Пассаж об Осени

 

Хуан Диего говорит с доном Хуаном в одиночествах своих странствий, а потом дон Хуан приходит ко мне и рассказывает о самом значительном или о том, что приходит ему в голову воспоминанием или сном о том невероятном исследовании, проведенном так быстро благодаря близости Отшельника, он еще иногда бывает робким, нерешительным, уходит в себя, когда за ним вроде бы никто не наблюдает, однако дон Хуан воспринимает его настроения, сны и воспоминания так реально, как будто все это происходило у него на глазах – в этом великолепие шамана и его талант – подчеркивает дон Хуан. Сознавая скрытое расстояние, отделяющее нас от того, кто должен был бы занимать самое необыкновенное из мест: место Ангела Америк.

 

----------000----------

 

(Кстати, вчерашняя ночь была только для того, чтобы продемонстрировать тебе хотя бы часть того хаоса, в котором жила наша благословенная Мексика с тех пор, как узурпаторы отняли у нас Святого-шамана. Для того, чтобы осудить скудость и равнодушие, они хуже, чем то непосредственное преступление, жертвой которого он стал.)

 

----------000----------

 

Я ужасно удручен предыдущими утверждениями и опечален, наши Америки остались без прямой связи, без Моста, по которому приходил сюда он, тот, кто мог исцелить все, сохранить все, ответить на все, мог присматривать за своим Континентом, на самом деле он был иссушен, как пастбище, а его корни сожжены Завоевателем, который таким образом завладел психикой контакта с Божественной Благодатью Вселенской Матери.

 

----------000----------

 

Все это понятно, завоеватель пишет историю, манипулирует ею по своему усмотрению, а раса с кожей цвета корицы, раса, чьи корни вспыхивают от солнца, раса, владеющая реальными элементами магической интроспекции, погружения в мир, сейчас плывет по воле волн. Поэтому ей приходится «следовать» за другими колокольчиками. У нее были свои собственные, но их вырвали у нее с мясом. Хуан Диего находился ближе всех к душераздирающему мистическому познанию неизвестного: и Мост.

 

----------000----------

 

Мне жаль, мне жаль поколений, предшествовавших нам, нынешних и тех, что последуют за нами.

 

----------000----------

 

Без своего Святого-шамана, сотворившего столько добра, помазанного самой Вселенской Матерью Христа и Вечной Жизни посредством категорического утвердительного «Да», внушающего благоговейный трепет своим исступлением и глубиной, без своего Святого жили, живут и будут жить они, потому что отвернулись от него. Тот, кто пожелал бы игнорировать его существование, играет на руку узурпатору и открывает дорогу бесконечной духовной бойне. Дон Хуан предупреждает нас, что эта связь оказалась разорвана и что будет очень трудно восстановить ее. И намеренно меняет тему, чтобы это обстоятельство оказалось незамеченным.

 

----------000----------

 

Наблюдай за его действиями, - повторяет он мне, - только за его невидимыми действиями, ты должен быть бесконечно мудр и восприимчив, только тогда ты поймешь, какова та Прозрачность, которую он практикует.

 

----------000----------

 

Я развожу костер, но это костер несказанной печали. Ведь нас скрывали в течение всех самых важных лет рождения этой Нации. По крайней мере, в Америках появились утвердительные ответы на надлежащее нам достоинство. Мы – мексиканцы - много раз становились Обещанием, отложенным на потом, как будто наша прошлая жизнь вообще не оплодотворяет нас, мы словно засыпаны землей, огромными кусками долгов, за которые предстоит рассчитываться, это узурпатор отнял у нас Хуана Диего. И своей психикой, ее слоем забвения мы были вынуждены безоговорочно принять эту сказку (и притом любой из нас, пожалуй, готов убеждать себя и всех остальных в том, что это мы ошибаемся, но перед нами непосредственный жизненный опыт Хуана Диего и разорванная завеса явленной тайны), мы уверовали в нее, как последние слизняки, безропотно, и в нас даже никогда не шевельнулось беспокойство, и это при том, что мы вроде бы достигли зрелости, нам еще только предстоит уяснить себе свое истинное измерение, в психическом плане наша судьба затуплена.

