Часть четвертая

инок Ферапонт
“БОГОМ МОИМ ПРЕЙДУ СТЕНУ”

Иеродиакон Серафим вспоминает: “Знаешь, что означает в переводе с греческогослово слово “монах”? - спросил меня о. Ферапонт. - “Монос” - один. Бог да душа - вот монах”. Я бы воспринял все как обычный разговор, если бы это мне сказал кто-то другой. Но у о. Ферапонта слово было с силой. Он не просто говорил - он жил так: лишь для Бога и в такой отрешенности от всего земного, что его даже из братии мало кто знал”.

Инока Ферапонта мало знали даже те, кто жил с ним в одной келье. Вот был одно время сокелейником о. Ферапонта звонарь Андрей Суслов, и все просили его: “Расскажи что-нибудь об о. Ферапонте”. “А что рассказывать? - недоумевал Андрей. - Он же молился все время в своем углу за занавеской. Молился и молился - вот и весь рассказ”. Запомнилась Андрею лишь одна подробность: “Ферапонт мне говорил: “Когда я отучу тебя чай пить?” Сам он чаю не пил, но заваривал травки душистые и, наверное, целебные, но я к магазинному чаю привык”. Иеромонаху Виталию тоже запомнилось про травы: “Шли мы с о. Ферапонтом лесом в скит, и он рассказывал мне о лесных травах - какие из них целебные, от чего помогают, а какие сырыми можно есть”. Собственно, это и запечатлелось в памяти - келья инока-лесника, где стоит особенный запах душистых трав. Когда для газетного некролога понадобились сведения о новомученике, то обнаружилось, что в личном деле инока Ферапонта есть лишь две бумажки: автобиография, написанная при поступлении в монастырь, и справка о смерти.
Автобиография

“Я, Пушкарев Владимир Леонидович, родился в 1955 году, 17 сентября, в селе Кандаурово Колыванского района Новосибирской области. Проживал и учился в Красноярском крае. Воинскую службу в Советской Армии проходил с 1975 по 1977 год, а с 1977 по 1980 год - сверхсрочную службу. До 1982 года работал плотником в СУ-97. Затем учеба в лесотехникуме - по 1984 год. После учебы работал по спе­циальности техник-лесовод в лесхозе Бурятской АССР на озере Байкал. С 1987 по 1990 год проживал в г. Ростове-на-Дону. Работал дворником в Ростовском кафедральном соборе Рождества Пресвятой Богородицы. В настоящее время освобожден от всех мирских дел. Мать с детьми проживает в Красноярском крае, Мотыгинский район, поселок Орджоникидзе. Старшая сестра замужем, имеет двоих детей, младшая сестра учится в школе. 13.09. 1990 г.” Родился будущий инок на праздник иконы Божией Матери “Неопалимая купина”, а прожил он на земле 37 лет и 7 месяцев. В Оптину пустынь Владимир приехал, а точнее пришел пешком из Калуги в конце июня 1990 года. А 22 марта 1991 года в день памяти Сорока мучеников Севастийскпх был облачен в подрясник и зачислен в братию. Вот некий знак этого дня - о. Василий произнес проповедь о мученичестве, и в дневнике автора этих строк записано: “Сегодня о. Василий сказал в проповеди: “Кровь мучеников и поныне льется за наши грехи. Бесы не могут видеть крови мучеников, ибо она сияет ярче солнца и звезд, попаляя их. Сейчас мученики нам помогают, а на Страшном Суде будут нас обличать, ибо до скончания века действует закон крови: даждь кровь и приими Дух”. А еще он сказал: “Каждый свершенный нами грех должен быть омыт кровью”.

И внимал этой проповеди будущий новомученик Ферапонт, сказав позже: “Да, наши грехи можно только кровью смыть”. Когда это свершилось, покойная ныне блаженная Любушка сказала: “Иначе участь Оптиной и многих была бы иной”. Возможно, был у этого дня и другой сокровенный смысл, если вспомнить о Сорока мучеников Севастийских, когда один бежал от мучений, а на его место встал другой. Во всяком случае бывший послушник монастыря, ушедший в мир перед самым постригом, рассказывал в скорби после убийства: “А ведь о. Ферапонта постригли вместо меня. Помню, я спросил его накануне: “А тебя когда постригать будут?” - “Не знаю, - ответил он. - Должно быть, нескоро. Со мной никто еще об этом не говорил”. А на следующий день его постригли”. Постриг послушника Владимира Пушкарева свершился 14 октября 1991 года на Покров Пресвятой Богородицы с наречением имени в честь преподобного Ферапонта Белоезерского, Можайского. Для самого инока постриг был неожиданным, но сколько же тайной гармонии в том, что его, начинавшего работать Господу в соборе Рождества Пресвятой Богородицы взял под свой молитвенный покров преподобный Ферапонт - основатель двух монастырей в честь Рождества Пресвятой Богородицы. К сожалению, сведения о жизни инока до монастыря чрезвычайно скудны. В Оптиной пустыни есть люди, побывавшие на родине новомученика, и впечатление было удручающим: глухой вымирающий таежный поселок, где на лесозаготовках платят копейки, и многие бедствуют или пьют. Родная сестра инока Наталья рассказывала в письме, что жизнь здесь погибель и все они некрещеные, потому что до ближайшей церкви надо лететь самолетом, а денег на это нет. “Здесь есть только молельни сектантского толка, в которые брат запретил нам ходить, - писала она. -И как же мы горюем теперь, что не послушались брата, не согласившись на переезд. А он ведь правду сказал: “Где нет храма - там нет жизни”. Крещеными в их семье были только мать и бабушка, жившая в другом поселке. В этом поселке была средняя школа, и в школьные годы Володя жил с бабушкой.

