Март 1983 г. 11 страница

Юки снова посмотрела на меня долгим взглядом, на сей раз – абсолютно без выражения.

– Ты ненормальный, – изрекла она наконец.

Может быть, оттого, что так сказала именно она – я вдруг и правда ощутил себя самым безнадежным из всех неудачников на Земле. Вряд ли ей хотелось меня обидеть. Но как раз это у нее получилось неплохо.

 

 

* * *

 

В четверть двенадцатого мы вернулись на Акасака.

– Ну, что? – сказал я.

На сей раз Юки объяснила мне дорогу как полагается. Квартирка ее матери располагалась в крохотном здании на тихой улочке неподалеку от храма Н о ги. Я подрулил к самому подъeзду и выключил двигатель.

– Насчет денег... – тихо сказала Юки, не вставая с места. – За самолет, за ужин...

– За самолет вернете, когда мать приедет, – сказал я. – А все остальное – не бери в голову. За даму на свидании я всегда плачу сам. Так что можешь считать – кроме самолета раcходов не было.

Ничего не ответив, Юки насупилась, вылезла из машины, наклонилась над кадкой с фикусом и выплюнула туда жвачку, которую жевала всю дорогу.

– Большое спасибо!.. Не стоит благодарности! – сказал я, учтиво раскланявшись сам с собой. Затем достал из кармана визитную карточку и протянул ей. – Когда мать приедет, передай ей вот это. Кроме того, если будешь одна и проблемы возникнут – звони сюда. Чем смогу – помогу...

Она стиснула в пальчиках мою визитку, поизучала ее несколько секунд – и затолкала в карман.

– Странное имечко! – только и сказала она.

Я вытащил из багажника ее чемоданище, загрузил его в лифт и доволок до двери квартиры. Юки достала из сумки ключ и отперла дверь. Я втащил чемодан внутрь. Квартира состояла из кухоньки (она же гостиная), спаленки, туалета и душевой. Здание было еще совсем новым, в квартире царил идеальный порядок – и оттого жилище сильно смахивало на рекламный салон агентства по продаже недвижимости. Мебель, посуда, электроприборы были безупречно укомплектованы и стояли в точности там, где полагалось; и хотя все вещи выглядели очень изысканными и дорогими – человеческим жильем от них почему‑то не пахло. Как если бы кто‑нибудь просто захотел собрать их здесь в идеальном порядке, заплатил за это деньги – и через три дня заказ был выполнен. Толково и со вкусом. Но совершенно не так, как в реальной жизни.

– Мама здесь редко останавливается, – сказала Юки, проследив за моим блуждающим взглядом. – У нее здесь студия неподалеку, она там и пропадает все время, когда в Токио приезжает. Там же спит, там же ест. А сюда только иногда приходит.

– Понятно, – сказал я. Деловая жизнь деловой женщины, куда деваться...

Юки сняла шубу, включила газовую печку. Затем достала непонятно откуда пачку “Вирджиниа Слимз”, вытянула сигарету, зажала в губах, очень стильно чиркнула картонной спичкой о коробок и прикурила.

Лично я считаю, что тринадцатилетним девчонкам курить совсем ни к чему. Вредно для здоровья и кожа портится. Однако эта девчонка закурила настолько сногсшибательно, что у меня просто язык не повернулся ей что‑либо сказать. Резко очерченные, будто вырезанные ножом на бледном лице, ее тонкие губы легонько стиснули фильтр; робкое пламя лизнуло самый кончик сигареты – и длинные, как из шелка, ресницы медленно опустились. Маленькая челка колыхнулась еле заметно, когда она чуть подалась головой вперед... Само совершенство. Будь мне пятнадцать лет – я бы точно влюбился, снова подумал я. Абсолютно фатальной любовью, страшной и неудержимой, как лавина в весенних горах. Влюбился бы – и, крайне плохо представляя, что с этим делать дальше, впал бы в дикую, черную меланхолию... Глядя на Юки, я вспомнил другую девчонку. Ту, в которую был влюблен лет в тринадцать или четырнадцать. И давно забытое, бескрайнее чувство тех далеких лет вдруг снова прошило мою душу насквозь.

