Глава 1 СУЩЕСТВО И ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА ПРАВА 3 страница

Здесь лежит источник всякого рода договоров. Располагая собою, человек вправе соединять свою волю с волею других свободных существ. Из этого возникают различного рода союзы,

которые, однако, выходят уже из области чисто личного права.

Тут рождается целый новый мир юридических отношений, о которых будет речь ниже.

Все эти личные права, вытекающие из прирожденной человеку свободы, по самому своему понятию имеют чисто формальный характер. Они представляют явление свободы в различных

сферах деятельности; а так как свобода есть формальное начало,

которое состоит в том, что человек действует по собственному

изволению, а не по чужому приказанию, то и различные проявления свободы имеют те же свойства. Поэтому тут нет и не может быть речи ни о каких целях или интересах. Какие цели ставит себе человек и какие интересы он преследует — это зависит

исключительно от него самого. Право его состоит именно в том,

что он может действовать по своему усмотрению; пока он не нарушает чужого права или общих постановлений, т. е. пока он не

выступает из положенных ему границ, закон в это не вмешивается. Хорошо или дурно человек пользуется своим правом — это

его дело. Он может путешествовать по дальним краям или сидеть на месте; он может работать или лениться, заниматься полезным делом или пустяками, высказывать высокие истины или

болтать совершенную чепуху, это до юридического закона не

касается, ибо это — область свободы. А так как личное право,

т. е. власть располагать собою, составляет корень и источник

всех прав, то из этого ясно, что понятие о праве как о защите

интересов лишено всякого основания. Оно противоречит как

здравой теории, так и практике всех времен и народов. Только

полное затмение понятия о свободе туманами реализма могло

породить подобную аберрацию.

Есть, однако, лица, которых права и обязанности определяются интересом. Это так называемые юридические лица, которые учреждаются именно для известной цели. Само учреждение,

очевидно, не может ни хотеть, ни действовать; все это делается

через посредство представляющих его физических лиц. Но последние пользуются правами единственно ввиду той цели, кото

* См мой «Курс госуд(арственной) науки» ([М., 1896]. 4.2. С. 314).

рую они призваны осуществлять. А так как эта цель постоянна,

то такой же характер получает и основанное на ней учреждение.

Управляющие им физические лица меняются, меняются также и

те, которые им пользуются; само же учреждение остается как постоянный субъект прав и обязанностей, вследствие чего оно и

признается юридическим лицом.

Для реалистического воззрения на право учение о юридических лицах представляет камень преткновения. Старая юриспруденция легко справлялась с этим понятием. Она знала, что

право есть не физическое, а умственное, или метафизическое,

отношение, а потому, когда жизнь требовала создания чисто

мыслимого лица, она, не обинуясь, установляла таковое и присваивала ему известные права и обязанности. Все законодательства в мире наполнены подобными установлениями. Но

для реалиста все эти создания метафизики представляются

устаревшими предрассудками, которые надобно выкинуть за

борт; он признает единственно то, что можно видеть и осязать.

Реальны, очевидно, только физические лица; они одни могут

иметь и какой-нибудь реальный интерес, т. е. пользоваться или

наслаждаться жизненными благами. Юридическое лицо к этому неспособно: оно не ест, не пьет, не радуется, не скорбит,

следовательно, с точки зрения реалистов, смешивающих право

с интересом, оно не может иметь никаких прав. А потому истинными субъектами права в юридических лицах должны быть

признаны физические лица, входящие в их состав или пользующиеся их благами.

Но тут возникают неодолимые затруднения. Когда дело идет

о корпорации, состоящей из членов, которые образуют единое

целое, то можно еще с некоторым правдоподобием утверждать,

что истинные субъекты права есть физические лица, а не фиктивное юридическое лицо; однако и это будет неверно, ибо юридическое лицо не есть простое товарищество. По признанию самих последователей этого учения, субъектами права должны

быть признаны не только Настоящие, но и будущие, неизвестные,

реально не существующие лица, не имеющие ни сознания, ни воли. Силою вещей мы уносимся тут в чисто мыслимую сферу, отрешенную от всякой реальной почвы. Но еще хуже обстоит дело

относительно учреждений, которые служат для пользования совершенно неопределенных лиц, например больниц или богаделен. Тут приходится субъектами права признать больных и нищих, и притом только с минуты вступления по минуту выхода.*

Ясно, однако, что подобный вывод представляет чистейший абсурд. Нищий не имеет никакого права на вступление в богадель

* CM.: lhering {R. Der] Geist des rom[ischen] Rechts. [Leipzig, 1865]. Bd. 3.