Сестра Наталья написала о брате: “Я немного помню, как мы росли, и немного, как были взрослыми. Володя любил рисовать и рисовал очень хорошо. Помню, в школе им задали рисунок на свободную тему, и Володя рисовал нашу усталую спящую маму. Жаль, что я не сохранила мамин портрет. Володя очень любил читать и рассказывал нам страшные истории из книг. Друзей у него было много. И хотя мы росли, еще не зная о Боге, Володя верил, что есть какой-то неведомый потусторонний мир. Еще помню, как отслужив пять лет в армии во Владивостоке, Володя работал потом в нашем поселке в бригаде строителей, а еще возил рабочих на автобусе. Он никогда не пил, не курил, и все уважали его. У нас в поселке говорили и говорят до сих пор: “А зачем он пошел в монастырь? Он и так был святой”. Друг Володи Сергей рассказал мне случай. Володя жил в Ростове и работал в церкви, и вдруг явился Сергею как бы воочию, предупредив об опасности, угрожавшей его ребенку. Как же жалел потом Сергей, что не послушал его, потому что ребенок попал под машину и погиб”. Известно, что обращение Владимира к Богу произошло в ту пору, когда он работал в Бурятии лесником на Байкале. И здесь мы столкнулись с одной загадочной историей. Вскоре после погребения на могиле инока Ферапонта побывали проездом паломники из Бурятии, рассказав случившимся там людям следующее. Однажды леснику Владимиру в тайге явился старичок и дал книги по магии, велев изучать их и явиться на это место через год. Колдунов Владимир не любил и на повторную встречу не явился. А по несерьезному отношению к магии устроил из нее развлечение для деревенских девчат - отсылал их в соседнюю избу, велев писать записки, а сам на расстоянии их читал. Он был мистически одарен от природы и, ничего еще не зная о Боге, не понимал, с какими силами вступает в игру. Игра едва не закончилась трагически - Володя, по словам его друга, пережил собственную смерть. Душа его отделилась от тела и попала в царство ужаса. Он погибал. И тогда явился ему Ангел Господень и сказал, что вернет его на землю, если он после этого пойдет в храм. И Володя сразу уехал из лесхоза. Другие паломники рассказывали, что он потом странствовал по Сибири в поисках духовно-опытного наставника в вере и повстречал на своем пути католического миссионера. Говорят, католик долго уговаривал нашего сибиряка принять католичество. А тот молча выслушал его и пошел в православный храм, а католик после этого долго негодовал. К сожалению, все эти сведения были переданы нам по той цепочке, когда кто-то слышал лично, рассказав другим, а те - следующим. В рассказах такого рода легко допустить неточность, сотворив поневоле легенду. А легенды про молодого лесника в ту пору уже складывали. Он жил тихо, уединенно, как монах, и люди истолковывали эту непонятную жизнь по-своему. Однажды в Оптиной о. Ферапонт сказал, что жизнь его в миру была тяжелой из-за того, что иные считали его- “колдуном”. Вот почему при сборе воспоминаний о новомученике начался прежде всего поиск свидетелей, способных подтвердить или опровергнуть рассказы о прошлом сибиряка. Поиск был многолетний, но бесплодный. Уж куда только не посылали запросы, но на письма никто не отвечал. И поневоле рождался вопрос, а может, все это лишь легенда и ничего похожего не было? И все-таки кое-что было. В армии Владимир пять лет изучал боевые искусства Востока, обнаружив позже, что они замешаны на оккультизме. Один иеромонах вспоминает, как вскоре после поступления в монастырь послушник Владимир сказал ему с горечью: “Опять в помыслах меч крутил”. А инок Макарий (Павлов) запомнил, как однажды резчики работали вместе, рассказывая за работой, кто как пришел к вере. Инок Ферапонт молча слушал и вдруг стал рассказывать, как после обращения в православие на него обрушился ад - бесы являлись воочию, нападали, душили и... “Ферапонт, кончай этот бред! - оборвал его инок Макарий, подумав позже. - А почему бред? Все это есть в житиях древних Отцов”. И всетаки не укладывается порою в сознании, что в наши дни оживают, обретая реальность, древние жития времен святых мучеников Киприана и Иустинии. И мы продолжали поиск очевидцев жизни сибиряка. Через два года к нашим поискам присоединился молодой сибирский священник о. Олег (Матвеев), настоятель храма Успения Божией Матери в бурятском городе Кяхты. Именно в Бурятии произошло обращение к Богу будущего новомученика. И о. Олег рассказывал о жизни в здешних краях: храмов мало, зато засилие сект самого черного толка, не говоря уже о старичках-чернокнижниках. Отец Олег был убежден, что новомученик Ферапонт Оптинский - это еще и их местночтимый святой, а быв искушен, сможет и искушаемым помочь. Сибиряки энергично взялись за поиск, и вскоре мы получили от о. Олега письмо: “Мои личные поиски, а также с помощью редактора газеты Прибайкальского района Бурятии, где много лесхозов и леспромхозов, пока не дали результата. В 80-х годах Владимир Пушкарев в Прибайкальском районе не работал. Попробуем искать в других местах. Господь Бог наш Иисус Христос говорит: “Ищите и обрящете”. Опять искали, но ничего не обрели. Происходило нечто необъяснимое - ведь отыскать человека сегодня несложно, и компьютеры быстро выдают сведения о каждом жителе края. А Владимир три года тут работал, был прописан и состоял на воинском учете. Должен же остаться бумажный след! Мы обсуждали эту стойкую неудачу в поисках, гадая, куда бы еще послать запрос. А инок Макарий сказал: “Что вы ищете прошлое, которого нет? Богом моим прейду стену (Пс. 17, 30). Стер Господь прошлое и грех безбожия, если покаялся человек”. Так или иначе, но прошлое сибиряка оказалось закрытым до того момента, когда он стал православным человеком и пришел в храм. Только с этого момента появляются живые свидетели его жизни, сохранившие самую светлую память о молодом православном подвижнике. “Так, может, вычеркнуть из биографии сибиряка его языческое прошлое?” - задали мы этот вопрос одному протоиерею, известному своей высокой духовной жизнью. И он ответил: “Это вопрос веры. В житиях древних мы читаем, как силою Божией благодати становились святыми былые богоборцы, колдуны и блудницы. Господь и ныне все тот же и так же щедро изливает на нас свою благодать, но мы не приемлем его благодати и желаем видеть Бога иным”. Всех нас любит Господь, но на любовь отвечают по-разному. И самое поразительное в истории сибиряка - его ответ на благодать: сразу после обращения начинается путь аскета-подвижника, отринувшего все попечение о земном. Отныне он жил только Богом и желал одного - быть с Ним. Кто ищет у Господа земных милостей, кто небесных благ, а инок Ферапонт всю свою краткую монашескую жизнь молил Спасителя о прощении грехов. “Больше вы на этой земле меня не увидите, пока не буду прощен Богом”, - сказал он перед уходом в монастырь, и подвиг его жизни - это подвиг покаяния.