– Кофе будешь, или еще что‑нибудь? – спросила Юки.

Я покачал головой.

– Поздно уже. Я пойду.

Юки положила сигарету на край пепельницы и проводила меня до двери.

– В постели не кури. Печку на ночь выключай, – сказал я.

– Хорошо, папочка... – ответила она.

Это было прямое попадание – просто не в бровь, а в глаз.

 

 

* * *

 

Вернувшись домой на Сибуя, я первым делом плюхнулся на диван и опустошил банку пива. Затем просмотрел пять‑шесть писем, что обнаружил в почтовом ящике. Все они были о работе, и ни одно не требовало срочной реакции. Я взрезал конверты, вывалил содержимое на стол, да так и оставил – прочитаю потом. Тело пронизывала усталость, ничего делать желания не было. Из‑за дикого перевозбуждения спать тоже не хотелось. Какой долгий был день, подумал я. Все тянулся, тянется и никак не закончится. Такое чувство, будто весь этот день я катался на “американских горках”. До сих пор все тело дрожит...

Сколько же суток я провел в Саппоро? Я попытался вспомнить – и не смог. Прошедшее мелькало в памяти, картина за картиной – сны вперемежку с полночными бдениями. Пепельно‑серое небо. Даты, события – все смешалось под этим небом, замкнувшись одно на другое... Сначала я поужинал с девчонкой в очках. Позвонил моему бывшему напарнику. Узнал от него о прошлом отеля “Дельфин”. Встретился с Человеком‑Овцой. Посмотрел кино с Готандой и Кики. На пару с тринадцатилетней пигалицей спел песню “Бич Бойз”. И вернулся в Токио. Сколько дней на это ушло?

Сосчитать не получалось, хоть тресни.

Завтра, решил тогда я. Оставь на завтра то, о чем не можешь думать сегодня...

Я прошел на кухню, налил в стакан виски и стал пить его, не разбавляя. Сгрыз остававшиеся полпачки печенья. Заплесневелого, как мысли в моей голове. Поставил негромко старую пластинку – песенки Томми Дорси в исполнении ностальгических “Модернэйрз”. Старомодных, как мысли в моей голове. С треском иглы по пластинке. Только это никому не мешает. Времена этой музыки кончились. Она уже никуда не идет. Как и мысли в моей голове.

“Что происходит?” – слышу я голос Кики.

Камера разворачивается. Искусные пальцы Готанды пытливо исследуют спину Кики. Словно выискивают источник воды в пустыне.

Что со мной происходит, Кики? Что‑то не то, ты права. Я больше не верю в себя, как раньше. Все‑таки Любовь и подержанная “субару” – песни из разных опер. Так или нет? И я ревную тебя к искусным пальцам Готанды... Как там Юки с ее сигаретами – не прожгла ли чего? Выключила ли печку, как положено? “Папочка”, черт бы меня побрал... Я больше не верю в себя. Может, я уже вообще не живу – а просто догниваю, проклиная судьбу, на этом слоновьем кладбище развитого капитализма?

Завтра. Все – завтра...

Я почистил зубы, надел пижаму, допил остававшееся в стакане виски. И совсем уже собрался в постель, когда зазвонил телефон. Несколько секунд я озадаченно смотрел на него, стоя посреди комнаты. Потом взял трубку.

– Только что печку выключила, – отрапортовала Юки. – И сигарету погасила. Ну, как? От сердца отлегло?

– Теперь отлегло, – ответил я.

– Спокойной ночи, – сказала она.

– Приятных снов, – сказал я.

– Эй... – произнесла она вдруг. И выдержала длинную паузу. – Признавайся: там, в Саппоро, в этом отеле... ты видел человека в овечьей шкуре?

Обняв телефон так бережно, словно прижимаю к груди яйцо африканского страуса, я медленно сел на кровать.

