АНАФЕМАВ переводе с греческого слова «анафема» означает приношение, дар, посвящение богу какого-либо предмета, который в силу этого становился в греческом культе священным, неприкосновенным, отчужденным. В смысле отлучения от церкви, исключения из общины верующих и проклятия анафема стала применяться христианской церковью с IV века соборами и папами. Сущность ее состояла в отчуждении от «тела церкви», и так как вне церкви не мыслилось спасения, то анафема была равносильна осуждению на вечные муки, если грешник не откажется от своих заблуждений. В средние века анафема означала великое отлучение в отличие от экскоммуникации, или малого отлучения, то есть временного, на какой-то ограниченный срок. Анафема – орудие религиозного террора, применяющееся церковниками многих вероисповеданий для запугивания верующих и разжигания религиозного фанатизма, достижения определенных политических целей, для борьбы с наукой и передовой общественной мыслью. Особенно широко анафема практикуется католической церковью. Например, на Ватиканском соборе 1870 года были осуждены материализм, рационализм, атеизм и преданы анафеме все не признающие догмата о непогрешимости папы. Коммунизм был осужден Ватиканом еще в 1846 году, и с тех пор это осуждение неоднократно возобновлялось. После второй мировой войны папство прибегло к анафеме, чтобы внести замешательство в ряды верующих, примыкающих к международному движению за мир, активно строящих социализм в странах народной демократии. В июле 1949 года папа Пий XII отлучил от церкви в католическом мире всех коммунистов и сочувствующих им, т. е. сотни миллионов католиков. Более тысячи лет назад – в 942 году – в Византийской империи на Константинопольском соборе был установлен обряд, именуемый «чином торжества православия» первоначально в память восстановления иконопочитания, отвергавшегося до того в течение 216 лет иконоборцами. Положивший начало борьбе с иконопочитанием император Византии Лев III и его последователи были преданы проклятию. В дальнейшем этот «чин» получил более широкое значение, так как не ограничивался проклятием только иконоборцев, а был распространен и на другие ереси и заблуждения. Из Византии «чин торжества православия» пришел в русскую церковь вместе с прочими обрядами и распространился на русских еретиков, расколоучителей и государственных преступников, таких, как протопоп Аввакум «новый еретик Гришка Отрепьев», который «яко пес на царский престол Великия России вскочи», «вор и изменник и клятвопреступник, и душегубец Стенька Разин с единомышленниками своими»; бывший гетман Иван Мазепа, вожди народного восстания Иван Болотников и Емельян Пугачев и многие другие вольнодумцы, дерзнувшие посягнуть на незыблемость догм господствующей церкви и основы царской власти. Впоследствии на обряд анафематствования стали смотреть как на пере-житок старины, как на действо, приемлемое в силу некоей своей театраль-ности, однако в 1918 году патриарх Тихон вновь прибег к анафеме, пытаясь с ее помощью восстановить против Советской власти отсталые слои населения. «Чин торжества православия» совершается в первое воскресенье великого поста в «неделю православия» в соборных храмах. После молебствия протодьякон с возвышенного места читает «Символ веры», затем возглашает анафему, повторяемую хором певчих. В старину этот обряд совершался с подчеркнутой торжественностью. Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович слушали «чин» в Московском Успенском соборе в полном царском одеянии, со всеми регалиями... * * * Вслед за отлучением, вызвавшим столь бурное негодование русского общества, наступил новый этап преследований Толстого реакционными силами. Бесстрашие, стойкость и мужество проявил Толстой в годы, когда в связи с отлучением от церкви поднялась невиданная волна травли его, сопровождав-шаяся наглыми и грубыми угрозами, тем более, что еще до отлучения Толстой уже получал письма с угрозами расправы с ним. С особенным остервенением и сладострастием в травлю Толстого включилось духовенство, конечно, с ведома и по наущению синода. Многолетние преследования, конечно, не могли не причинять боли и огорчений писателю. Однако самым тяжелым для него было преследование властями его друзей, последователей и единомышленников, которые печатали, распространяли или хранили его запрещенные произведения или следовали его призывам не подчиняться правительству. Многие из этих людей подверга-лись заключению в тюрьму, крепость, умирали преждевременной смертью от побоев и болезней, семьи их доводились до нищеты. «...Чем оправдаемся мы в нашем новом преступлении?.. Сгубили Пушкина и Лермонтова, лишили рассудка Гоголя, сгноили в каторге Достоевского, выгнали на чужую сторону Тургенева, свалили, наконец, на деревянную лавку захолустной станции 82-летнего Толстого!.. Наша жизнь – какое-то сплошное нисхождение в бездонную, тусклую яму, на дне коей поджидает нас небытие, духовная смерть». (В. Обнинский. «В Астапове», газета «Утро России», 4 ноября 1910 года). Почти десять долгих лет, прошедших после отлучения от церкви, больной, престарелый писатель противостоял натиску темных сил, опутавших паутиной самодержавного гнета и церковного мракобесия страну, близкий ему родной народ. Подошла осень 1910 года. «На исходе одной ненастной ночи писатель Лев Толстой ушел в неизвест-ность из своей яснополянской усадьбы. Кроме немногих доверенных лиц, никто в России не знал ни адреса, ни истинной причины, заставившей его покинуть насиженное гнездо. Намеченная и разработанная синодом и министерством внутренних дел версия «раскаяния» Толстого была предварена рядом материалов синода и отдельных представителей духовенства, подготовленных для печати. 3 ноября газеты опубликовали интервью с Парфением, епископом Тульским, заявившим, что «Толстой, несомненно, ищет сближения с церковью», и с бывшим тульским викарием Митрофаном, который сказал, что уход Толстого он рассматривает как «акт обращения его, возвращения к церкви». Некоторые газеты опубликовали интервью с Парфением, подчеркивая, что он обладает «тайной». В печати появилось сенсационное сообщение о «тайне епископа Парфения», в котором было приведено следующее его заявление корреспонденту: «Я лишен возможности сообщить вам содержание моей беседы с Толстым, и никому в православной Руси я этого сказать не могу. Я был в Ясной Поляне, долго беседовал со Львом Николаевичем, старец просил меня, чтобы я никому не говорил о нашей беседе. «Я говорю с вами, – сказал мне Толстой, – как всякий христианин говорит с пастырем церкви на исповеди». Поэтому наша беседа должна сохраниться в тайне». Ложь Парфения обнаруживается при сопоставлении его слов с записью, которую Толстой сделал 22 января 1909 г. после свидания с ним: «Вчера был архиерей, я говорил с ним по душе, но слишком осторожно, не высказал всего греха его дела. А надо было... Он, очевидно, желал бы обратить меня, если не обратить, то уничтожить, уменьшить мое по их – зловредное влияние на веру и церковь. Особенно неприятно, что он просил дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я «покаялся» перед смертью. И потому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении – ложь... * (*Подчеркнуто Л. Н. Толстым. 112). Изд-во «ЗНАНИЕ», Москва, 1964
|