Иеромонах Филипп вспоминает: “Однажды мы с о. Ферапонтом работали на стройке на хоздворе. Сначала из-за нехватки стройматериалов работа не ладилась, а под вечер пошла уже так хорошо, что жалко было бросать. Но тут ударили к вечерне. День был будничный, и я предложил о. Ферапонту: “Может, еще поработаем”? - “А ты что - уже во всем покаялся?” - спросил он. И тут же ушел в храм.

Из проповеди игумена Мелхиседека: “На Страшном Суде мы увидим воочию грехи каждого и преисполнимся изумления, узнавая друг друга. И кто-то запоздало скажет: “Да ведь этот человек грешил, как я, но успел убелить грехи покаянием. Нет на нем греха, и чист человек”. Какое же потрясение ждет нас в тот день!”

Инокиня Ирина и другие вспоминают, что исповедовался о. Ферапонт ежедневно, а когда была исповедь на всенощной, то дважды в день. И в этом неустанном труде покаяния прошла вся его монашеская жизнь, начиная от той первой ночи, когда он молился, распростершись ниц пред Святыми вратами обители, и до той последней предсмертной исповеди, что так потрясла иеромонаха Д. “Почему святые так жаждали покаяния и не могли насытиться им?” - сказал однажды на проповеди игумен Пафнутий. И уподобил покаяние притче о блудном сыне, когда душа говорит Господу: “Отче! Я согрешил против неба и пред Тобою. И уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги”. (Лк, 15, 21-22.) Притча о блудном сыне - это образ соединения души с Господом, и этого жаждал инок Ферапонт. Теперь он с Господом.
“ТОЛЬКО В МОНАСТЫРЬ”

Сразу после обращения к Богу будущий инок Ферапонт ищет себе опытных духовных наставников и ездит по старцам. До переезда в Ростов он побывал на юге России и посетил старца, который открыл ему всю его жизнь и дал наставления. К сожалению монах, которому о. Ферапонт рассказывал о старце, запамятовал его имя. Но достоверно известно, что за благословением на монашество он ездил к архимандриту Кириллу в Троице-Сергиеву Лавру и к псково-печерским старцам. Три с лишним года жизни в Ростове были тайным уготовлением к монашеству, и по совету старцев, он ездит во время отпусков по монастырям, присматриваясь и выбирая обитель.

