Глава 05 9 страница

* * *

К дому подъехала машина. Эрика ее не видела, но слышала звук во дворе. Открыв дверь, она выглянула наружу и широко открыла рот от удивления, когда увидела, кто выходит из машины. Анна устало помахала ей, потом открыла задние двери и начала расстегивать ремни безопасности на детских сиденьях, где были Эмма и Адриан. Эрика сунула ноги в сабо и выскочила из дома, чтобы ей помочь. Анна ни словом не обмолвилась о том, что собирается навестить ее, и Эрика спрашивала себя, что случилось.

Анна казалась особенно бледной в своем черном пальто. Она осторожно опустила Эмму на землю, а Эрика расстегнула ремень на сиденье Адриана и взяла его на руки. В благодарность он улыбнулся ей широкой беззубой улыбкой. И Эрика тут же расплылась в ответной улыбке. Потом она вопросительно посмотрела на сестру, но Анна только слегка покачала головой, показывая, что ей сейчас не до расспросов. Эрика достаточно хорошо знала свою сестру и понимала, что Анна не станет ничего рассказывать, пока сама не сочтет, что наступил подходящий момент. А до этого совершенно бесполезно пытаться вытянуть из нее хоть что-нибудь.

— Подумать только, как вы сегодня замечательно прокатились, вы приехали навестить тетю!

Эрика сюсюкала, держа на руках малыша, и потом посмотрела поверх машины, чтобы поздороваться с Эммой. Та всегда была в восторге от Эрики, но на этот раз не ответила на ее улыбку. Вместо этого она стояла, крепко вцепившись в пальто своей мамы, и подозрительно смотрела на Эрику.

Эрика первой вошла в дом с Адрианом, а Анна шла за ней по пятам и держала за руку Эмму, в другой руке она несла сумку. Эрика несколько озадаченно обратила внимание на то, что багажное отделение универсала Анны было заполнено вещами, но нашла в себе силы удержаться от вопроса.

С непривычки неловко она стала раздевать Адриана, Анна помогла раздеться Эмме, делая это заметно быстрее и увереннее. Тут Эрика увидела, что одна рука Эммы в гипсе, и с испугом посмотрела на Анну, которая опять почти незаметно покачала головой. Эмма по-прежнему глядела большими обеспокоенными глазами на Эрику и все время прижималась к Анне. Она засунула большой палец в рот, и это еще больше убедило Эрику в том, что произошло что-то очень серьезное. Еще год назад Анна рассказывала ей, что они отучили Эмму от привычки сосать большой палец.

Крепко держа на руках удивительно теплого Адриана, Эрика прошла в гостиную и устроилась с ним на диване. Он заинтересованно посмотрел на Эрику, и на его лице появилась забавная неуверенная улыбка, будто он не мог решить, засмеяться ему или нет. Он был такой милый, что Эрике хотелось его съесть, как конфетку.

— Вы нормально доехали?

Эрика сама не очень хорошо понимала, что она хотела сказать, но этим ни к чему не обязывающим разговором пыталась дать Анне время.

— Да, но поездка была довольно утомительной. Мы ехали через Дальсланд. Ты знаешь, дорога извилистая, через лес, а Эмму укачивает. Несколько раз пришлось останавливаться, чтобы она могла выйти подышать.

— Все равно, наверное, было интересно, да?

Эрика попробовала наладить контакт с Эммой. Девочка кивнула, но по-прежнему продолжала смотреть исподлобья и держалась за маму.

— Думаю, вам, наверное, теперь надо немного поспать. Как ты считаешь, Эмма? Вы, наверное, ни секунды не спали всю дорогу, так что, должно быть, очень устали.

Эмма кивнула, соглашаясь, и начала как бы в подтверждение тереть глаза здоровой рукой.

— Я могу уложить их наверху, Эрика?

— Да, конечно, положи их в маминой и папиной спальне, я сплю сейчас там, так что в комнате прибрано и постелено.

Анна забрала у Эрики Адриана, который, к ее умилению, захныкал, протестуя против того, что его отрывают от забавной тети.