– Я все знаю. Что ты его видел. Тебе не говорила, но знала с самого начала.

– Ты встречалась с Человеком‑Овцой?! – спросил я ошарашенно.

– М‑м... – промычала она неопределенно и прищелкнула языком. – Но об этом – в следующий раз. Встретимся – расскажу не торопясь. А сейчас я спать хочу!

И она с грохотом повесила трубку.

Страшно ныло в висках. Я отправился на кухню и выпил еще виски. Все тело тряслось, как в припадке. “Американские горки” ревели, продолжая свой безумный аттракцион. Все связано, сказал Человек‑Овца.

Все связано, подумал я.

Многие, многие события, люди и вещи понемногу замыкались друг на друга.

 

17.

 

На кухне, прислонившись к мойке, я хлебнул еще виски и подумал: что же, черт побери, происходит? Захотелось позвонить Юки. Позвонить и спросить прямо в лоб: откуда ты знаешь про Человека‑Овцу? Но я слишком устал. Слишком долгим был этот день. И к тому же – вон как она повернула. В следующий раз, мол! – и трубку бросила. Так что придется ждать следующего раза... Да, и самое главное. Я ведь даже не знаю номера ее телефона.

Я забрался в постель, но заснуть не мог – и минут пятнадцать таращился на телефон у подушки. Почему‑то казалось, что Юки вот‑вот позвонит еще раз. Или даже не Юки – вообще кто‑нибудь. Бывают минуты, когда телефон воспринимаешь как бомбу с часовым механизмом. Когда сработает – неизвестно. И только возможность взрыва отсчитывает секунды.

Вообще – странной он все‑таки формы, телефонный аппарат. Очень странной. Обычно на это внимания не обращаешь. Но вглядишься попристальней – и в его выпуклых очертаниях угадываешь какую‑то мистическую невысказанность. То ли он страшно хочет что‑то сказать, но не может. То ли просто всем нутром ненавидит тех, кто заточил его именно в эту оболочку. Дескать, взбрело же кому‑то в голову придать чистейшей, абсолютной Концепции Телефона такую нелепую форму!

Телефон...

Я начал думать о телефонных станциях. О проводах, что выползают из моей квартиры – и разбегаются во все концы света. Потенциально я замкнут чуть ли не на любого человека Земли. Прямо сейчас мог бы связаться хоть с Анкориджем. Позвонить в фойе отеля “Дельфин”. Или даже своей бывшей жене... Безбрежное море контактов. А главный узел этих контактов – на Телефонной Станции. Там, на станции, гигантский компьютер обрабатывает все входящие и иcходящие сигналы. Из разных цифровых комбинаций рождаются те или иные контакты – и проиcходит Всеобщая Коммуникация. По телефонным проводам, подводным кабелям, подземным тоннелям и космическим спутникам связи – мы замыкаемся друг на друга. И громадный компьютер контролирует наше Общение.

Но сколь бы совершенны ни были средства этой коммуникации – они ни с кем не соединят нас, пока у нас самих не возникнет желания пообщаться. Более того: даже если и желание есть, но нет номера телефона (как в моем случае – забыл спросить) – тоже не получится ни черта. Не говоря уже о случаях, когда нужные цифры вылетают из головы, или теряется записная книжка. А еще бывает – и номер помнишь прекрасно, да палец не ту кнопку нажал... В этих случаях мы никуда не попадаем и с кем нужно не соединяемся. Вот такие мы несовершенные и непрактичные существа.

Но и это еще не все! Допустим даже, я выполню все вышеописанные условия – и дозвонюсь до Юки. А она возьмет и заявит мне: “Я сейчас не хочу разговаривать!” И бросит трубку. То есть, бывает и так, что контакт установлен, а общения – ноль. Односторонний выплеск чьих‑то эмоций, и все дела.

Моей телефонной трубке, похоже, все это ужасно не по нутру.