Из письма ростовской монахини Неониллы: “Много лет я потрудилась в Ростовском кафедральном соборе Рождества Пресвятой Богородицы. С юности пела тут. А однажды на молебне появился высокий худощавый молодой человек и недвижимо простоял весь молебен. Потом мы убирали храм, пели псалмы, а Володя (о. Ферапонт) остался с нами. На молебны он ходил постоянно. Потом мы встретились в трапезной, а после, смотрю, он взял метлу и стал мести территорию собора. Часто видела, как он носил дрова, воду, литературу со склада и делал все во славу Христа. Он был молчалив и ни с кем не заводил дружбы. Но однажды я увидела его на молебне с молодым человеком. Это был студент четвертого курса медицинского института В., позже инок П. Оба усердно молились, а после службы попросили меня побеседовать с ними. Володя спросил: “Как мне жить дальше? Мне уже 30 лет”. - “Володечка, - говорю, - в браке жить - это надо и Богу, и людям угодить, а в наше время это очень тяжело. Езжай ты в Троице-Сергиеву Лавру к старцам Науму или Кириллу, возьмешь благословение, да иди в монастырь” Студент В. сказал: “Я оставляю мир и ухожу в монастырь”, Володя отозвал меня в сторону и говорит: “Матушка, вы прочли мои мысли. Я хочу только в монастырь”,- “Сынок,- говорю,- езжай за советом к старцу Кириллу”. Получив благословение старца Кирилла, Володя уехал в Оптину пустынь. Потом я получила от него письмо, где он с любовью описывал монастырь, какая тут тишина, как прекрасно цве тут яблони и как дивно поет хор”.

Рассказывает ростовская монахиня Любовь: “Володечку все очень любили. Он работал дворником в нашем соборе, а в отпуск ездил по монастырям. Однажды его спросили: “Володя, что домой не съездишь?” А он вздыхает и говорит: “Родные у меня неверующие и против того, чтобы я Богу служил. Не хочется возвращаться туда, где нет ни храма, ни веры”. А еще спросили:“Володя, что не женишься?” Он ответил: “У меня одна мысль -монастырь”. Вот и ездил он по монастырям, присматривался. Был в Дивеево, в Псково-Печерском монастыре, в Троице-Сергиевой Лавре. А уж когда побывал в Оппгиной, то был от нее без ума. Пошел он тогда к нашему Владыке Владимиру, ныне митрополиту Киевскому и всея Украины, и говорит: “Владыко, я готов хоть туалеты мыть, лишь бы мне дали рекомендацию в монастырь”. Владыка отвечает, что вот как раз в соборе туалеты мыть некому. А выбор Оптиной одобрил: “Хорошее, - говорит, - место”. И ради возлюбленной Оптиной Володя год мыл туалеты - и мужской, и женский. А ведь не всякий на такую работу пойдет. Чистота у него была идеальная. Придет на рассвете, когда ни души, и чистенько все перемоет. Зарплата у Володи на руках не держалась - он ее сразу бедным отдавал, но так, чтоб не видел никто. Одевался скромно, порой бедненько. Ничего ему для себя уже было не нужно, лишь бы Богу угодить. На службе стоял не шелохнувшись. А после службы обойдет все иконы с земными поклонами и стоит подолгу молясь. В общем, приходил в храм раньше всех, а уходил, когда собор запирали. Был он кроткий, смиренный, трудолюбивый. Молчалив был на редкость, а душа у него была такая нежная, что все живое чувствовало ласку его. Вот кошечки бездомные к собору лепились, а Володя рано утром отнесет им остатки пищи с трапезной и положит в кормушки подальше от храма. Они уже свое место знали. А голуби, завидев Володю, слетались к нему, потому что он их кормил. Я тоже на себе его ласку чувствовала. Бывало, приедешь в Оптину, а он так рад, что не знает, чем угодить. А уезжаем мы, монахини, из монастыря, он нам хлебца на дорогу принесет - то буханку, то четвертинку, благословясъ конечно. И вот будто умел угадать: сколько хлеба даст - столько и хватит на всю поездку. В последний раз виделись уже перед его смертью. На прощанье он принес мне в подарок молитвослов, “Ферапонт, - говорю, - у меня свой есть”. А он просит: “Матушка, возьмите от меня на молитвенную память”. На память взяла, а тут его и убили. Вот и вышло воистину на молитвенную память о его чистой прекрасной душе”.