— Мишку, мама, — напомнила Эмма, когда они уже успели подняться до половины лестницы на второй этаж.

И Анне пришлось спуститься вниз за сумкой, которую оставила в прихожей.

— Может быть, тебе помочь?

Эрике показалось, что это выглядит немного страшновато: Анна балансировала с Адрианом на одной руке, сумкой — в другой и Эммой, которая все время висела на ней. Все это больше походило на цирковой номер.

— Да нет, все нормально, я привыкла. — И Анна улыбнулась, но как-то горько.

Эрика не знала, что и подумать. Пока Анна укладывала детей, она занялась кофеваркой. «Сколько же кофейников я выпила за последнее время, — подумала Эрика, — желудок скоро наверняка запротестует». И вдруг она замерла как вкопанная с занесенной над фильтром ложкой. Черт! Она вспомнила, что по всей спальне разбросана одежда Патрика, а Анна, не будучи дурой, легко могла сложить два и два. Насмешливая улыбочка Анны, спустившейся вниз немного позже, это подтвердила.

— Так, сестричка, ну и о чем ты забыла мне рассказать? Кто тот парень, который не потрудился нормально повесить свои шмотки?

Эрика непроизвольно покраснела:

— Ну да, ты знаешь, все случилось немного неожиданно.

Слушая, как Эрика, запинаясь, лепечет, Анна еще больше развеселилась. Следы усталости пропали с ее лица, и на короткий миг Эрика вновь увидела сестру такой, какой она была до встречи с Лукасом.

— Ну-ну, и кто же это все-таки? Кончай мямлить и выкладывай младшей сестре самые смачные подробности. Можешь начать, к примеру, с того, как его зовут. Может быть, это кто-нибудь, кого я знаю?

— Да, наверное. Я не знаю, ты помнишь Патрика Хедстрёма?

Анна радостно воскликнула, хлопнув себя по коленям:

— А, Патрик! Ясное дело, я помню Патрика. Он ходил за тобой, как собачка на привязи, высунув язык, разве что слюни не капали. Значит, он в итоге свой шанс получил?

— Да, я знаю, что, когда мы были маленькими, я ему нравилась, но я по-настоящему не знала, насколько я ему нравилась…

— Святые угодники, да ты, должно быть, ослепла. Он был по уши в тебя влюблен. Боже мой, как романтично!

Значит, все эти годы он сох и чах по тебе, а потом в один прекрасный день ты разула глаза и поняла, что это большая любовь?

Анна театрально схватилась за сердце, и Эрика не могла не рассмеяться, глядя на нее. Это была ее сестра, которую она знала и любила.

— Ну, вообще-то на самом деле все не совсем так. В промежутке он был женат, но жена от него ушла несколько лет назад, так что сейчас он разведен и живет в Танумсхеде.

— А чем он занимается? Только не говори мне, что он ассенизатор, а то я умру от зависти. Я всегда спала и видела, как бы заняться сексом с настоящим ассенизатором.

Эрика по-детски показала Анне язык, которая в ответ сделала то же самое.

— Нет, он не ассенизатор, он полицейский, чтобы ты знала.

— Полицейский, тоже неплохо. Другими словами, мужик с дубинкой. Да, совсем неплохо…

Эрика почти забыла, какой насмешницей может быть ее сестра, и только покачала головой, наливая кофе в чашки. Не глядя, словно она никогда отсюда и не уезжала, Анна привычно открыла холодильник, достала молоко и налила Эрике и себе. Насмешливая улыбка пропала с ее лица, и Эрика поняла, что сейчас узнает, почему Анна так внезапно появилась во Фьельбаке.