Она, Телефонная Трубка (может, правильней было бы говорить “он, Телефон” – но мне почему‑то хочется думать о нем в женском роде) страшно нервничает из‑за того, что ей не дают выразить свою Идеальную Телефонную Концепцию на всю катушку. Она просто вне себя от того, что общение людей проистекает из размытых, неопределенных желаний и не преследует никаких конкретных целей. Для ее Идеальной Концепции это слишком несовершенно, слишком непредсказуемо и слишком непрактично.

Я приподнялся на локте, подпер щеку ладонью – и стал смотреть, как она злится. “Ничего не поделаешь, дорогая! – сказал я ей мысленно. – Я не виноват. Такая уж это штука – человеческое общение. Несовершенная, непредсказуемая и непрактичная...” Именно такой взгляд на вещи я считаю куда более идеальной концепцией – что и бесит ее сильнее всего. Но дело тут совсем не во мне. На какой бы край света она от меня ни сбежала, если б только могла, – окружающий мир всегда и везде раздражал бы ее точно так же. Хотя я не исключаю, что здесь она раздражается пуще обычного, поскольку вынуждена находиться именно в моей квартире. И в этом, готов признать, есть доля моей вины. Что ни говори – а сам я порхаю по жизни, ничуть не задумываясь о таких важных вещах, как собственные совершенство, предсказуемость и практичность. Просто не забиваю себе этим голову, и все...

Сам того не заметив, я переключился на мысли о бывшей жене. Телефонная Трубка смотрела на меня с молчаливым упреком. В точности так, как когда‑то смотрела жена. Я любил свою жену. Когда‑то нам было очень здорово вместе. Мы всегда понимали шутки друг друга. За все эти годы мы трахнулись с нею чуть ли не тысячу раз. Пропутешествовали вдвоем по несметному числу городов... И все‑таки иногда она смотрела на меня с молчаливым упреком. Ночью, без всяких слов, одними глазами – она упрекала меня за мое несовершенство, за непредсказуемость и непрактичность. Я чувствовал, что раздражаю ее. То есть, повторяю: мы отлично ладили. Но та идеальная картина мира, к которой она стремилась и которую рисовала у себя в голове, слишком принципиально отличалась от мира, которым жил я. Ее идеалом было Торжество Человеческого Общения. Словно некая финальная сцена кинофильма, где Общение – белоснежное, без единого пятнышка знамя, под которым люди Земли светлым путем бескровных революций приходят к Великому Совершенству. Великое Совершенство поглощает все наши мелкие несовершенства, а также разрешает любые наши проблемы и исцеляет нас всех до единого. Такой была Любовь в ее понимании. И с моим пониманием, разумеется, ничего общего не имела. В моем понимании Любовь выглядела куда приземленней и проще: все мы одинокие существа из плоти и крови – и лишь по всяческим подземным кабелям, телефонным проводам и еще черт знает чему иногда замыкаемся друг на друга. Ужасно несовершенная система. То линия перегружена. То нужные цифры не вспоминаются. То какой‑нибудь осел ошибся номером. Но так уж устроено, я не виноват. Пока мы состоим из плоти и крови – так будет всегда. По логике вещей. По законам Природы... Все это я объяснял ей. Много, много раз.

Только она все равно ушла.

Может, я слишком преуспел, воспевая людское несовершенство – и сам подтолкнул ее к этому?

Я разглядывал телефон и вспоминал о нашем с нею сексе. За последние три месяца перед тем, как уйти, она не дала мне ни разу. Зато прекрасно давала другому. О том, что мою жену трахает кто‑то другой, я тогда не знал ни черта.

– Послушай... Тебе не хотелось бы переспать с кем‑нибудь еще? – предложила она мне однажды. – Если что – не бойся, я не обижусь!

Шутит, подумал я тогда. Но она не шутила. “Да мне ни с кем, кроме тебя, не хочется”, – ответил я. То есть, мне действительно больше ни с кем не хотелось. “Но... я правда хочу, чтобы ты мне изменил! – настаивала она. – Тогда мы смогли бы исправить кое‑что в наших отношениях...”