 

Но куда там. Я имею в виду, что нам следовало бы обзавестись по меньшей мере одной на сто процентов мексиканской орбитальной космической станцией, которая послужила бы катапультой для волнующей нас молодости, и жаль, что ее нет. (Вся Мексика лопнет от смеха, услышав это.) Но из твоего и моего искусств я предпочитаю свое. Нам нужно стать экстравагантными. Одно дело – любить красоту или претендовать на обладание ею, а другое дело – погибнуть и отдать жизнь ради красоты, чтобы обладать ею как поверенной мира.

 

Что произошло бы, не опубликуй я много лет назад свои книги за границей и не покинь добровольно Мексику? Как чистопородный мексиканец с кожей цвета корицы, да еще в компании дона Хуана я готов схватиться с кем угодно. Все это – я и не подозревал – уже никогда больше не повторится. Я не знаю, просочится ли Святой-шаман сквозь промежутки света эшафота нашей повседневной жизни, в повседневность, где должно было бы царить Поклонение Владычице и ее приближенному, близкому, ближнему, принадлежащему к расе с кожей цвета корицы, может быть, к высшей расе Америк, который сам, на ощупь, достиг полноты человека. Однако, по крайней мере, мы должны согласиться с тем, что один из нас – и не чужак – был там.

 

И он доказал это. Говоря без обиняков, открытие Тайны всегда стоило нам жизни.

 

Он не открыл – так уж случилось – ни электрического света, ни полюсов мира, ни кибернетики, ни Юпитера… никто не сможет повторить того, что довелось пережить ему.

 

А другие будут – хорошо ли, плохо ли - пользоваться прожекторами и электрическим светом; другие смогут побывать в Антарктиде или на Северном полюсе, или поедут туда в качестве туристов, или будут ночевать там, вместе с белыми медведями, ради развлечения охотясь через отверстие во льду за «Наутилусом»; другие будут в свое удовольствие пользоваться кибернетикой, эксплуатируя своих ближних; а другие, как минимум, во время ночных кутежей будут тыкать пальцем в Юпитер, даже не зная, на кого указывают. Но никто в этом мире не сможет так естественно и так самоотверженно поддерживать Покрывало Владычицы Небесной, чтобы Она смотрела на нас и чтобы каждый мог смотреть на нее собственными глазами.

 

----------000----------

 

Мы находимся перед Марсом, красной планетой, такой странной, обещающей нам достижимую чужую орбиту, в другую сторону от Солнца – это нужно понять, - вдали, в холоде, она лишена химеры защитной или несущей ужас атмосферы (если любая планета поддерживает на поверхности своей окружности любую атмосферу, это значит, что она просит, просто умоляет, чтобы там, внутри, произошло чудо), ее атмосфера запечатана и чужда, она так одинока со своими ранами и грамматическими рисунками, как будто эту неправдоподобную карту нарисовал на ней какой-нибудь великан-людоед, или Ван-Гог, или кто-то похожий на нас, но такой же чуждый нам, как Оахакец, заметно, что это был мир варварства, расшатанный, изломанный, разлаженный, к нему нет никаких подступов, он выглядит очень старым, запятнанным, металлическим, застывшим в ледяной стуже, но в нем нет ни льда, ни воды; а если даже на его полюсах некое светлое пятно и кажется льдом, это другой, мертвый лед. Мы не смеем произнести ни единого слова. Мы молча созерцаем его в течение трех наших часов, а потом отворачиваемся от этого заброшенного мира с той же печалью, с какой мы отворачиваемся от равнодушных. Жизнь там была бы жестоким извращением – любая жизнь.

 

----------000----------

 

Левитируя, я видел, как они возвращаются один за другим. Мои кости – был такой момент – выгнулись от радости, когда я увидел их; и они собирались разжечь костер. Я сделал глубокий вдох, чтобы сдержать подступающую эйфорию. Пустыня вспыхнула. То был вечер неподалеку от Реаль-дель-Каторсе, и они уселись там, потому что дону Хуану захотелось положить голову на травы пустыни, наполненной жизнью. Было бесконечно приятно улечься в пустыне, такой отличной от других пустынь – пустынь зловещих и неподвижных миров.