— Да, сказка моей любви определенно закончилась. На самом деле это произошло много лет назад, и я об этом знала, но по-настоящему не понимала, — Она помолчала и горестно посмотрела в свою чашку. — Я знаю, что Лукас тебе никогда не нравился, но я его по-настоящему любила. Я даже ухитрялась находить оправдание тому, что он меня бьет. Он всегда умолял простить его и говорил, что любит меня, — во всяком случае, так он поступал раньше. И я убеждала себя в том, что виновата во всем сама, что я должна быть немного лучшей женой, немного лучшей любовницей и немного лучшей матерью, чтобы ему не приходилось меня бить. — Анна ответила на невысказанный вопрос Эрики: — Да, я знаю, насколько невероятным это может показаться, но я была чертовски изобретательна, обманывая саму себя. И потом, он был хорошим отцом Эмме и Адриану, и в моих глазах это многое извиняло. Я не хотела лишать детей отца.

— Но что-то случилось?

Эрика хотела помочь Анне высказаться, она видела, как трудно ей говорить: от этого страдала ее гордость, а Анна всегда была очень гордой и всегда очень неохотно признавалась в своих ошибках.

— Да, случилось. Вчера вечером он набросился на меня, как обычно. Правда, последнее время он делал это заметно чаще, но вчера… — Голос сорвался, и Анна сглотнула пару раз, чтобы не заплакать. — Вчера это случилось с Эммой. Он совершенно взбесился. Эмма вышла из своей комнаты, а он не смог остановиться. — Анна опять проглотила комок. — Мы поехали в больницу, и там нам сказали, что у нее трещина в руке.

— Я полагаю, заявление на Лукаса уже в полиции?

Эрика почувствовала, что от злости все внутри у нее сжалось и продолжает сжиматься все сильнее и сильнее.

— Нет. — Слово прозвучало почти неслышно, и слезы потекли по бледным щекам Анны. — Мы сказали, что она упала с лестницы.

— Но, боже мой, неужели они в это поверили?

Анна криво усмехнулась:

— Ты ведь знаешь, каким очаровательным может быть Лукас. Он напрочь заговорил обоих врачей и медсестру, и они начали его жалеть почти так же, как Эмму.

— Но, Анна, ты должна заявить на него в полицию. Ты не можешь позволить ему остаться безнаказанным.

Она посмотрела на свою плачущую сестру. Сочувствие боролось в ней с яростью. Анна съежилась под ее взглядом:

— Это больше никогда не случится. Я за этим прослежу. Я притворилась, что слушаю его извинения, а потом, как только он ушел на работу, сложила вещи в машину и уехала. Я не собираюсь к нему возвращаться. Лукас больше не причинит зла детям. Но если я заявлю на него в полицию, то власти наверняка подключат социальную службу, а они могут лишить родительских прав нас обоих.

— Но Лукас никогда не позволит тебе беспрепятственно забрать детей, Анна. Если не будет заявления в полицию и расследования, то как ты, например, собираешься объяснить, почему ты должна воспитывать детей одна?

— Я не знаю, не знаю, Эрика. Я не могу об этом сейчас думать, но я была обязана уйти от него. Остальное решится потом. Ты не выгонишь меня, пожалуйста?

Эрика поставила свою чашку на стол, поднялась со стула и подошла к сестре. Она гладила Анну по голове и успокаивающе шептала:

— Ш-ш, Анна, ш-ш.

Она позволила ей выплакаться на своем плече и чувствовала, как ее майка намокает все сильнее. В ней нарастала ненависть к Лукасу. Эрика мечтала увидеть его в наручниках.

* * *

Биргит выглядывала на улицу, спрятавшись за шторы. Карл-Эрик посмотрел на ее напряженную спину. Она ходила по дому, не находя себе места, с тех пор, как позвонил полицейский. Сам Карл-Эрик в первый раз за долгое время ощущал спокойствие. Он ответит на все вопросы, если только полицейский их правильно задаст.

Тайна жгла его изнутри много лет, но в любом случае Биргит было легче. Она справлялась с ситуацией совершенно по-другому: делала вид, что ничего не произошло. Она отказалась об этом говорить и порхала по жизни дальше, как будто ничего не случилось. Но это было, и ни одного дня не проходило без того, чтобы он об этом не думал. И каждый раз ноша, которую он нес, становилась все тяжелее и тяжелее. Он знал, что из них двоих Биргит кажется более сильной. На всех светских сборищах она сверкала, как звезда, а он стоял рядом, серенький и незаметный. Она носила свои красивые платья, украшения и макияж, как броню.