Я так и не переспал ни с кем ради нее. То есть, я вовсе не считаю себя “зажатым” по части секса, но спать с одной женщиной, чтобы исправить отношения с другой – извините покорно! Если я с кем‑то трахаюсь, то лишь потому, что сам этого хочу.

Вскоре после этого она ушла. Интересно: а если бы я выполнил ее просьбу, пошел куда‑то, переспал с кем‑нибудь – неужели она бы осталась? Может, она надеялась, что это поможет настроить между нами ее любимое “человеческое общение”? Но тогда это слишком глупо. Я не хотел спать ни с кем другим. И на что она рассчитывала – не знаю. Сама она этого мне так и не объяснила. Даже после развода. Абстрактные метафоры – вот и все, что я слышал от нее. О важных для себя вещах она всегда рассуждала исключительно символическими понятиями.

Перевалило заполночь – но автомагистраль за окном не смолкала. Тишину комнаты то и дело вспарывал треск мотоциклов. Звуконепроницаемые стекла гасили уровень шума, но его плотность все равно давила на нервы. Чем бы я ни отгораживался от него – он все равно оставался, этот уличный шум, все плотнее подступал ко мне. И все жестче определял мне место на этой Земле...

Я устал разглядывать телефон и закрыл глаза.

Я закрыл глаза – и в пустоту, распахнувшуюся во мне, хлынуло паралитическое бессилие. Очень быстро оно заполнило меня до краев. И только потом пришел сон.

 

 

* * *

 

Наутро, разделавшись с завтраком, я порылся в телефонном справочнике, откопал нужный номер и позвонил своему давнему знакомому – агенту по вербовке звезд для шоу‑бизнеса. Мы пересекались с ним всякий раз, когда мне приходилось брать очередное интервью для еженедельника. На часах было десять утра, и он, конечно же, спал. Я извинился, что разбудил его, и сказал, что мне дозарезу нужен телефонный номер Готанды. Он немного поворчал, но, в конце концов, сообщил мне номер киностудии, заключившей с Готандой контракт. Так себе студия, средней руки. Я позвонил туда. Трубку снял какой‑то дежурный менеджер, я сообщил ему название своего еженедельника и сказал, что хотел бы связаться с господином Готандой.

– Интервью? – осведомился менеджер.

– Не совсем, – ответил я.

– А что тогда? – не унимался он. Что ж, вполне понятная подозрительность.

– У меня к нему частный разговор, – пояснил я.

– Насколько частный? – настаивал он.

– Я его одноклассник, – сказал я. – И мне во что бы то ни стало нужно с ним поговорить.

– Ваше имя? – спросил он. Я сказал. Он записал.

– Очень важный разговор, – добавил я.

– Говорите, я передам, – пообещал менеджер.

– Я хотел бы поговорить напрямую, – не сдавался я.

– Не вы один, – парировал он. – Нам тут звонило уже с полтыщи его одноклассников...

– Но у меня действительно очень важное дело, – сказал я. – И кроме того, я думаю, что смогу компенсировать ваши усилия так, чтобы это было в ваших же служебных интересах.

Секунд пять он раздумывал над моими словами. Конечно, я блефовал. У меня не было никакой власти для подобных “компенсаций”. Все, что я мог на своей работе – это пойти, куда прикажут, и взять у кого положено интервью. Но мой собеседник об этом не догадывался. Догадайся он – считай, все пропало.

– А точно не интервью? – переспросил он. – Если все‑таки интервью, то договаривайтесь через меня, иначе будут проблемы. Все должно быть официально…

– Нет. Сугубо личный разговор. На сто процентов, – еще раз подтвердил я.

Он попросил номер моего телефона. Я продиктовал.

– Значит, одноклассник... – повторил он, вздохнув. – Ладно. Сегодня вечером – ну, может, завтра – он вам позвонит. Если, конечно, сам захочет, вы же понимаете...

– Разумеется, – сказал я.

