мягкий ковер, пружинивший под моими ногами, вполне мог служить матрацем.

На одной из кушеток сидела Маран в обществе незнакомой женщины. Между ними стояла бутылка вина, погруженная в ведерко со льдом. Когда я вошел, обе встали.

— Ага, значит, это и есть наш бравый капитан? — произнесла незнакомка.

Я поклонился.

— Дамастес, — сказала Маран, — это моя самая лучшая подруга, леди Амиэль Кальведон.

Даже на мой предубежденный взгляд, леди Кальведон обладала не меньшим очарованием, чем Маран. Она была выше подруги и, несмотря на худобу, обладала большой грудью, выпиравшей из низкого выреза шелковой рубашки на крестьянский манер, заканчивавшейся у середины бедра. У нее были сильные ноги танцовщицы с великолепно развитой мускулатурой. Ее темные волосы кудрявыми волнами ниспадали на плечи.

— Амиэль добровольно вызвалась оказать нам огромную услугу, — продолжала Маран.

— Вот как?

— Я — ваша «ширма», — томным голосом произнесла Амиэль. Она изучающе смотрела на меня, и я чуть было не покраснел, впервые осознав, какие чувства может испытывать хорошенькая женщина в комнате, полной мужчин. Мне показалось, что сейчас она вытащит линейку, попросит меня спустить штаны и измерит длину моего члена.

— Дамастес, — нараспев продолжала она. — Дамастес Прекрасный, так я буду вас называть.

— Благодарю вас, леди.

— Учитывая то, что я делаю для вас, и в какую ужасную цену это обойдется для моей репутации, вы можете называть меня просто Амиэль.

Пока я стоял с озадаченным видом, она подняла свой бокал, осушила его, наклонилась и поцеловала Маран в губы. Затем взяла сумочку и направилась к другой двери.

— Меня не будет до четырех, детки. Можете развлекаться.

Она вышла.

Маран хихикнула. Я увидел, что бутылка с вином наполовину пуста, а щеки графини немного раскраснелись. Одета она была консервативно — в бриджи для верховой езды и блузку свободного покроя. Она сняла сапоги, и теперь они лежали на полу вместе с курткой и шарфом.

— Может быть, ты объяснишь мне, в чем дело?

— Только после того, как ты поцелуешь меня.

Я заключил ее в объятья, и наши губы слились в поцелуе. Это продолжалось очень долгое время.

Наконец я оторвался от нее.

— Если так пойдет и дальше, я не услышу никакого объяснения, — выдохнул я. — Что такое «ширма», и что мы делаем с репутацией леди... Амиэль?

— На самом деле, ничего особенного. Снимай свой камзол, налей себе немного вина и садись. Сюда, на кушетку. Откинься назад и позволь мне снять с тебя сапоги.

Я подчинился.

— Но что скажет официант? Я полагаю, здесь должен быть официант?

— Он появится, когда я дерну за этот шнурок, но не раньше. За те деньги, которые я плачу за аренду этой комнаты, мы можем заниматься здесь чем угодно, и никто не скажет ни слова.

— Ты все еще не объяснила мне, что такое «ширма».

— Это женщина, составляющая компанию другой женщине, прикрывающая ее любовный роман, чтобы муж первой женщины ничего не заподозрил. Амиэль, моя самая лучшая подруга в Никее, сделала нечто гораздо большее: она распустила слухи, будто ужасно увлечена одним молодым армейским офицером. Настолько увлечена, что желает проводить с ним каждую минуту его свободного времени.

— В таком случае, она и моя подруга. Но она говорила... как насчет ее репутации?

— Она не слишком заботится об этом; впрочем, как и ее муж. Они живут отдельно друг от друга, и такая жизнь их вполне устраивает.

Я слышал, что такое часто случается в высших слоях никейского общества, но столкнулся с этим впервые.

— Понятно. Так о каком любовном романе ты упоминала? Я хочу сказать, как быть с моей репутацией?

Маран звонко рассмеялась.

— Я читала о кавалеристах, поэтому не пробуй на мне эту шутку.