S. 341 sq.

ню; он помещается в нее в силу решения управляющих ею лиц.

Но последние действуют не по собственному праву, а как представители юридического лица, и сами не пользуются богадельней, из чего ясно как день, что и в этом случае право и интерес

суть две разные вещи. Интерес в помещении имеет нищий, кото- 1

рый не имеет на это никакого права, а право помещать имеют

лица, которые не имеют в этом никакого интереса. Самое право

принадлежит не им, а юридическому лицу, которого они являются представителями. В чем же заключается основания этого

права?

Оно раскрывается из самых условий возникновения юридического лица. Простейший случай есть тот, когда богадельня учреждена единичным лицом, при своей жизни или по завещанию,

но во всяком случае как постоянное установление. Это лицо

представило и устав на утверждение государственной власти.

Все права и обязанности юридического лица определяются этим

уставом; на основании его действуют и те, которые управляют

учреждением; от этого акта они получают все свои права. Следовательно, источником права является здесь воля учредителя,

утвержденная законом. Эта воля продолжает существовать, когда лица давно уже нет в живых. Учреждение управляется и действует согласно с волею учредителя, и если с изменившимися условиями жизни назначение его теряет свой существенный смысл,

то завещанному имуществу дается другое назначение, ближайшее к этой воле.

В этих отношениях раскрывается духовная природа воли как

постоянного начала, не только отрешенного от чувственного

бытия, но идущего за пределы земного существования единичного лица. Для реалистов это абсурд: как скоро человек перестал существовать, так воли уже нет, а потому посмертные его

распоряжения не имеют силы. Но глубокий смысл человеческого

рода всегда признавал уважение к воле умерших одним из коренных начал права. В наследственном праве оно может простираться на многие поколения. Таково значение заповедных имений. Однако в последнем случае воля умершего приходит в

столкновение с волею живых, которых права стесняются такого

рода распоряжениями. Поэтому здесь возможны различные решения. От законодателя зависит дать перевес тому или другому

элементу или установить известный способ их соглашения. Об

этом будет речь впоследствии. Когда же этого столкновения нет,

что именно имеет место при учреждении юридического лица,

которое существует не само по себе, а единственно как представитель воли умершего, то последняя получает значение непреложного закона. Источник этих отношений заключается в том,

что воля человека, как разумного существа, не ограничивается

настоящим днем, а простирается на отдаленное будущее, далеко

за пределы собственной его жизни. Отсюда уважение к этой воле, составляющее закон духовного бытия. Оно одно дает человеку возможность исполнить истинное свое назначение, возвыситься над впечатлениями настоящей минуты и простирать свои

взоры на то, что прочно и неизменно.

Те же самые начала с еще большею силой прилагаются и к

юридическим лицам, учреждаемым по воле многих лиц, соединяющихся в общем решении. Наконец, юридическое лицо может

быть учреждено государством, которое само есть юридическое

лицо. В таком случае существование его зависит от воли государства и прекращается с изменением этой воли. Здесь мы имеем

дело уже с учреждениями публичного права, о которых будет

речь ниже.

Постоянство воли составляет основное юридическое начало и

в определении отношений лица к окружающему миру: с одной

стороны, к физической природе, с другой стороны, к равным ему

лицам. Из первых рождается собственность, вторые определяются договором.

Глава III

СОБСТВЕННОСТЬ*

Первое явление свободы в окружающем мире есть собственность. По праву разумного существа человек налагает свою волю на физическую природу и подчиняет ее себе.

Человек с материальной стороны сам есть физическое существо и как таковое имеет известные потребности, которые он

удовлетворяет, обращая в свою пользу предметы материального

мира. В этом отношении он стоит наряду с животными. Многие

из последних, подобно человеку, не ограничиваются отысканием

и поглощением пищи; они делают запасы, строят себе жилища.