 

Эта трепещущая пустыня, этот осенний Пейзаж, почти идентичный Карте трепещущей в нас души; перед этим пейзажем дон Хуан затаивает дыхание, вспоминая, что на его веках, как капли пота, выступают струпья век, подобно тонкой шелковой шелухе, что падала, когда он моргал от переливов света и дышал Зимой той пустыни, любимой пустыни индейца яки, апаче, чероки и скитальца-ацтека.

 

<Мои ноги так же крепки, как эта лежащая в перекрестьях земля. Они так же стары, так же покрыты пятнами, как слои влажного ила времен, образующие скалу. Я признаюсь в этом…

(говорит он своим голосом, похожим на голос вьюги)

Я люблю мир, и я приглашаю тебя, дон Хуан, хотя мне известно, что ты знаешь все это наизусть, прояснить этот мир и другие миры, ибо на твоих и моих глазах выделится Океан-Земля, плацента, на которую Дева возлагает свои бессмертные мысли. Она сказала мне: <Хуан Диего, среди заброшенных миров и их беспредельных пустынь жизнь – это блеск травы, костер, подобный далекому свету в открытом море, остров в одиноких пространствах>;.

Когда Она шепотом высказывала эти мысли, я не мог понять, она ли это говорит со мной или я с ней, все эмоции во мне били через край и были обострены, я сознавал, что являюсь поверенным, необходимым ей, чтобы вновь утвердить красоту ее творения наилучшим образом. Я был ошеломлен и растерян, ведь, говоря со мной так, Она открывала мне доступ к своим сокровенным мыслям. Она говорила со мной так, как говорила бы с кем угодно, но со мной не было никого, значит, она говорила именно со мной. Она сказала мне, что создает своих детей не где попало, а еще сказала, чтобы придать сил моему сердцу – это было очевидно, - что не собирается знакомиться больше ни с кем, поскольку ни к кому другому у нее нет такого доверия, как ко мне, и что она просит всего моего внимания и всей моей воли, чтобы проявить себя.>

Дон Хуан перебивает его:

- Я не могу себе представить, чтобы такое предложение прозвучало из ее уст.

Никогда не было и никогда не будет клана Хуанов Диего.

- Я ощутил твое исступление (дону Хуану было уже невмоготу выносить столько истин, как и ту крайнюю позицию, которую позволил себе занять Хуан Диего, я понимал, что когда дон Хуан прерывает монолог Хуана Диего, он делает это, чтобы тот немного поостыл, а мы передохнули).

 

Я могу проникнуть в твое Блаженство, а там, Святой-шаман, мы очень разные. Я – отшельник пространств и вершин, пустынь, рек и морей Стихии; ты же помазан. Досточтимый Хуан Диего, ты чужд всякому малозначительному признанию, ты принадлежишь к Семье, наиболее близкой к Создателю Вселенной – независимо от того, признаем мы это или нет – это не имеет значения. Святой-шаман, живи ты в другие времена, созвездие Орион называлось бы созвездием Хуана Диего или Медведицей. Обители отшельников были бы сейчас увиты розами и наслаждались бы крохами от братской трапезы; в них еще звучало бы эхо шагов твоих босых ног. Скажи мне что-нибудь, Хуан Диего, скажи нам что-нибудь, досточтимый шаман, я прошу тебя об этом, я тебя прошу, потому что знаю тебя и позволяю себе просить у тебя ответа:

 

- Как могут люди с кожей цвета корицы или люди любой другой расы иметь доступ к своему Святому-шаману?

- А для чего вы хотите раздвинуть дымовую завесу, которую сами же и повесили? Ведь мы уже много веков живем с этим закрытым занавесом, почему это вдруг вы так разволновались?