Она откинулась на спинку кушетки и сладко потянулась, так что ее груди гордо приподнялись под блузкой.

— Этот ресторан славится не только своим уединением, но и способностью приготовить почти любое из заказанных блюд. Кстати, меню лежит на столе.

— Я уже знаю, что я хочу съесть.

— Что?

Я поднял ее и поставил на кушетку, затем запустил пальцы под ее блузку, нашел ремень бриджей и расстегнул его.

— Тебя, — прошептал я.

Я потянул ее бриджи вниз; она приподняла бедра, облегчая мою задачу. Потом я распахнул ее блузку, обнажив груди.

— Ты когда-нибудь дашь мне раздеться самой? — прошептала она.

— Может быть, позже, — я подразнил зубами ее соски, потом пробежал языком вниз по ее плоскому животу, по гладко выбритой коже на лобке... и внутрь, когда ее ноги легли мне на плечи.

В тот день мы так и не пообедали. Когда мы покинули гостиницу, было ровно четыре часа.

Я сделал одно интересное открытие. В те дни, а тем более сейчас, я мало употребляю алкоголь, однако обнаружил, что с похмелья мужчина может (прошу прощения за грубое выражение) трахаться как павиан.

После этого наш роман начал стремительно развиваться, и Маран предалась ему с таким же воодушевлением, как я сам. Первые месяцы службы в Никее я буквально сходил с ума от скуки, зато теперь был очень рад отсутствию настоящих воинских обязанностей. Муштровка, которой я пытался обучить моих Серебряных Кентавров, или «Свинцовых Телят», свелась практически к нулю. Они не возражали и с радостью вернулись к прежнему разгильдяйству. Полагаю, мне следовало бы стыдиться такого отступления от своих прямых обязанностей, но в полку Золотых Шлемов это не имело ровным счетом никакого значения.

Я был глубоко благодарен Амиэль за помощь, поскольку никогда раньше не оказывался в подобной ситуации. Теперь я осознал, как мало существует мест, где замужняя аристократка, желающая сохранить свою репутацию, может встречаться наедине со своим любовником, не рискуя, чтобы об этом поползли слухи.

У нас с Амиэль установилось что-то вроде дружеских отношений. Я понял, что она действительно преданная подруга Маран. Хотя время от времени она пристально рассматривала меня, как при нашей первой встречи, но не делала намеков на нечто большее. Она не питала уважения к мужу Маран и иногда называла его «Старый Медный Таз», подразумевая под этим медную отделку его торговых судов. Она относилась к Маран как к младшей, неопытной сестре, а ко мне — почти как к собственному любовнику и сообщнику. Кроме того, она постоянно называла меня «Дамастесом Прекрасным», что начинало немного раздражать, особенно когда это прозвище подхватили другие. Маран, однако, находила это весьма забавным.

Но хотя Амиэль исправно служила нашей «ширмой», мы могли пользоваться ее услугами лишь время от времени. Мы стали специалистами по поиску ресторанов или таверн, вроде того места, где мы встретились после дуэли с Малебраншем.

Потом мы нашли лучший способ. Весна в том году выдалась на удивление теплая, поэтому мы выезжали из города поодиночке и встречались в заранее условленном месте.

Мы находили восхитительные местечки для уединения — от прибрежных хижин до заброшенного замка, так глубоко запрятанного в лесу, что все почти забыли о его существовании. Мы любили друг друга в мшистых лощинах и на зеленых лужайках. Даже в самом городе имелись укромные места, вроде чудесного маленького розария в центре Манко-Хит, куда, по-видимому, не заходил никто, кроме нас.

Как правило, мы встречались днем; вечерние и ночные встречи по ряду причин были гораздо более сложной задачей. Несмотря на то, что граф Лаведан часто находился в отъезде, я больше не собирался посещать особняк, несмотря на заверения Маран, что слуги не будут болтать. Разумеется, она тоже не могла прийти ко мне в казармы: это не только противоречило уставу, но и развязало бы языки многочисленным сплетникам, считавшим себя офицерами.