Птицы вьют гнезда, муравьи собирают кучи, бобры воздвигают

себе шалаши. Присвоение внешних предметов для удовлетворения физических потребностей составляет необходимую принадлежность всякого органического существа. Но не в этом заключается основание юридических отношений. Те, которые выводят

собственность из удовлетворения физических потребностей, не

имеют понятия о том, что такое право. Последнее есть не физическое, а умственное начало. Оно вытекает из свободы разумного существа, которого призвание состоит в том, чтобы быть

владыкою безличной природы. Кант превосходно выяснил это

умозрительное значение права как чисто умственного отноше

*Ср. мою работу «Собственность и государство» ([М., 1882. Ч. 1]. Кн. 1,

гл III).

ния в отличие от физического владения. И это признается всеми

законодательствами в мире. Право собственности, как умственная принадлежность вещи лицу, везде отличается от физическо- *

го владения, j

Кому же принадлежит право присваивать себе предметы фи- 1

зического мира? Очевидно, тому существу, которому по самой 1

его природе принадлежит свободная воля, т. е. единичному лицу. Присвоение имущественных прав юридическим лицам есть

уже явление производное, как и самое создание таковых лиц.

Присвоение же права собственности соединениям лиц может

быть только следствием сознательного или инстинктивного соглашения единичных воль. Если у единичного лица нет права

присваивать себе вещи с исключением других, то этого права нет

и у собрания лиц; его нет и у юридического лица, которое есть

создание совокупной воли. Это и признают последовательные

противники права собственности. По их понятиям, земля и все

ее произведения принадлежат не отдельным людям и даже не

народам, а всему человечеству.

Но такая постановка вопроса не только лишена всякого разумного основания, но ведет к полной невозможности присвоить

что бы то ни было кому бы то ни было. Когда говорят: это Бог

дал землю всему человечеству, то это не более как фантастическое утверждение или, вернее, пустая фраза. Доказательства действительности подобного дара никто, конечно, никогда не представлял. Человечество как целое не способно даже иметь какиелибо имущественные права, ибо это не юридическое лицо,

имеющее свои установленные органы, а общий дух, проявляющийся только в общем ходе истории. Если бы для присвоения

вещей требовалось согласие всего человечества, то его получить

нельзя, а потому право присвоения перестало бы существовать,

а с тем вместе и удовлетворение человеческих потребностей сделалось бы невозможным; человек низошел бы на степень животных. Но, с другой стороны, кто во имя прав всего человечества

требует уступки присвоенного другими, тот должен предъявлять

акт, в силу которого указанная вещь должна быть уступлена

ему, а не другому, чего также невозможно исполнить. От притязаний со стороны всего человечества право личного присвоения

ограждено природою вещей. Разумный смысл этой теории заключается единственно в том, что физическая природа подчиняется людям как разумно-свободным существам, а это ведет к

личной собственности. С точки зрения общечеловеческой, так

же как и с точки зрения единичной воли, вещь принадлежит тому, кто обратил ее на пользу человека, а это дело единичного

лица, которое одно имеет и волю для обращения вещей на свои

потребности, и руки для исполнения этого хотения, и разум для

изобретения нужных для того средств. Следовательно, с какой

бы стороны мы ни посмотрели на предмет, единичная воля всегда является источником присвоения вещей.

Мы видели, однако, что свобода разумного существа тогда

только становится правом, когда она подчиняется общему закону. Свобода лица находит границу в признании свободы других.

Поэтому в силу естественного закона право присвоения относится единственно к тем вещам, которые не присвоены другими.

Отсюда изречение римских юристов, что вещь, никому не принадлежащая, присваивается первому, кто ею завладеет (res

nuIHus cedit primo occupanti, или quod nullius est, ratione naturali

occupanti conceditur). Физические вещи я в силу своей свободы могу присваивать себе; но чужой воли я не вправе касаться. Тут является уже иное, высшее начало: «Тут человечество!»,—как выразился Шеллинг.^ «Перед этим я должен остановиться».

Таково первоначальное, непоколебимое основание права

собственности: человек имеет право присвоить себе то, что не

принадлежит никому, и не имеет права касаться того, что принадлежит другому. Это — прямое приложение общего определения права к присвоению вещей. Против этого не имеет силы

возражение, что если один присваивает себе известное количество вещей для удовлетворения своих потребностей, то и другому

принадлежит совершенно такое же право, а потому все вещи

должны быть поровну поделены между наличными лицами. Как

уже замечено выше, подобное возражение доказывает только,

что те, которые его делают, не имеют понятия о праве. Ни естественное, ни положительное право не дает человеку ничего; оно

только признает его свободу и подчиняет ее общему закону. В

приложении к собственности право признает за человеком законную возможность приобретать, но как он воспользуется

этою возможностью, это предоставляется его свободе; закону до

этого нет дела. Один приобретает больше, другой меньше, третий ничего не приобретает. Один займет клочок земли и будет

его обрабатывать, другой пойдет на охоту, третий ловит рыбу.