А когда они возвращались после очередной шумной веселой вечеринки и она снимала свои доспехи, то превращалась в ничто. Оставался лишь дрожащий, неуверенный ребенок, который прятался за Карла-Эрика и искал у него поддержку. За годы брака его чувства к жене менялись. Ее красота и хрупкость пробуждали в нем инстинкт защитника, заставляли чувствовать себя мужчиной, но ее нежелание встать лицом к лицу к жестоким реалиям жизни иногда раздражало его до сумасшествия. В первую очередь Карла-Эрика бесило, что, как он знал, на самом деле Биргит была совсем не глупа. Просто она вбила себе в голову, что женщина любой ценой должна скрывать тот факт, что обладает хоть какой-нибудь степенью интеллекта; она тратила всю свою энергию на то, чтобы быть красивой и беспомощной. Чтобы владеть. Когда они только поженились, Карл-Эрик не видел в этом ничего странного — тогда было такое время, — но нравы со временем поменялись и предъявили совершенно другие требования и к мужчинам, и к женщинам. Карл-Эрик приспособился, а Биргит никогда и не пыталась. И поэтому сегодняшний разговор будет для нее очень трудным. Она не подозревала о его намерениях и в тревоге почти два часа бродила из комнаты в комнату. Но Карл-Эрик знал, что она не сдастся без борьбы и постарается не дать ему вытащить на свет их семейные секреты.

— А почему Хенрик тоже должен быть здесь? — спросила Биргит, повернувшись к нему и нервно перебирая руками.

— Полиция хотела поговорить с семьей, а Хенрик — член семьи, не так ли?

— Да, только я считаю, что нет никакой необходимости вмешивать его. Полиция, по всей видимости, задаст лишь несколько общих вопросов, и из-за этого приглашать его сюда? Нет, я думаю, в этом не было никакой нужды.

Голос Биргит выдавал ее нервозность: он то повышался, то понижался. Ее мучили невысказанные вопросы. Карл-Эрик очень хорошо ее знал.

— Ну вот, он приехал.

Биргит быстро отошла от окна. Через какое-то время раздался звонок в дверь. Карл-Эрик сделал глубокий вдох и пошел открыть. Биргит торопливо ретировалась в гостиную, где, глубоко погрузившись в свои раздумья, сидел Хенрик.

— Здравствуй. Патрик Хедстрём.

— Карл-Эрик Карлгрен.

Они обменялись вежливым рукопожатием, и Карл-Эрик подумал, что, судя по всему, этот полицейский одного возраста с Александрой. Он теперь часто так делал — воспринимал людей в соотношении к Александре.

— Проходи. Я думаю, мы можем сесть в гостиной и поговорить.

Патрик, казалось, чуть удивился, когда заметил Хенрика, но тут же опять принял невозмутимый вид и вежливо поздоровался — сначала с Биргит, а потом с Хенриком. Они сели вокруг журнального столика. Наступившая затем тишина показалась напряженной и долгой, в конце концов Патрик сказал:

— Все вышло несколько второпях, и я благодарю вас за то, что согласились меня принять, хотя я и не предупредил вас заранее.

— Мы хотим спросить: случилось что-нибудь важное? Вы узнали что-то новое? Вы давно нам ничего не сообщали…

Фраза застыла, и Биргит с надеждой посмотрела на Патрика.

— Расследование продвигается медленно. Это пока единственное, что я могу вам сказать. Убийство Андерса Нильссона тоже пролило на дело некоторый свет.

— Да, это понятно. Но вы выяснили: Андерса убил тот же человек, кто убил нашу дочь?