Из воспоминаний Елены Тарасовны Тераковой (Ростовская область, ст. Хопры): “В 1987 году в кафедральном соборе, где я работала, мне порекомендовали жильца - Володю Пушкарева. Так и жил он у меня до Оптикой в отдельном, флигеле, и был он мне как родной. Возвращаюсь, бывало, поздно вечером с работы, а он меня встречает: “Матушка, поешьте. Я пирожки вам испек”. Уж до того вкусные пек пироги - редкая женщина так испечет! “Где ж ты, - говорю, - научился печь?” - “В армии поваром был, солдатам готовил, там и научили всему”. Сам он ел мало и посты очень строго держал. По натуре был мирный, добродушный, спокойный. Особенно это чувствовалось на работе. Ведь какие же нервные люди порой приходят в церковь - сами заведутся и других заведут. А Володя лишь молча подергает себя за усик и так дружелюбно обойдется с человеком, что тот, глядишь, успокоился и доволен всем. Жил он уединенно и все молился. Даже гулять не ходил - только в храм. А как встанет с вечера на молитву, так и горит у него свет в окошке всю ночь. До утра нередко на молитве выстаивал. Из наших разговоров помню такое: “Хочу, - говорит, - в монастырь, но сперва хочу поездить, чтобы выбрать место по сердцу”. А по сердцу он выбрал Оптину. Еще мне запомнились его слова: “ Хорошо тем людям, которые приняли мученическую смерть за Христа. Хорошо бы и мне того удостоиться”. Когда моего дорогого Володечку убили, я была в деревне и не знала о том. Помолилась я, помню, на ночь и только собралась лечь спать, как комната озарилась голубоватым сиянием. Я перекрестилась, а из сияния голос: “Это тебя Володя посетил”. Ничего не понимаю - как это меня посетил Володя, когда он уже инок Ферапонт и находится в Оптиной? А потом узнала - убили его. И желала я в моем горе хотя бы на могилке у него побывать”. Побывать в Оптиной Елене Тарасовне удалось лишь в ноябре 1996 года, но сначала их экскурсионный автобус остановился на день в Шамордино. После чудесного посмертного посещения инок Ферапонт был для Елены Тарасовны настолько живым, что она подала за него две записки - о упокоении и о здравии, присовокупив к записке молитву: “Святой мучениче Ферапонте, моли Бога о нас!” В Шамордино ей объяснили, что молиться за новомученика как за живого нельзя, и можно подать лишь записку о упокоении. Ночевали тогда паломники в храме. И когда в три часа ночи после полунощницы усталая Елена Тарасовна прилегла прямо в пальто под иконами, над ней склонился инок Ферапонт, подал ей две ручки - белую и фиолетовую, и сказал: “Как писала, так и пиши”. И она тут же уснула, решив, что видела сон. Потом в Оптиной она все ощупывала рукав - там лежало что-то твердое и мешало ей. По дороге в Ростов она подпорола у пальто рукав - там были две ручки, белая и фиолетовая. “Об этом случае я рассказала на исповеди нашему священнику отцу Николаю, - писала из Ростова Елена Тарасовна. - И в ответ на мое удивление, как могло случиться, что о. Ферапонт передал те две ручки, о. Николай сказал, что он, должно быть, святой”. Зачитали мы письмо с описанием дивного чуда отцам Оптиной, надеясь получить разъяснение по поводу молитвы за живых и за мертвых. А отцы лишь заулыбались, возгласив: “Святый мучениче Ферапонте, моли Бога о нас!” - “У Бога ведь нет живых и мертвых, - сказал монах Пантелеймон. - Это для нас по нашей немощи установлено - вот живые, а вот мертвые. А у Бога все живы”. После Елена Тарасовна прислала еще одно такое сообщение: “На могиле о. Ферапонта я просила его помочь моим покойным родственникам и особенно беспокоилась об участи одного из них. Недавно приехала женщина из Батайска, разыскала меня в храме и говорит: “Елена, мне приснился молодой монах и велел передать: “Скажи Елене, которая всегда стоит у Распятия, что за такого-то (он назвал имя) надо много молиться”. Я ужаснулась участи этого родственника и поняла, что весточку прислал о. Ферапонт”.
ФЕРАПОНТ - ЭТО СЛУГА

“Как точно Господь нарекает монахов, - сказал однажды инок Трофим. - Уже в самом имени характер и назначение”. Ферапонт в переводе с греческого - слуга. А о слуге сказано Господом: “кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою”. (Мк. 9,35).

О том, что о. Ферапонт был искусным поваром, наши оптинские непрофессиональные поварихи даже не догадывались. И на своем первом послушании в трапезной для паломников он стоял на раздаче, был кухонным рабочим, как говорили в старину, “слугою за все”. В 1990 году в монастыре только начали строить трапезную для паломников, и о. Ферапонт настилал в ней полы. А тогда трапезничали в женской гостинице. Пока монастырь был маленький, как-то справлялись. Но к 1990 году монастырь разросся, и трапезная стала “горячей точкой”. Не хватало всего - мест, посуды, еды, а главное смирения. Обедали едва ли не в пять смен, и в долгой очереди кто-то, бывало, начинал роптать: “Сколько можно ждать? Мы на послушание опаздываем!” Надо было видеть, как пунцово краснел тогда о. Ферапонт, бросаясь обслуживать ропотников в первую очередь. Из опыта работы в церкви он уже знал: смиренные умеют ждать, а гордость гневлива. И он старался водворить мир.