Для права это безразлично; оно требует только, чтобы никто не

касался того, что присвоено другими. Поэтому и вновь нарождающиеся поколения, которые являются на свет, когда все уже

присвоено и никому не принадлежащих вещей не остается, не

имеют права требовать, чтобы им была выделена какая-нибудь

часть из чужого имущества. Они могут приобретать уже не первоначальными, а производными способами, от родителей или по

соглашению с другими. Если же они хотят воспользоваться первоначальным способом присвоения собственности, то они

должны идти в незанятые пустыни.

Нет сомнения, однако, что при взаимном разграничении свободы могут произойти столкновения, не только вследствие на

силия, учиненного одними над другими, но и по самому существу юридических отношений. Пока усвоенная вещь находится

в физическом обладании лица, спора быть не может; нельзя овладеть вещью иначе, как учинив насилие над лицом. Но право,

как сказано, есть отношение умственное, продолжающееся даже тогда, когда физическое отношение прекратилось. Человек

присвоил себе никому не принадлежащую вещь; но он не может постоянно держать ее в руках или стоять на ней своим телом. Право состоит именно в том, что присвоенная вещь принадлежит ему, даже когда он физически с нею не связан; только

этим способом она подчиняется воле как духовному началу и

может служить постоянным ее целям. По каким же признакам

можно судить об этой принадлежности? Человек может поставить знак; но знак есть нечто преходящее и не всегда понятное

для другого. Надобно определить, какого рода знаки должны

служить признаками принадлежности вещи тому или другому

лицу, а для этого, очевидно, требуется соглашение. Так и поступают в международных отношениях при освоении пустынных стран.

Есть, однако, признак, по которому в силу естественного закона можно судить о принадлежности вещи. Этот признак есть

положенный на нее труд. Если человек обработал землю или

построил жилище, никто не может сомневаться в том, что эта

вещь принадлежит ему, а не другому. Мы приходим здесь ко

второму основанию собственности — к праву труда. Право овладения есть наложение воли на физический предмет; право

труда есть соединение с вещью части самой личности человека,

его деятельности, направленной к обращению вещи на пользу

лица. Тут чисто умственная связь переходит в реальную; она

выражается в видимых результатах. Однако последнее право

предполагает первое, ибо для того, чтобы приложить свой

труд к физическому предмету, надобно первоначально им

овладеть.

Казалось бы, нет ничего проще и яснее того правила, что

плоды труда принадлежат тому, кто трудился. Оно составляет

совершенно очевидное требование справедливости, а вместе и

непоколебимое основание собственности, и притом личной, ибо

трудится лицо, а не общество. Право труда, по существу своему,

есть чисто индивидуалистическое начало. Однако и эта совершенно очевидная истина отвергается социалистами. Они говорят, что если бы это начало было верно, то произведения принадлежали бы рабочим, а не хозяевам и капиталистам, которые

пользуются чужим трудом. Но такое возражение могло бы иметь

силу только при существовании рабства, а не при свободных отношениях между людьми. Рабочий продал свою работу и получил за нее цену; ни на что другое он не имеет права. Эта цена

составляет ничтожную долю цены произведений, которые, переходя из рук в руки, через множество стадий, оплачиваются наконец потребителем. Эта плата может возмещать или не возмещать издержки производства, вследствие чего предприятие может приносить выгоды или убытки: до всего этого рабочему нет

дела. Он получил свое и не может иметь притязание ни на что

другое: в барышах и убытках он не участвует. Если ему выдается

доля прибыли, то это добрая воля хозяина, а отнюдь не его право. Но зато, с другой стороны, то, что он приобрел, составляет

неотъемлемую его собственность. Те, которые утверждают, что

он получил слишком мало, не могут отрицать, что это малое

принадлежит ему и никому другому. Кто работал какими бы то

ни было способами, своими ли руками или умом, приобретая

орудия, соединяя силы, направляя предприятие, рассчитывая

возможные выгоды или убытки, для того приобретенное составляет неотъемлемое его достояние, которого он не может быть