- Потому, что мы должны учиться у тебя. Потому, что мы – никто из нас - не можем позволить себе роскоши лишиться тебя. И если уж по какой-то причине мы тебя потеряли, то должны найти в своей памяти следы существования того, кто достиг вершин крон деревьев – генеалогических древ, - произрастающих на нашем Континенте. Досточтимый шаман и Святой, мы должны воспользоваться преимуществами, которые нам дает твое безмерное, так свойственное тебе благоволение, мы должны проникнуться ощущением его и тем или иным образом броситься в распахнутые пространства, чтобы нас озарило сотрясающее тебя сияние. Я действительно думаю, что это сблизит нас с миром. И тогда мы сможем узнать друг друга в мире, хотя и не имели этой великой удачи – ночевать вместе с твоими извечными Богами и учиться тому, что открывает их чешуя. Мы должны признать нашего достопочтенного и благословенного Святого-шамана, исчезнувшего, но неуничтожимого, Святым Покровителем Америк. Для того, чтобы питаться от мира, который ты любил, и отражаться в нем, нам нужна краска из твоих корней цвета корицы. Быть может, досточтимый шаман, мы, некоторым образом похожие на тебя цветом нашей кожи, принадлежим к твоей семье, и мы признаем себя равнодушными. Но мы, так же как и ты, являемся частью глубокой Мексики, а ты – Мост.

- Я – отшельник, заблудившийся в необъятности своей хижины.

- Волки вместе с тобой в твоей хижине, и люди с кожей цвета корицы, безумцы, обитающие в затерянных уголках на краю пропастей, - они тоже с тобой, ибо они принадлежат тебе.

- Мои волки были со мной всегда. Безумцы никогда не покидали меня. А хижины, в которых меня качала моя колыбель, - они в моем сердце. Льды – это границы моих костров, а мой «климат» - это те магические, вызывающие нежность места, где я могу растянуться во весь рост, мои вершины и долины – это следы моих рук. Я сейчас говорю с тобой как Святой, которым я являюсь, я был незаметен, и мои люди забыли меня, я решил, что они умнее, когда они отвернулись от меня, повернулись ко мне спиной, но ведь именно там, на спине*,

____________________________

* Игра слов: испанское слово espalda (спина) может также иметь значение «обратная сторона». По-видимому, здесь имеется в виду обратная сторона горы Тепейяк.

 

мы, отшельники, обычно ходим по тропам…И меня приводит в смятение отчаяние, превратившееся в море между берегами, меня так и подмывает крикнуть им в самое ухо. Но я не хочу кричать им в уши, потому что от моего крика у них лопнут барабанные перепонки, и из них польется кровь. Мне не хочется никого пугать, ха-ха-ха-ха. Я должен смеяться, чтобы наслаждаться этим миром равнодушия, лежащим между нами, и противостоять ему.

- Я просилтебя ответить, как можем мы, как могут они постепенно приблизиться к тебе.

- Дай мне убедиться… Моя Госпожа сказала мне: <Хуан Диего, ты будешь долгое время оставаться вдали от земли, которая видела твое рождение, долгое время…>;Я не понимал ее. Я не желал оставаться на долгое время, я не был тем, кому хотелось оставаться. Я не хотел оставаться – зачем? – это она поставила передо мной эту бессмертную дилемму.

Шаман постепенно превращался в язык пламени, это пламя было голубого цвета, и вдруг стало оранжевого цвета, потом зеленого, а потом фиолетового; Святому пришлось проснуться и выйти из жара пламени, чтобы превратиться в сноп света без призм. Затем белое пламя превратилось в прозрачное пламя, и в тот момент, когда оно пылало ярче всего, оно исчезло.

- Мне жаль, - шепчет дон Хуан, - но именно благодаря этому Бессмертному недостатку мы и нашли тебя.