Воспоминания паломника-трудника из Ташкента Александра Герасименко, проработавшего в монастыре на добровольном послушании семь лет. В Оптину пустынь Саша приехал в 17 лет - почти одновременно с о. Ферапонтом, и их поселили в одной келье в скиту.
Хлебное место

В Оптиной пустыни я работал сперва по послушанию на просфорне. А месяца через полтора у меня вышло искушение - стоял я в очереди в трапезную и осуждал трапезников в душе: “Сами- думаю, - наелись до отвала, а мы тут голодные стоим!” До Оптиной я работал помощником повара в ресторане и кухонные обычаи знал. А как только я осудил, меня тут же перевели на послушание в трапезную. Ну, думаю, попал на хлебное место. Уж теперь-то и я поем. В первый же день, как только сготовили обед, взял я половник, тарелку и лезу в кастрюлю с супом. <<Ты куда?” - спрашивает меня о. Ферапонт. - “Как куда? - отвечаю я, - за супом. Есть хочу”. - “Нет, брат, так дело не пойдет, - говорит о. Ферапонт. - Сперва мы должны накормить рабочих и паломников, чтобы все были сыты и довольны. А потом и сами поедим, если, конечно, что останется”. А сам смотрит на меня смеющимися глазами и подает мне ломоть хлеба с толстенным слоем баклажанной икры. В общем, ни супа, ни второго нам в тот день не досталось. Смотрю, о. Ферапонт достал ящик баклажанной икры, открыл три банки и, выложив в миску, подает мне. Наконец-то, думаю, и я поем. А о. Ферапонт мне показывает на кочегара, который после смены обедать пришел и говорит: “Отнеси ему, дай чаю и хлеба побольше. Пусть как следует поест человек”. Смотрю, с других послушаний приходят обедать опоздавшие, а о. Ферапонт все открывает для них банки с икрой. Тогда в трапезной работал паломник Виктор, он теперь священник. Вот Виктор и говорит: “Давай я буду открывать банки”. - “Не надо, - говорит о. Ферапонт, - руки попортишь”. - “А ты не попортишь?” - “Лучше я один попорчу, чем все”, - ответил о. Ферапонт. Так я попал на “хлебное место”, где пока всех накормим, то самим, бывало, оставался лишь хлеб да чай.
Полунощница

Послушание в трапезной, по-моему, самое трудное. Во-первых, в храм не выберешься, а главное - недосыпание, В 11 часов вечера монастырь уже спит, а мы еще чистим картошку на утро или моем котлы. В час ночи еле живые добирались до кельи. Отец Ферапонт тут же на правило вставал, а мы падали и засыпали. Обидно было вот что - только уснешь, как в два часа ночи трапезников будят: “Машина с продуктами пришла. Вставайте разгружать”: В общем, через день где-то с двух до четырех ночи мы разгружали машины с продуктами, потом шли досыпать. А полпятого нас уже будили на полунощницу. У нас была хитрая образцово-показательная келья. И если в других кельях, бывало, роптали, что поздно пришли с послушания и не выспались, то мы вскакивали на стук будильщика, дружно благодарили его и даже угощали яблоком. Будильщик нас очень хвалил. А когда он удалялся, мы говорили: “Ну, что, отцы, перевернемся на другой бок?”- И, выключив свет, делали большой поклон во всю кровать. Так продолжалось некоторое время. А потом о. Ферапонт сказал: “А зачем мы сюда приехали? Хватит так жить. Надо Богу послужить”. Стал неопустительно ходить на полунощницу, и я потянулся за ним. Мне очень хотелось спать. Но я уже привык, что на рассвете, улыбаясь одними глазами, меня будит о. Ферапонт, и тоже втянулся ходить на полунощницу. Сперва ходил из тщеславия. А потом полюбил полунощницу. Даже самому удивительно - вроде спишь меньше, а такая бодрость и радость, что день после этого совсем другой. Так через о. Ферапонта мне открывалась тайна монастырских рассветов, когда первыми Бога славят монахи, а потом просыпаются птицы.
“Чего уж на свой счет обольщаться?”