Биргит говорила торопливо и очень нервно; казалось, она едва себя контролирует, и Карл-Эрик подавил желание наклониться и успокаивающе положить ей на плечо руку. Но сегодня он должен отказаться от своей роли защитника, которую так хорошо выучил. На секунду он позволил себе унестись в мыслях прочь из настоящего времени в прошлое, которое так переполняло его. Он посмотрел на гостиную с чувством, сильно напоминавшим отвращение. Как легко они поддались искушению. Он почти физически чувствовал запах кровавых денег. Дом в Колльторпе превосходил все, о чем они могли только мечтать, когда дети были маленькими. Они получили этот большой, просторный дом тридцатых годов со множеством сохранившихся украшений. И вместе с домом они получили все мыслимые и немыслимые удобства — благодаря зарплате Карла-Эрика, который стал работать в Гётеборге, у них появилась такая возможность.

Гостиная, где они сидели, была самой большой комнатой в доме, но, на его вкус, переполненной мебелью и потому тесной. Биргит безумно нравились роскошные блестящие вещи, все вокруг сверкало новизной. Примерно каждые три года Биргит начинала жаловаться на то, что все выглядит очень старым и она устала от всего, что видит в доме. Она донимала его по нескольку недель, смотрела на Карла-Эрика умоляющим взглядом, и ему приходилось наступать себе на горло и в очередной раз раскрывать кошелек. Иногда он думал, что, стремясь обновить все вокруг, она каждый раз вновь пытается найти саму себя и свою жизнь. Сейчас Биргит переживала период увлечения «Лаурой Эшли»,^[27] и комната, заполненная воланчиками и узорами с розочками, выглядела абсолютно женственной и женской. Но Карл-Эрик знал, что терпеть ему остается недолго: если повезет, в следующий заход, года через два, Биргит передекорирует комнату честерфилдовской мебелью и английскими охотничьими мотивами. Хотя может и не повезти — и все вокруг будет в каких-нибудь зебрах и тиграх.

Патрик кашлянул:

— У меня есть несколько вопросов и мне нужна ваша помощь, чтобы разобраться.

Все молчали, и он продолжил:

— Вы не знаете, как Александра познакомилась с Андерсом Нильссоном?

Хенрик выглядел удивленным, и Карл-Эрик понял, что он ничего не знал. Это принесет ему боль, но тут ничего не поделаешь.

— В школе они учились в одном классе, но это было много лет назад.

Биргит нервно заерзала на диване, сидя рядом с зятем. В разговор вступил Хенрик:

— Кажется, я слышал это имя. По-моему, Александра несколько раз выставляла его картины на продажу в своей галерее.

Патрик кивнул, и Хенрик продолжил:

— Я не понимаю — что, между ними существует какая-то другая связь, помимо этого? И что за причина, кому понадобилось убивать их обоих: мою жену и одного из ее экспонентов?

— Как раз это мы и пытаемся разузнать. — Патрик помедлил и сказал: — К сожалению, мы должны констатировать, что у них была связь.

В наступившей тишине Карл-Эрик увидел на лицах сидящих перед ним Биргит и Хенрика калейдоскоп быстро сменяющихся чувств. Сам он не очень удивился и быстро пришел к заключению, что раз об этом говорит полицейский, то это, скорее всего, правда. Принимая во внимание обстоятельства, это вполне естественно. Биргит в страхе прижала руку ко рту, а лицо Хенрика медленно белело на глазах. Карл-Эрик посмотрел на Патрика Хедстрёма и подумал, что, судя по его лицу, ему вовсе не по душе роль горевестника.

— Этого не может быть, — растерянно сказала Биргит, нерешительно оглядевшись вокруг. — Зачем понадобилось Александре сходиться с таким, как он?

Она беспомощно посмотрела на Карла-Эрика, ожидая его поддержки, но он избегал ее взгляда и упорно рассматривал свои руки. Хенрик не произнес ни слова, но весь как-то съежился.

— Вы не знаете, они продолжали поддерживать контакт после того, как вы переехали?

— Нет, я так не думаю. После того как мы уехали из Фьельбаки, Алекс оборвала все свои связи, — сказала Биргит.

Хенрик и Карл-Эрик сидели молча.