лишен без вопиющего нарушения справедливости. Чтобы опровергнуть эту очевидную истину, социалисты принуждены признать, что работающий не принадлежит себе, что он раб общества, в отношении к которому он состоит в неоплатном долгу,

получая от него заработную плату только в виде авансов под

будущую работу. Именно к этой точке зрения приходит самый

последовательный из социалистов Прудон. Но такой взгляд есть

полное отрицание свободы лица, а следовательно, и всякого

права. Превращение человека в рабочий скот, принадлежащий

фантастическому существу, именуемому обществом, — таково

последнее слово социализма.*

Менее последовательные социалисты не идут так далеко. Они

утверждают только, что заработная плата в силу железного закона ограничивается скудным пропитанием, а потому рабочие

не в состоянии сберегать и делаться собственниками. Некоторые

объявляют даже, что они не должны сберегать; в этом видят

преступление против своих собратьев. По мнению этих теоретиков, рабочий, который сделался капиталистом, есть самое противное явление, какое можно встретить. Лассаль в особенности

отличался этого рода декламацией. Когда нужно отвергнуть неопровержимый факт, социалисты не гнушаются никакими абсурдами. Ответом на это могут служить те громадные сбережения, которые делают рабочие в богатых странах и которые помогают им поддерживать многочисленные стачки. Путем

сбережений они устраивают и потребительные товарищества, и

даже целые промышленные предприятия. Примером могут служить рочдейльские пионеры.^ Когда рабочая артель на собст

* Более подробный разбор учения социалистов см. в моем сочинении

«Собственность и государство» (Ч. 1. С. 97 и след.).

венные средства устраивает заведение, то принадлежность ей

того, что приобретено на трудовые деньги, не подлежит ни малейшему сомнению. Это не дар фиктивного общества и не произвольное установление положительного законодательства, а

собственность, принадлежащая рабочим по естественному праву, в силу безусловных требований справедливости.

Из сказанного можно видеть, что право собственности заключает в себе двоякий элемент: мыслимый и вещественный,

юридическое начало и осуществление его в реальном владении.

Первый имеет источником свободную волю человека, согласную

с общим законом, второй есть проявление этой воли в материальном мире. А так как уважение к свободе составляет основание всякого права, то фактическое владение, как явление свободы, должно быть ограждено от всякого посягательства, пока оно

не приходит в столкновение с правами других. Отсюда важное

юридическое значение владения. Как выражение свободы, оно

всегда предполагает право. Кто это отрицает, тот должен доказать противное; на нем лежит бремя доказательств. Отсюда изречение: beati possidentes! (счастливы владеющие).

Однако фактически владение может и не совпадать с правом. Именно потому, что это два разных элемента, они могут

расходиться. Право может принадлежать одному лицу, а владение может находиться в руках другого. Тут возникает вопрос: какого рода это владение, добросовестное или не добросовестное, т. е. полагает ли владелец, что он имеет право на

вещь, или он знает или может предполагать, что вещь принадлежит другому? Это вопрос не нравственный, а чисто юридический. Разница между тем и другим заключается в том, что

добросовестный владелец подчиняется общему закону и

ошибается только насчет его приложения; недобросовестный

же владелец, обращая в свою пользу то, что заведомо или

предположительно принадлежит другому, тем самым нарушает

общий закон. Из этого двоякого отношения проистекают разные юридические последствия. Уважение к воле, уважающей

закон, составляет коренное начало права, тогда как воля, нарушающая закон, не имеет права на уважение. Поэтому добросовестному владельцу оставляются плоды, полученные с имущества, недобросовестный же должен возвратить имущество с

плодами. Таково совершенно рациональное постановление

римского права, основанное на чисто юридических началах, т.