Полюбил я монастырскую жизнь и возмечтал о себе: “Уйду, - говорю о. Ферапонту, - в пустыню и буду поститься, как древние”. - “А чего, говорит он, в пустыне поститься? Там и так нечего есть. Вот ты попробуй поститься в трапезной, где всего полно, тогда и будешь постник”. В тот день в подражание пустынникам я решил не есть. Хожу с показательно-постной миной, а о. Ферапонт положил себе творогу со сметаной, смотрит на меня, улыбаясь, и ест. Между прочим и я поел. Однажды отец келарь устроил нам пир - выдал на обед сыр, рыбу, яйца. У меня глаза разбежались: “Чего бы вы брать?”-- “А чего выбирать? - говорит о. Ферапонт, - в желудке все перемешается”. Налил себе рассольника, добавил туда каши, туда же вылил компот и ест. “Отец Ферапонт, как ты можешь такую гадость есть?” - “Да ведь нам же лишь бы брюхо на­бить, - отвечает он. - Так чего уж на свой счет обольщаться?” В другой раз на обед было тоже много лакомств, но на второе была овсянка, а я ее с детства не выношу. “Терпеть,- говорю,- не могу овсянку!” - “Я тоже”, - отвечает он. А сам, смотрю, лишь овсянки поел и даже от сливочного масла отказался. “Хорошее, - говорит, - мы охотно едим. А вот попробуй из любви к Богу есть то, что не нравится”.
Ежики и медведь

Однажды ранней весной гуляли мы с о. Ферапонтом в нашем оптинском лесу, и он часа два рассказывал по следам оставленным на снегу, кто здесь обитает. “Вот, - говорит, - заяц пробежал, вот лиса мышкует, а тут косуля кормилась”. Еще других зверей он называл, но я в зверях не разбираюсь. Вдруг он увидел медвежий след и говорит так счастливо: “Миишка!” Посмотрел внимательно и сказал: “Шатун, похоже. Недавно здесь проходил”. Еще посмотрел и говорит: “Только что здесь был. Рядом медведь”. Тут мы с ним развили такую скорость бега, что вскоре были в скиту. А еще помню, как о. Ферапонт с паломником Николаем Емельяновым пойти в лес и наловили полный мешок ежиков. Ночью ежики бегают по келье, играют, а о. Ферапонт смотрит на них и смеется. Обычно он был серьезный, и лишь глаза порой улыбались. А тут, смотрю, лицо у него детское-детское. Оказывается, ежики нужны были на склад, чтоб крыс и мышей гонять. Отобрал о. Ферапонт для склада самых ловких, а остальных в лес отнес.
“Делом надо проходить”

Показал я о. Ферапонту, как четки плести, а дня через три он меня уже переучивал: “Не так надо плести, а вот так”. Точно так же было на просфорне, куда о. Ферапонта перевели следом за мной. Научил я его печь просфоры. Сам я этому делу долго учился, а он уже через два-три дня пек просфоры лучше других. Особенно трудно испечь Агничную просфору, чтобы не потрескалась печать. Я полгода боялся за нее браться, а у о. Ферапонта она сразу вышла безукоризненной. У него был талант учиться новому. Вот, например, глядя на резчиков, он научился и стал хорошим резчиком по дереву. Причем любое дело он делал очень тщательно. Особенно это касалось книг. Помню, он выискивал и конспектировал все об Иисусовой молитве. У него была груда пухлых блокнотов с выписками. А однажды он отложил их в сторону и сказал: “Все это делом надо проходить”. Так он и святых Отцов изучал. Прочтет книгу, выпишет оттуда что-то главное и повесит эту выписку на стене, часто перечитывая ее. У него все стены в келье были в выписках. Все мы читали, наверно, одни и те же книги о монашестве, а о. Ферапонт прочел и исполнил.
“За послушание”

Старшим на просфорне у нас был тогда игумен Никон, и вот осенью паломники привезли ему много варенья - три трехлитровых банки, пять литровых да еще баночки помельче. С этим вареньем все пили чай. Но однажды о. Никон обнаружил, что варенье в тепле начало портиться и расстроился: “Люди старались, везли, а у нас пропадет”. Тут вошли в просфорню о. Ферапонт с о. Паисием, подходят к о. Никону под благословение. А он, благословляя их, говорит: “Садитесь и ешьте варенье за послушание, а то, боюсь, пропадет”. Ушли мы из просфорни в трапезную. Возвращаемся, а они уже половину варенья съели - это же несколько банок. Отец Никон опешил: “Вы что - с ума сошли!?” А они отвечают: “Батюшка, но вы же сами благословили. Вот мы и ели за послушание”.
“Молись незаметно, чтобы не видел никто”

Я не знаю, что было бы со мной, если бы в юности не было рядом о. Ферапонта и о. Трофима. Они были для меня как старшие братья, простые и веселые. А я был тогда жутко серьезный и напыщенный. Помню, я любил, выйдя из скита, этак размашисто-картинно перекреститься на Святые врата и положить земной поклон - желательно, на глазах у экскурсии: пусть, думаю, дивятся, до чего благочестивая молодежь у нас! А о. Ферапонт все вздыхал при виде моего благочестия: “Саша, ну что ты молишься, как фарисей? Ты молись незаметно, чтобы не видел никто”. А еще был случай - жил тогда в скиту бесноватый паломник и такое вытворял, что лучше не рассказывать. Однажды, когда он бесновался, я этак властно, как подвижник, осенил его размашисто крестным знамением, правда, криво. Бесноватый захохотал и говорит каким-то не своим голосом: “Бес смеется над тобой”. Отец Ферапонт был при этом, и я спрашиваю его: “А почему бес смеется? Оттого, что криво перекрестил, да?” А о. Ферапонт опять вздыхает: “Саша, ты не других, а себя крести”. Позже об этом времени и об уроках о. Ферапонта я написал стихотворение:

Пощусь зело. Молюсь отменно Стяжал большую благодать.