— Я хочу спросить еще кое о чем. Вы уехали в середине семестра, когда Алекс училась в шестом классе. Что за причина? Почему вы уехали в такой спешке?

— В этом нет ничего странного. Карл-Эрик получил просто фантастическое предложение, от которого, разумеется, не мог отказаться, и ему пришлось принимать решение буквально в один день, вдобавок требовалось его присутствие, поэтому мы уехали так быстро, почти никого не предупредив.

Она не знала, куда деть руки, когда говорила.

— Но вы не стали оформлять Алекс в какую-нибудь школу в Гётеборге, а вместо этого отправили ее в интернат в Швейцарии. Почему, по какой причине?

— У нас появились совершенно другие денежные возможности, когда Карл-Эрик начал работать на новом месте, и мы просто хотели дать Алекс все самое лучшее, — сказала Биргит.

— А разве в Гётеборге нет хороших школ? Почему Швейцария?

Патрик неумолимо задавал свои вопросы, и Карл-Эрик не мог не восхищаться его профессионализмом и настойчивостью. Когда-то он сам был таким же молодым и горел энтузиазмом, но сейчас Карл-Эрик чувствовал только усталость.

Биргит продолжила:

— Ну конечно же есть. Но мы в первую очередь подумали о том, какие знакомства и связи у нее могут появиться в такой школе: там даже учились два принца. Такие контакты значат в жизни очень много.

— Вы были в Швейцарии вместе с ней?

— Да, конечно, с ней, записали ее в школу, если ты это имеешь в виду. Конечно.

— Да нет, это не совсем то, о чем я хотел спросить. — Патрик на всякий случай посмотрел на свои записи в блокноте. — Александра закончила учебу в весеннем семестре семьдесят седьмого года. А зачислена в школу-интернат весной семьдесят восьмого, и в то же самое время Карл-Эрик начал работать здесь, в Гётеборге. Мой вопрос заключается в следующем: где вы были целый год между этими датами?

На лбу Хенрика появилась морщинка, и он переводил взгляд с Биргит на Карла-Эрика. Оба избегали его взгляда, а Карл-Эрик чувствовал режущую боль в сердце, которая медленно набирала силу.

— Я не понимаю, чего ты добиваешься этими вопросами? Какое отношение к расследованию имеет, в каком году мы уехали — в семьдесят седьмом или семьдесят восьмом? Наша дочь мертва, а ты приходишь сюда и допрашиваешь нас, будто мы преступники. Должно быть, тут просто какая-нибудь ошибка, кто-нибудь неправильно написал. Наверное, так. Мы приехали сюда осенью семьдесят седьмого, и тогда же Александра начала учиться в школе в Швейцарии.

Патрик с сожалением посмотрел на Биргит, которая нервничала все больше.

— Мне очень жаль, госпожа Карлгрен, что я доставляю вам неприятности. Я знаю, что вам сейчас очень трудно, но я должен задавать эти вопросы — такая у меня работа. Согласно моим данным, вы приехали сюда не раньше весны семьдесят восьмого, и в течение всего предшествовавшего года ничто не указывает на то, что вы находились в Швеции. Итак, я обязан спросить снова: где вы были между весной тысяча девятьсот семьдесят седьмого и весной тысяча девятьсот семьдесят восьмого года?

Отчаяние во взгляде Биргит молило о помощи, но Карл-Эрик знал, что больше она от него этой помощи не получит. Он знал также и то, что она быстро сломается, — и выбора у него не оставалось. Он горестно посмотрел на свою жену и кашлянул.

— Мы были в Швейцарии: я, моя жена и Александра.

— Молчи, Карл-Эрик, больше ничего не говори.

— Мы уехали в Швейцарию, потому что наша двенадцатилетняя дочь была беременна.

Его не удивило, что Патрик Хедстрём в замешательстве уронил ручку, пораженный ответом. Одно дело, что полицейский вычислил или подозревал, и совсем другое — услышать это, произнесенное вслух. Как иначе можно еще реагировать, услышав такую ужасную вещь.