- Мне приходится противостоять, и принимать, и постигать, потому что если я нахожусь в диадеме с головы бессмертных, досточтимый дон Хуан, я вполне могу соскользнуть и перейти через мост. Борозды, оставляемые кончиками пальцев, - они остаются навсегда, если вкладываешь в них сердце. Она пленила меня. Но она сказала мне об этом, я шел по долине, довольный и радостный, как вдруг, в разгар прекрасного дня, без всякого намека на грозу, молния расколола огромное дерево прямо передо мной, и там, в темном следе ожога от ледяных слез на опаленной коже рассеченной коры, в плаче и стоне дерева и в сверкании молнии, пронзившей воздух, она сказала мне: <Мое сердце – с моими детьми; я прикасаюсь к их тропам и знаю об их одиночестве в изгнании. Я буду протягивать им руку, когда они будут приближаться к краям пропастей, и там я буду воздвигать мосты под их ногами. Когда они будут спать, я буду тихонько, совсем тихонько будить их. Я буду раскидывать для них каждую ночь в пределах моих небес, чтобы они могли бежать и ложиться там, вместе с моими птицами и моими волками, с моим покрывалом и моими звездами, с моими облаками и бутонами моих молчаний>;.

Пусть пройдет время. Так вырастает плод случая. Время растягивается, обращаясь во вневременость. И тогда иди и собирай плоды, которые вырастают сами по себе, потому что невидимые небеса не имеют привычки заглядывать в окна. Полагаю, вы понимаете меня.

- Выглянув в окно, мы видим вдалеке, в долинах, борозды на земле и обнаруживаем, как можно добраться туда и дышать, поддерживая себя в воздухе. Вдыхая воздух, мы задерживаем его, а затем выталкиваем его из себя, мы как будто мы взлетаем… но любое выглядывание или заглядывание – это приключение, мы заглядываем даже в закрытые места, такое упражнение вырабатывает это ощущение, это чувство, эту способность смотреть сквозь воздух. сквозь тела, сквозь границы и стены.

- В ответ на твой вопрос – как и где кто бы то ни было может приблизиться ко мне: это очень просто. А вот достигнуть этого приближения довольно сложно. Оставь на пересечении вершин камень, чтобы он мог наблюдать твои шаги. В монастырях и храмах, везде, где есть образ Девы, стань как воздух, вдыхай глубоко, зажги огонь и укройся, чтобы никто не смог ни видеть тебя, ни наблюдать за тобой. Не говори ни с кем. Там, независимо от скопления людей и шума, если ты один, мы останемся одни – пусть никто не заметит ни тени рвения на твоем лице, и посмотри на себя издали, а потом и я буду смотреть на тебя, - и если это возможно, все зависит от пространства, до которого ты доберешься в одиночестве, я увижу тебя таким, как ты есть: без седины, без дырок в зубах, без бед и печалей. Без какой бы то ни было славы, без костей и без страхов. Я увижу тебя без имени и без возраста, без комплексов и без всяких отношений с другими; я буду смотреть на тебя, такого, как ты есть, - и ты сможешь смотреть на меня.

Шаман, которым я являюсь, такой близкий матери-земле цвета корицы, радуге, которая есть я, и такой близкий лазури неба, которая в этом мире есть я, - это Мост: дерево, постучи по дереву, если оно у тебя есть – по дереву любой породы – прикоснись к кресту, если у тебя есть крест – любой крест – прикоснись к своему сердцу, и было бы прекрасно, если бы ты прикоснулся к другому сердцу, вытяни одну руку с помощью другой, если у тебя под рукой нет ни дерева, ни креста, ни какого-нибудь сердца – прикоснись ко мне – я кожа твоих рук, кожа твоих рук цвета дерева – я крест из этого дерева – и сердце. Эта кровь, что бежит по всему твоему телу, и ты слышишь, что она бежит, потому что находишься в долинах, одинокий, слушая, как бежит вода в ручейке, - это кровь, бегущая по твоему телу, и это моя кровь. Я – Святой-шаман. Прикоснись ко мне. Этот куст – тот самый куст, где, может быть, идет дождь; омочись там, если можешь, или принеси цветок или камень любого размера, чтобы я смог открыть тебе мою радость и смог победить любое препятствие, возникшее на твоем пути, я – твои шаги, и я могу развеять сумрак, давящий тебя…

Положи свое сердце на лоб и склони свой лоб до уровня шеи, слегка согнутой, чтобы благословить свою голову – дочь неба. Если ты - в любом месте твоего тела - ощутишь словно бы прикосновение ветки, или дуновение легкого ветерка, или прикосновение кончиком пальца, или мягкое сияние, озарившее тебя, это будет означать, что я охватил тебя взгляом и вижу тебя.