е. на требованиях справедливости, помимо всяких посторонних

соображений. Оно определяет и самый момент превращения

добросовестного владения в недобросовестное. Этот момент

есть предъявление иска. Как скоро другой заявил притязание

на вещь, находящуюся в моем владении, так я не могу уже

считать себя бесспорным собственником; решение принад

лежит не мне, а общественной власти. Все это совершенно просто и ясно.*

Но этим не ограничивается значение владения. С течением

времени оно переходит в собственность. Проявляясь во внешнем

мире, воля человека подчиняется определениям времени. Постоянство воли выражается в постоянстве действий. Это не значит,

что человек должен ежеминутно предъявлять свои права на принадлежащие ему вещи; такое требование превратило бы умственное отношение в физическое. Но если он в течении долгого

времени не заявлял о своих правах и предоставлял другим присваивать себе принадлежащее ему имущество, то последнее становится в положение вещи, оставленной хозяином. Вместе с физическим отношением порывается и юридическое. А с другой

стороны, долговременное бесспорное владение все крепче и

крепче связывает владельца с обладаемым предметом. Воля,

проявляющаяся в бесспорном владении, в свою очередь должна

быть уважена; вследствие этого возникающее отсюда новое

право вытесняет наконец старое. Таковы основания давности.

Установление того или другого срока, как и все фактические определения, есть дело произвола, но сущность отношений вытекает из самой природы права, из уважения к воле, связанной с

вещью долговременным обладанием и требующей узаконения

упроченных временем отношений. Прочность права составляет

первое требование лица. Только при этом условии оно может

ставить себе постоянные цели.

Эта прочность утверждается признанием собственности как

полного права лица над вещью. Из предыдущего ясно, что это

не есть произвольное учреждение положительного законодательства или захват людей, присвоивших себе то, что им не принадлежит, а необходимое юридическое отношение, вытекающее

из фактического умственного отношения лица к вещественному

миру. Положительное законодательство узаконивает только то,

что лежит в природе вещей.

В праве собственности мы должны различать три момента:

1) приобретение, 2) пользование, 3) отчуждение.

Относительно первого юридический закон устанавливает, как

сказано, только общие способы приобретения собственности;

сам же он, кроме исключительных случаев, ничего никому не

присваивает. Для приобретения собственности нужен особенный

акт со стороны лица или лиц. Этот согласный с законом акт есть

юридический титул, он составляет юридическое основание, в

силу которого вещь принадлежит тому, а не другому. В нем вы

* Г. Петражицкий написал целое сочинение о правах добросовестного владельца:^ но именно этих юридических оснований вопроса он вовсе даже не

коснулся. Это показывает, до какой степени сознание права затмилось у современников.

ражается свободная воля лица, присваивающего себе вещь,

Таким образом, в силу основного юридического правила

приобретение собственности есть частное, а не публичное действие.

Исключение составляют способы распределения имуществ,

которые носят политический характер. Таково было у нас наде^

ление крестьян землей при их освобождении. Крепостное право

установилось вследствие потребностей государства. В древней

России служилые люди обязаны были в течение всей своей жиз^

ни нести государеву службу; с этою целью они наделялись поместьями. Но земля без рабочих рук не приносила дохода, пришлось укрепить крестьян, с тем чтобы помещики могли исполнять свои политические обязанности. Отсюда выработалось

крепостное право, которое сохранилось, даже когда обязательная служба дворян была уничтожена. Когда же, наконец, ненормальность этих отношений привела к освобождению крестьян,

надобно было в видах справедливости и общественной пользы

дать последним ту землю, на которой они сидели, вознаградив

за это помещиков. Таким образом совершилось наделение крестьян землей. Это был политический акт, разрешавший вековые

связи, но никак не могущий служить примером нормального

распределения собственности.

Точно так же, как приобретение, пользование собственностью по самому понятию вполне зависит от усмотрения лица.

Собственность есть область свободы человека, потому он волен

делать с вещью все, что он хочет, никому не давая в том отчета.

Вещь самостоятельного значения не имеет; она служит потребностям человека, а в своих потребностях единственный судья он

сам и никто другой. Отсюда так называемое право употребления

и злоупотребления (jus utendi et abutendi), против которого вопиют социалисты. Прудон называет это безнравственным началом, которое порождено насилием, он видит в нем самое чудовищное притязание, которое когда-либо освящалось гражданскими законами. А между тем оно составляет прямое и

необходимое последствие человеческой свободы. В праве употреблять вещь по собственному усмотрению заключается право

употреблять ее хорошо или дурно. Нравственность может меня

осуждать за дурное употребление, но праву до этого нет дела,

ибо это — область моей свободы. Я могу объедаться и опиваться через меру; но если я полноправное лицо, никто не вправе мне

это воспретить; можно только меня осуждать за безнравственное