Это было золотое время, медовое время. Мне хотелось, чтобы оно длилось вечно.

Но оба мы знали, что рано или поздно этому придет конец.

Наш роман едва начался, когда Великая Конференция рухнула под собственным весом. В листках новостей сообщалось, что «на ней были обсуждены важные вопросы, и следующее совещание состоится в ближайшем будущем». Лидеры провинций собрались на последний банкет, сердечно распрощались и разъехались в разные стороны.

Но по улицам гуляла молва, что Конференция превратилась в арену острой политической борьбы и закончилась полным провалом.

Тенедос обладал более исчерпывающей информацией, которую он, по моему предположению, получил либо от Махала, либо от Скопаса. Как и ожидалось, главной проблемой стал Чардин Шер, который вел себя так, словно являлся полноправным членом Совета Десяти, а не его подчиненным.

Атмосфера накалилась до предела, когда Махал, без сомнения, с подачи Тенедоса, начал настаивать на решении вопроса о Спорных Землях. Чардин Шер заметил, что, поскольку существуют неоднократные исторические прецеденты присоединения земель к Каллио, он предлагает именно такой путь для исправления ситуации.

— Я могу с уверенностью утверждать, что таким образом мы сможем навсегда усмирить их, — добавил он.

Бартоу клюнул на наживку и спросил Чардин Шера, почему он так уверен в этом.

— Потому что при наличии сильного лидера, преисполненного решимости заставить этих варваров уважать закон и готового подкрепить свое намерение всеми возможностями, имеющимися в его распоряжении, эти проклятые хиллмены перестанут быть шипом в боку Нумантии, как продолжалось в течение многих поколений, — Чардин Шер особенно выделил последние слова, и Бартоу начал закипать от гнева.

Потом Чардин Шер сказал, что Совету Десяти следует обдумать вопрос, давно беспокоящий другие провинции: почему такая огромная страна управляется только уроженцами Никеи? Фаррел ядовито осведомился, есть ли у Чардин Шера лучшее предложение. Тот ответил утвердительно: Совет Десяти нужно немедленно изменить таким образом, чтобы его члены представляли все провинции Нумантии.

Его слова оказались зажженным фитилем, поднесенным к бочке с порохом. По словам Тенедоса, за этим последовало бурное выяснение отношений, в котором обе стороны не стеснялись обмениваться такими выражениями, как «слабоумные» и «предатели».

— Так что же это означает в конечном итоге? — поинтересовался я.

— Это означает, что Чардин Шер вернется домой под бурные аплодисменты своих соотечественников. Он с честью выстоял против никейских лицемеров и даже посрамил их. Затем он начнет потихоньку собирать свои армии и, возможно, заключит союз с некоторыми провинциями, недолюбливающими Никею и Совет Десяти.

— Война?

— Нет, по крайней мере, не в ближайшее время. Но начнутся пограничные инциденты, подтверждающие, что Чардин Шер подтягивает к своим рубежам сильную армию. А потом... а потом он задумается о походе на Запад.

Но Тенедос ошибался. Чардин Шер оказался гораздо более тонким стратегом.

 

Я взглянул на большую картину и уже собирался было пройти мимо, но Маран неожиданно спросила:

— Что ты о ней думаешь?

Я внимательно посмотрел на картину, не вполне представляя, что от меня хотят услышать. На ней был изображен огромный замок, расположенный на скалах над рекой. Я насчитал пять этажей в главном каменном особняке с остроконечной крышей. Со стороны реки возвышались две квадратные башни, а с другой стороны, насколько позволяла видеть перспектива, одна круглая, меньшего размера.

Справа раскинулся тенистый парк, куда въезжала пышная кавалькада всадников, слева — небольшая деревня, над крышами которой курились едва заметные дымки. В спокойных водах реки покачивалась маленькая лодка с ливрейным лакеем на веслах, а на корме сидела юная девушка, одетая в розовое.

Я попытался пошутить:

— У короля, построившего этот замок, было очень неспокойно на душе, или он имел очень могущественных врагов.

Маран хихикнула.