Заботься о самом себе, а не о другом. Пусть никто другой не заботит тебя. Не обижай ни словом, ни поступком ни моих собак, ни моих птиц, ни моих волков, ни моих коров, ни моих овец, ни моих оленей. Все животные мира – мои самые близкие существа, и цветы моего сада, и пламя моего костра, и они благословенны. Они знают покой Бога. И отлично знают мою Деву, сотворившую их.

Она смотрит на тебя всегда; я же – время от времени. Я выразился ясно, я – молния и блеск грозы. Я – солнце, и облако, и луна.

Бум-бум, бум-бум, бум-бум.

Как ты видишь и смотришь, Шаман и Святой прошли длинный путь и много странствовали по миру, и если Он – путь, то мы – перекресток.

 

Помни, Церковь, которая существует сейчас, - тело. Ты – тело. Ты – свод, ты – отвесная скала, ты – крест на вершинах. Этот свет-молния в подземельях, этот мягкий свет, озаряющий твое жилище, эти тайные, едва слышные шаги и этот крик – тоже ты. Хуан Диего будет рядом с тобой, давая силы твоему телу, давая радость, здоровье и благополучие; Хуан Диего будет эхом отзываться в твоих одиноких сводах, дыша свободой пределов твоих сводов, и я буду там, на скалах всех твоих уголков, потому что ты – для меня – это крест на вершинах.

Апокрифические и неизвестные подробности твоей жизни, радуг твоей жизни – исполнись счастья – этот свет-молния, который пронзает твои подземелья и который тебе удается разглядеть в густом тумане, потому что это тайные подземелья, наверное, закрытые для тебя, я – этот тонкий свет, который просачивается и оживляет эти пространства темной сутолоки, он говорит тебе о Святом, которым я являюсь, я рядом с твоим жилищем, каким бы оно ни было, я в шагах, которые ты делаешь, где бы ты их ни делал, каждый твой шаг будет как мой шаг, и не важно, во что ты обут, в сандалии, ботинки или сапоги – а может, еще во что-нибудь, откуда мне знать, - это не важно: я иду босиком.

 

Если дорога извилиста и мучительна, я надену уарачес*,

__________________________________

* Уарачес (исп. huaraches) – индейские сандалии из сыромятной кожи.

 

и тогда каждое биение шагов по тропе я буду ощущать как свои собственные шаги, а твою судьбу – как свою судьбу; если ты будешь говорить или молчать, и если ты будешь близко от меня, и будешь знать об этом, я буду кричать от радости, и я буду присутствовать в твоих словах, как и в твоих молчаниях, буду присутствовать, громким голосом произнося для нас имя нашей Смуглой Девы, и Она будет улыбаться оттого, что ее глаза и мои глаза смотрят на тебя, и если я буду слышать тебя, Она будет слышать тебя как шепот, а когда Она нас услышит, мы скажем хором, вдвоем, или я один скажу: Хале эль Митхаб Упсала Дамасутра.

И он запел.

 

- Часто мы оказываемся в потоках рек, мощных потоках, наполняющих нас страхом и ужасом, как нам переходить речные потоки?

 

- Если ты переходишь реку, время от времени останавливайся. Наблюдай за рекой, смотри на реку. Смотрись в реку. Смотри на свои одежды, на свое лицо. Каждый камень возле тебя, каждая капля воздуха, который колышется над рекой вокруг тебя, который ты глубоко вдыхаешь, который мягко обволакивает поверхность реки и проникает в воду, каждый водопад, каждый мягкий изгиб, каждое течение реки, будь она большой или маленькой, - можешь быть уверен, это Шаман. Святой скользит в прозрачности воды, внутри нее. И тогда перейди реку, если тебе захочется перейти ее, или иди рядом с ней, если тебе захочется идти рядом с ней, иди, прочувствуй ее характер, ее берега и излучины. Перейди реку по камням или войди в нее, не тревожься и не бойся, это Шаман. А если почему-либо ты остановишься посреди реки, воспользуйся этим, чтобы всмотреться в прозрачную воду, или в бурую воду (если вода цвета сепии, это значит, что Шаман помазан ее грязью), понаблюдай, как течет вода, течет без всяких секретов и тайн, так, как должны были бы течь наши жизни, она почти летит, вглядись в ее игру, в отблески неба в ней, оно бороздит ее там, внутри, берега, облака, воздух: Прикосновение воды. Или наклонись с берега, зачерпни воды обеими руками и выпей, или хотя бы просто омочи в ней лоб, но будь настороже, и ты уловишь на другом берегу дуновение легчайшего ветерка, или заметишь птицу, или услышишь пение ветвей, или вой волка. Ты со мной, это я.