И лишь одну имам проблему -Своих грехов мне не видать.

Все это было. Монахом я не стал, потому что понял: я могу лишь обезьянничать, подражая внешнему монашеству, а внутреннее монашество - это совсем другое. Возможно, я и пошел бы по этому внешнему пути, потому что нет для меня идеала выше, чем наше православное монашество. Но всю мою ыюностъ возле меня были о. Ферапонт и о. Трофим, а рядом с ними фальшивить нельзя. В них была такая глубина жизни в Боге - без тени ханжества, внешней набожности и фарисейства, что однажды я понял: они монахи с могучим монашеским духом, а я, к сожалению, нет.
“Мы вместе уйдем”

Вспоминать о смерти братьев до сих пор так больно, что про убийство мы обычно старались не говорить. Помню, келарь монах Амвросий проспал убийство. Идет днем в трапезную на послушание такой радостный, что все догадались: он не знает еще. Но никто не решался ему сказать. Послали мальчика из местных: “Скажи о. Амвросию, что...” Отец Амвросий как-то сразу согнулся, отпросился с послушания и заперся в слезах у себя в келье. Многие тогда сидели по кельям взаперти или ходили на послушание с красными глазами. Помню, чтобы как-то справиться с переживаниями, я ушел в лес. Иду по лесной дороге, и вдруг выезжают рокеры на мотоциклах, выкрикивают оскорбления и кружат вокруг меня, наезжая колесами. Они были нетрезвые и будто бесновались. И тут я впервые взмолился новомученикам, умоляя их помочь. Что произошло дальше, мне до сих пор непонятно - я сделал всего три шага и очутился далеко от мотоциклистов, на совершенно другой лесной дороге. Потом я специально проверял - там от одной дороги до другой не меньше, чем полкилометра, и в три шага их не пройти. А вот еще случай. Однажды я впал в искушение и говорю Трофиму: “Все - ухожу из монастыря!” А он улыбается: “Подожди меня - вместе уйдем!”- Шутка шуткой, но так оно и вышло. Сразу после смерти братьев меня перевели в хорошую вроде бы келью, но я в ней извелся: соседи попались говорливые, причем народ постоянно менялся. Как раз к этому времени выяснилось, что монашество мне “не по зубам”, и батюшки настраивали меня поступать в мединститут. У меня родители врачи, и я хотел быть врачом. Но где тут готовиться? Ни сна, ни покоя - одно искушение! Пошел я по старой памяти к братьям, но теперь уже на их могилки, и пожаловался им, как живым. Возвращаюсь с могилок, и вдруг один местный житель сам предлагает мне бесплатно отличную отдельную комнату в его двухкомнатной квартире тут же за стеной монастыря. Так я и жил в этой комнате безбедно, работая по послушанию в Оптиной и имея возможность заниматься, пока не уехал в Москву. Оторваться от Оптиной и уехать от могилок братьев было очень трудно. Ведь какая скорбь - идешь сразу к ним, а они, как живые, помогают. Трофим, я заметил, как и при жизни помогает отогнать уныние. Придешь кислый, а уходишь веселый. Многие приходят сюда даже не для того, чтобы помолиться о какой-то нужде, а потому, что у могил новомучеников на душе становится светло. Даже в воздухе будто что-то меняется, а в Оптиной говорят: “Здесь всегда Пасха”.
“ЛЮТОСТЬ БОЛЕЗНЕЙ”

“Как начнешь заниматься Иисусовой молитвой, так всего и разломит”,- говорил преподобный Оптинский старец Амвросий. А инок Трофим даже выделил двойным подчеркиванием ту мысль у святителя Игнатия Брянчанинова, что умное делание, “не имеющее болезни или труда” в итоге бесплодно: “но как они трудятся без болезни и теплого усердия сердца, то и пребывают непричастными чистоты и Святаго Духа, отвергши лютость болезней” (“Слово о молитве Иисусовой”). Пережил ли сам инок Трофим “лютость болезней” - это неведомо. А что иеромонах Василий и инок Ферапонт пережили ее, очевидно для всех. Отец Василий, занимаясь Иисусовой молитвой, пережил “лютость болезней” еще в иночестве. Здоровье у него было отменное, а тут начало сдавать все. Он появлялся в храме с запекшимися, как в лихорадке, губами и запавшими больными глазами. А потом исчез из виду, болея в полузатворе кельи. Владыка Евлогий, архиепископ Владимирский и Суздальский, а в ту пору наместник Оптиной пустыни, благословил иеродиакону Рафаилу носить болящему о. Василию козье молоко и мед. Но на стук в келью никто не отвечал. “Стучись понастойчивее,- посоветовали о. Рафаилу,- он всегда в келье”. И о. Василий