— Мою дочь изнасиловали, воспользовались ее доверчивостью. Она была всего лишь ребенком.

Его голос сорвался, он крепко сжал руки и впился ногтями в ладони, чтобы лучше контролировать себя. Чуть погодя Карл-Эрик почувствовал, что в состоянии продолжать. Биргит больше ни разу не посмотрела на него: сейчас уже ничего нельзя вернуть и нет пути назад.

— Мы замечали, что что-то стало не так, но не знали, в чем дело. Раньше она всегда была веселая, жизнерадостная, но в начале шестого класса все изменилось — Александра стала тихой и замкнутой. К нам домой перестали приходить ее друзья, она пропадала часами, и мы не знали где. Нас это не очень сильно обеспокоило: мы думали, что она переживает какой-то возрастной кризис, может, переходный период от ребенка к подростку — я не знаю. — Карл-Эрик вынужден был опять остановиться и откашляться. Боль в груди становилась все более тянущей. — О том, что Александра беременна, мы узнали, когда она была на четвертом месяце. Конечно, мы должны были заметить признаки раньше, но кто бы мог подумать. Мы себе даже представить не могли…

— Карл-Эрик, пожалуйста.

Лицо Биргит было похоже на серую маску. Хенрик сидел совершенно оглушенный, не в силах поверить в то, что услышал. Да и как в это можно поверить? Карл-Эрик и сам понимал, каким невероятным все это кажется, когда слышал свои произнесенные вслух слова со стороны. Почти двадцать три года он не давал им вырваться наружу, и они грызли его изнутри. Ради Биргит он возложил на себя это бремя, но теперь слова высвободились и лились безостановочно.

— Мысль об аборте не приходила нам в голову. Ни разу. Учитывая обстоятельства. Мы не дали Александре никакого выбора, хотя, возможно, сегодня бы он у нее был. Мы никогда не спрашивали ее, что она чувствует или чего она хочет. Мы все сделали сами: забрали ее из школы, уехали за границу и оставались там до тех пор, пока она не родила ребенка. Никто ничего не узнал, а иначе «что же люди скажут».

Он сам заметил, как горько прозвучали последние слова. Это было самое важное. Это даже перевешивало счастье и благополучие их собственной дочери. Он не мог возложить всю вину за этот выбор на Биргит. Из них двоих она всегда лучше разбиралась в том, как вещи выглядят со стороны, но спустя годы угрызений совести и самобичевания он признавался самому себе, что это он позволил Биргит настоять на своем ради одного-единственного желания — сохранить благопристойный фасад. Он почувствовал, как желчь поднялась к горлу, с трудом проглотил комок и продолжил:

— После того как Александра родила ребенка, мы оформили ее в школу-интернат, приехали обратно в Гётеборг и продолжили нашу жизнь.

Слова падали одно за другим, как капли горечи и самоосуждения. Глаза Биргит, полные гнева, может быть, даже ненависти, впились в Карла-Эрика, словно она усилием воли пыталась заставить его замолчать. Но Карл-Эрик знал, что все происходящее сейчас началось в тот самый момент, когда Александру нашли мертвой в ванне. Он предвидел, что они будут копать с самого начала, перевернут каждый камень и вытащат на свет божий все, что тщательно скрывалось, так что будет лучше, если они расскажут правду сами, своими собственными или, как получилось, его словами. Может быть, им надо было сделать это раньше, но много времени ушло на то, чтобы собраться с мужеством. Телефонный звонок Патрика Хедстрёма стал той последней каплей, в которой он нуждался.

Он знал, что выпустил многое, но усталость лежала на нем тяжелым покрывалом, и он предоставил на усмотрение Патрика продолжать и задавать вопросы, чтобы заполнить лакуны. Он откинулся на спинку кресла и крепко вцепился в подлокотники. Первым заговорил Хенрик, его голос заметно дрожал:

— Почему вы мне ничего не рассказали? Почему Александра ничего не рассказала? Я знал, что она что-то скрывала, но чтобы такое…

Карл-Эрик приподнял руки жестом смирения. Ему нечего было сказать мужу Алекс. Патрик изо всех сил старался сохранять профессиональную невозмутимость, но все же было заметно, что он потрясен. Он поднял ручку с пола и попробовал сосредоточиться на своем блокноте.