– Человек он занятой... Да и вообще – может, он вовсе не горит желанием общаться с одноклассниками? Все‑таки не ребенок уже, чтобы зря по телефону болтать...

– Безусловно, – сказал я.

Он зевнул – и прямо посередине зевка повесил трубку. Что поделаешь. Десять утра...

 

 

* * *

 

Не дожидаясь обеда, я поехал на Аояма и провел больше часа в пижонском супермаркете “Кинокуния”[25]. Припарковав свою старушку “субару” на магазинной стоянке между “саабами” и “мерседесами”. И ощутив себя на их фоне таким же неказистым, как моя малолитражка. Но несмотря ни на что – я люблю ходить за продуктами в “Кинокуния”. Смешно звучит, но салат, купленный в “Кинокуния”, остается свежим куда дольше, чем салат из других супермаркетов. Уж не знаю, почему – но это так. Возможно, персонал “Кинокуния” остается в магазине после закрытия и всю ночь тренирует листья салата на выживаемость. Ничуть не удивлюсь, если это окажется правдой. В нашем Обществе Развитого Капитализма еще и не такое случается.

Уходя из дома, я поставил телефон на автоответчик, но когда вернулся, никаких сообщений не обнаружил. Никто не звонил. “Тема "Шафта"”, – объявили по радио название очередной мелодии. Слушая “Тему "Шафта"”, я выложил из пакета овощи, завернул в полиэтилен и спрятал в холодильник. Кто такой этот Шафт, интересно узнать?[26]

Затем я снова вышел из дома – и в маленьком кинотеатре тут же, на Сибуя, посмотрел “Безответную любовь” в четвертый раз. Отмерил приблизительное время от начала сеанса, вошел в зал, дождался сцены с Кики – и сосредоточил все внимание на экране. Так, чтобы ни мелочи не пропустить. Все шло как всегда. Утро. По‑воскресному безмятежный рассвет. Жалюзи. Спина голой женщины. Мужские пальцы ласкают ее. На стене – картина Корбюзье. У изголовья кровати столик, на нем – початая бутылка “Катти Сарк”. Два бокала и пепельница. Наполовину выкуренная пачка “Сэвэн Старз”. У стены – стереосистема. Цветочная ваза. Из вазы торчат какие‑то хризантемы. По всему полу разбросана одежда, явно снятая впопыхах. Книжная полка. Камера разворачивается. Кики. Я непроизвольно закрываю глаза. Потом открываю. Готанда ласкает Кики. Очень плавно и нежно. “Что за бред!” – думаю я. И говорю это вслух. Парень за четыре кресла от меня удивленно оглядывается.

Входит героиня‑старшеклассница. На голове косички. Ветровка с эмблемой какого‑то яхт‑клуба, джинсы. Красные кроссовки “Адидас”. В руках – плюшки‑печенюшки. Делает шаг в квартиру. Улепетывает. Готанда в трансе. Сидит в постели и остановившимся взглядом смотрит в пространство, где она только что была. Пальцы Кики у него на плечах. В ее голосе досада. “Что происходит?”

Я вышел из кино. И побрел по Сибуя куда глаза глядят.

Начались весенние каникулы, и улица просто кишела школьниками и студентами. Тинэйджеры всех мастей шатались по кинотеатрам, жевали пищевой мусор макдональдсов, тусовались в модных кофейнях, скупая продвинутые журналы типа “Хотдог пресс”, “Поп‑ай” или “Олив”, от которых потом сами же не знали как избавиться, и просаживали последнюю мелочь за игральными автоматами. Отовсюду гремела музыка: Стиви Уандер, Холл и Оутс, истерические ритмы пачинко[27], милитаристские марши из динамиков на рекламных автобусах ультраправых – все это мешалось, спрессовывалось и переплавлялось в одну невразумительную какофонию. Ближе к метро гвалт стоял еще громче: прямо перед станцией закатили предвыборное шоу политики.