— На самом деле, и то, и другое. Но прошу вас осторожнее подбирать слова, сэр. Взгляните внимательнее на табличку.

Я последовал ее совету и выругался про себя. Опять я ляпнул глупость, не разобравшись, что к чему. Латунная табличка гласила:

 

"ИРРИГОН, РЕЗИДЕНЦИЯ СЕМЬИ АГРАМОНТЕ.

ДАР МУЗЕЮ".

 

Одно дело — думать о богатстве человека, и совсем другое — видеть это богатство в действительности. Хотя я знал об огромном состоянии Аграмонте и видел особняк Маран в Никее, но созерцать такое грандиозное строение и понимать, что оно принадлежит одной семье... это было для меня слишком.

Маран указала на девушку, сидевшую в лодке.

— Это моя мать. Картина была написана вскоре после того, как они с отцом поженились. Ей было всего лишь четырнадцать лет.

— Там ты и выросла?

— В основном там, хотя проводила достаточно времени в других наших поместьях.

Я снова изумился и подумал о том, сколько нужно людей, чтобы содержать такую махину.

— Должно быть, в детстве тебе было очень интересно бродить по дому, — заметил я. — Фамильные призраки и все такое?

С Маран произошла одна из тех неожиданных перемен настроения, к которым я только начал привыкать. Она внезапно стала очень серьезной.

— Интересно? Пожалуй, для светской беседы сойдет. Но на самом деле моя жизнь там была адом.

Маран невидящим взглядом посмотрела на картину.

— Да, — повторила она. — Сущим адом.

Через час мы прикончили остатки еды, принесенной нами для пикника в парке за музеем. Я сделал очередное открытие: в культурных местах никому не приходит в голову мысль о запретных связях. Поэтому мы время от времени встречались в музеях, галереях или на концертах. Убедившись, что за нами никто не следует, мы отправлялись в другое место, где могли побыть наедине. Хотя в те дни я мало интересовался окружающим, мое светское образование постепенно начало приобретать некий лоск.

Мы страстно занимались любовью в карете по пути в музей, и сейчас я захотел ее снова, но почувствовал, что момент для этого неподходящий. Она всегда с неохотой говорила о своей семье, а после ее признания в музее я понял, почему. Но теперь мне хотелось знать больше.

Маран вопросительно посмотрела на меня после того, как я упаковал корзинку из-под провизии.

— Ты все время молчишь. Ты сердишься на меня?

— С какой стати?

— Не знаю. Может быть, из за того, что я сказала?

— О твоем доме?

Она кивнула.

— Я не сержусь, любимая, — сказал я. — Ты можешь делать все, что угодно, и испытывать любые чувства по отношению к своей семье, вплоть до намерения совершить убийство. Но если ты хочешь рассказать мне побольше, я с радостью выслушаю тебя.

Помедлив, она отвернулась в сторону и заговорила.

— Все считают, что жизнь в замке — это предел мечтаний. Но они ошибаются. Там холодно, в каменных стенах гуляет эхо и во всех комнатах приходится топить камины. Холод... это я помню лучше всего, — ее голос упал почти до шепота. — Внутри и снаружи.

Возможно, Маран надеялась, что я попрошу ее не продолжать, но я хранил молчание.

— Я родилась последней; трое моих братьев гораздо старше меня. Наверное, мои родители полагали, что в этом возрасте уже не смогут иметь детей, но ошиблись... правда, они никогда не говорили об этом.

Мой отец... он воплощение рода Аграмонте. Суровый, невероятно правильный, всегда следит за своими словами, чтобы произвести надлежащее впечатление на других людей. Ко мне он всегда относился ласково, но отстраненно, и начинал нервничать, если надолго оставался со мной наедине, и посылал за одной из моих горничных под предлогом, что «мне с ним скучно».

Мои братья были... ну, обыкновенными братьями. Я всегда искала их общества, и какое-то время, пока я была совсем маленькой, они терпели меня. Но потом я выросла, а у них появились свои интересы, и они пускались на любые ухищрения, лишь бы отделаться от меня.

В определенном смысле, это