— А кто же изнасиловал Алекс? Это кто-то из школы?

Карл-Эрик только кивнул.

— Это был… — Патрик помедлил. — Это был Нильс Лоренс?

— Кто такой Нильс Лоренс? — спросил Хенрик.

Ему со сталью в голосе ответила Биргит:

— Он вел дополнительные занятия в школе. Он сын Нелли Лоренс.

— А где он сейчас? Он должен сидеть в тюрьме за то, что он сделал с Алекс.

Было видно, что Хенрику приходится переломить себя для того, чтобы понять объяснения Карла-Эрика.

— Он исчез двадцать три года назад, с тех пор его никто не видел. Но я бы хотел знать, почему на него не заявили? Я посмотрел в нашем архиве: на него нет ни одного заявления.

Карл-Эрик закрыл глаза. Патрик не обвинял, а спрашивал, но прозвучало это как обвинение. Каждое слово, как гвоздь, вбивалось в голову и напоминало ему о той страшной ошибке, которую они сделали двадцать три года назад.

— Мы не заявили в полицию. Когда мы поняли, что Александра беременна, и она рассказала о том, что случилось, я помчался к Нелли и сказал, что сделал ее сын. Я собирался идти в полицию и так и сказал об этом Нелли, но…

— Но Нелли пришла, поговорила со мной и предложила решить дело, не вмешивая полицию. Она сказала, что не стоит подвергать Алекс еще большим испытаниям, ведь тогда вся Фьельбака будет судачить о том, что с ней произошло. Мы не могли с ней не согласиться и рассудили, что будет намного лучше, если мы сохраним все это внутри семьи. Нелли обещала, что она разберется с Нильсом должным образом, — закончила Биргит.

— Нелли даже организовала очень хорошо оплачиваемую работу в Гётеборге. И уж мы никак не стали лучше, когда ослепли, стоило только заблестеть презренному металлу и зашуршать наличным.

Карл-Эрик не пытался щадить себя: прошло время отрицать очевидное.

— Мы ничего не могли сделать. Как ты можешь так говорить, Карл-Эрик! У нас была единственная радость — Александра. Что бы с ней стало, если бы все узнали? Мы дали ей шанс жить дальше своей жизнью.

— Нет, Биргит, мы дали себе шанс жить дальше нашей жизнью. Алекс свой шанс потеряла, когда мы решили это скрыть.

Они посмотрели друг на друга. Карл-Эрик знал, что есть такие вещи, которые уже не поправишь. Она же никогда этого не понимала и не поймет.

— А ребенок? Что случилось с ребенком? Его отдали кому-нибудь на усыновление?

Тишина. Потом от двери послышался голос:

— Нет, ребенка не отдали на усыновление. Они решили его сохранить и соврать ей насчет того, кто она.

— Джулия! Я думала, ты наверху в своей комнате!

Карл-Эрик повернулся и увидел, что в дверях стоит Джулия. Она, должно быть, тихонько спустилась со второго этажа, потому что никто не слышал ее шагов. Он подумал, как давно она там стоит.

Она стояла, прислонившись к косяку и скрестив руки. Вся ее некрасивая фигура демонстрировала упрямство и вызов. Сейчас, в четыре часа дня, она все еще была в пижаме. И казалось, что она не принимала душ по меньшей мере неделю. Карл-Эрик ощутил смешанные чувства жалости и боли. Его бедный, бедный гадкий утенок.

— И из-за Нелли — или я должна сказать «из-за бабушки» — вы ничего не говорили, не так ли? И не собирались объявлять мне, что моя мама — не моя мама, а моя бабушка, а папа — не папа, а дедушка, и в первую очередь, что моя сестра вовсе мне не сестра, а мать. Ты за мной поспеваешь или мне еще раз повторить? А то все это немного сложно.