Я брел по улице не останавливаясь, а у меня перед глазами все шевелились длинные пальцы Готанды, ласкавшие спину Кики. Постепенно я добрался до Харадзюку, прошагал по Сэндагая мимо бейсбольного стадиона, через кладбище Аояма свернул к музею искусств Нэдзу, миновал кафе “Фигаро” и вновь очутился перед супермаркетом “Кинокуния”. Затем обогнул небоскреб Дзинтан – и вернулся на Сибуя. В общем, прогулялся неплохо, что говорить[28]. Когда я добрел до станции Сибуя, солнце уже зашло. С вершины холма было видно, как навстречу сполохам разгоравшегося неона неслись по улицам бесстрастные клерки в иссиня‑черных пальто, все с одинаковой скоростью – точно стая угрюмых тунцов на прожекторы тунцелова.

Дома меня встретил красным огоньком автоответчик. Я зажег в комнате свет, снял пальто, достал из холодильника банку пива, отпил глоток. Потом сел на кровать, дотянулся до телефона и нажал на “ play ”. Секунд пять кассета проматывалась обратно – потом включилась сама.

– Сколько лет, сколько зим! – произнес Готанда.

 

18.

 

– Сколько лет, сколько зим! – произнес Готанда. Внятно, с хорошей артикуляцией. Не быстро и не медленно, не громко и не тихо, без напряжения – но и не слишком расслабленно. Идеальный голос. Я мгновенно узнал его. Такой голос трудно забыть, если хоть раз услышал. Как трудно забыть эту ослепительную улыбку, эти белоснежные зубы и тонкую линию носа. Никогда в жизни я не обращал на этот голос особого внимания и специально о нем не задумывался. Но теперь, будто колокольный звон, что расплывается волнами в вечерних сумерках, – этот голос втекал в меня и будил самые сонные закоулки памяти... Чудеса, да и только.

– Сегодня вечером я дома, звони прямо сюда. В любое время – я до утра не сплю! – сказал Готанда и дважды продиктовал свой номер. – Ну, пока! Позвонишь – поболтаем...

Судя по первым цифрам, жил он где‑то неподалеку. Я записал номер, снял трубку и позвонил. После шестого гудка включился автоответчик. “Никого нет дома. Оставьте, пожалуйста, сообщение”, – сказал механический женский голос. Я сообщил свое имя, телефонный номер и время звонка. Сказал, что сегодня весь вечер дома… Сложная это штука – жить в больших городах! Повесив трубку, я пошел на кухню, достал из холодильника листики сельдерея, сполоснул их, нарезал помельче, залил майонезом – и уже принялся жевать, запивая пивом, когда зазвонил телефон.

– Что делаешь? – спросила Юки.

– Стою посреди кухни, ем сельдерей с майонезом и пиво пью, – ответил я.

– Сочувствую, – сказала она.

– Не стоит, – ответил я. Слишком многое на этом свете нуждается в сочувствии больше, чем я. Просто Юки об этом еще не знала.

– Где ты сейчас? – спросил я.

– Все там же, на Акасака, – сказала она. – Мы сегодня не поедем кататься на машине?

– Извини, но сегодня никак. Сегодня я сижу дома и жду очень важного делового звонка. Как‑нибудь в другой раз, хорошо?.. И кстати – насчет вчерашнего разговора. Ты что, действительно видела человека в овечьей шкуре? Расскажи! Ты даже не представляешь, как это важно...

– Как‑нибудь в другой раз, хорошо? – передразнила она и с грохотом бросила трубку.

“Черт знает что!” – подумал я. И еще с минуту простоял как истукан, уставившись на трубку в руке.

 

 

* * *

 

Вскоре я покончил с сельдереем и задумался, что бы такого приготовить на ужин. И решил: сварю‑ка я сегодня спагетти. Взять два зубчика чеснока, покрошить не очень мелко и обжарить в оливковом масле. Время от времени наклонять сковородку, собирая масло к одному боку, и держать так подольше на слабом огне. Добавить стручок красного перца. Жарить дальше перец с чесноком. Чтобы масло не начало горчить, вынуть вовремя перец с чесноком (угадать момент – пожалуй, самое сложное). Бросить в масло ломтики ветчины и обжаривать до тех пор, пока не начнут потрескивать. Вывалить на сковородку спагетти и перемешать. Покрошить петрушки. Подавать с салатом – сыр “моцарелла” и свежие помидоры... Очень даже неплохо!

Однако не успел я вскипятить воду для спагетти, как мне опять позвонили. Я выключил плитку и подошел к телефону.

– Здорово, дружище! – воскликнул Готанда. – Сколько лет‑то прошло? Как ты там, жив‑здоров?

– Живу помаленьку... – ответил я.

– Менеджер сказал, у тебя ко мне дело. Опять, небось, лягушку разрезать не с кем? – Он жизнерадостно засмеялся.

– Да хотел у тебя спросить кое‑что. Хотя понимаю: ты человек занятой. Немного странный вопрос, конечно. Понимаешь, какое дело...

– Э, погоди. Ты чем сейчас занят?

– Да ничем... Вот, решил себе ужин сварить.

– Замечательно! Может, выберемся куда‑нибудь в ресторанчик? Я как раз сижу и думаю, с кем бы поужинать. Не люблю жевать в одиночку...

– Ну, неудобно как‑то. Свалился на тебя со своим звонком...

– Да брось ты стесняться, ей‑богу! Хотим мы того или нет, наш желудок пустеет по три раза на дню, и его все равно приходится чем‑нибудь набивать. Так что жевать через силу ради тебя я не буду, не беспокойся! Зато уж сядем по‑человечески, поедим, выпьем, поболтаем о прошлом. Я уже тыщу лет никого из школьных знакомых не видел. Так что лишь бы тебе было удобно, а уж я – с удовольствием. Тебе самому – удобно?

– Спрашиваешь. Это же у меня к тебе дело, а не наоборот!

– Прекрасно! Я сейчас за тобой заеду. Ты где живешь?

Я сказал ему адрес.

– Ага, это от меня недалеко. Минут через двадцать жди! Только будь готов, чтобы сразу выйти. А то у меня в животе уже космический вакуум, долго не выдержу.

– Понял, – сказал я, повесил трубку и озадаченно покрутил головой. “Поболтаем о прошлом”?

Я совершенно не представлял, о каком таком “прошлом” мог бы болтать с Готандой. В школе мы не были особенно близки и почти не общались. Он слыл яркой личностью и гордостью класса; я же, прямо скажем, влачил весьма неприметное существование. Удивительно, что он вообще помнил, как меня зовут. Какое тут может быть “прошлое”? О чем мне с ним говорить? Впрочем – ладно, стоит отдать ему должное: носа он не задирал. В общем, хорошо, что все обернулось именно так, а не иначе.

Наскоро побрившись, я надел рубашку в оранжевую полоску, поверх нее – твидовый пиджак от Калвина Кляйна. Повязал шерстяной галстук от Армани, когда‑то подаренный подругой на день рождения. Натянул свежевыстиранные джинсы. И обулся в теннисные туфли, купленные буквально на днях. Это были самые шикарные вещи в моем гардеробе. Оценит ли весь этот шик мой собеседник? Черт его знает. Ни разу в жизни не ужинал с кинозвездами. И что для этого полагается надевать – даже примерно не представлял.

Подъехал он ровно через двадцать минут – ни больше, ни меньше. Его шофер – лет пятидесяти, невероятно учтивый – позвонил в дверь и сообщил, что господин Готанда ожидает в машине. “Где личный шофер, там и мерседес”, – подумал я и не ошибся: внизу ждал именно “мерседес”. Серебристый “мерседес” исполинских размеров. Прямо прогулочный катер, а не автомобиль. Все стекла зеркальные – ни черта не разобрать, что внутри. С легким, приятным щелчком шофер распахнул передо мною дверь. Я ступил туда, внутрь. Внутри был Готанда.