- А если мы стоим на углу?

- Если мы стоим на углу, сколько улиц пересекается там, сколько проспектов и вихрей, сколько ветров, от которых становится трудно дышать, сколько недоумений, подавляющих шумов, или никто. Ты видишь самого себя с другого угла, ты делаешь усилие, чтобы посмотреть на себя, над собой или у себя за спиной, задержись на мгновение. Это перекресток дорог Хуана Диего, и ты найдешь меня там – где-то там, - однако не ищи меня чересчур усердно, потому что я прячусь. Следуй своим путем, я уже увидел тебя. Только повторяй, повтори два, три, четыре раза: угол. И все. И я уже понял тебя. Иди своей дорогой. Потом ты узнаешь, когда и как я подойду к тебе.

Не выспрашивай у меня, чтó еще делать, это очень просто. Америки – это моя родная земля, там ты легко найдешь меня в столбах дыма, в ветре, в зное и в кострах. Лечение подобно реке, ибо столбы дыма, ветер, зной, и костры – это река, и это углы. Отдельные слова – это дело Шамана и его тайны. И если я подойду и явлюсь, кто бы ни позвал меня и кому бы я не явился или как-то ответил, он узнает об этом. Это явление – явление Шамана, который превращается в тот благословенный Мост, что влечет меня. Конечно, в одиночестве я гораздо более доступен…Оставь дверь приоткрытой – чтобы я вошел. Оставь окно приоткрытым для того, чтобы я вошел и мог дышать, помни, что я движусь в Стихии. И если ты действительно захочешь увидеть меня или захочешь, чтобы я ответил тебе, спи как можно ближе к Стихии. Или отпусти себя. Отпусти себя немножко, подальше от себя самого, отпусти себя, стань похожим на облака, дай ветрам дуть свободно: я – Климат. Не строй козней; не плети интриг.

Этот человек, Отшельник, не рыбак, он не носит сандалий. Только не перепутайте ничего, не подумайте, что этот человек имеет какое-то отношение к этой эпопее – в общем-то, легенде. Этот Святой-шаман с кожей цвета корицы бродит по горам цвета корицы и обожает рыб. Он позволяет рыбам дышать в воде, выпускать пузырьки, он «открывает» им другие воды, дает им плавать в свое удовольствие по его благословенному миру. А если им захочется познакомиться с Духом воды, он знакомит их с ним. Если же им захочется выйти из воды, что ж, он тоже помогает. Он всегда и везде ходит босиком. Ступнями своих ног он касается каменных плит, касается пастбищ, касается камней, касается пыли. Он с удовольствием оставлет там следы босых ступней своих ног.

Он не пользуется сандалиями, он пользуется копытами, копытами своих животных. Он пользуется четырьмя, пятью, шестью пальцами и плавниками. Пальцами оленя, собаки, пантеры, ягуара, рыси, курицы, змеи, сороконожки, стрекозы, цветка и камней. Пальцами ветра. Поэтому он не может пользоваться сандалиями. А если вдруг ему захочится наловить рыбы, он просто входит в воду, туда, к рыбам, и ныряет. Этот мир – его мир, в этом все дело. Поэтому Она увидела его своим глубоким взором, ибо среди всех человеческих существ в скорбящей Новой Испании и в непризренных Америках только он не смотрел на самого себя. Потому он и мог смотреть на Нее, а Она – на него. Он мог смотреть на Нее глазами всех Ее детей, Она же могла смотреть на него и на всех своих детей в его глазах. Это и значит смотреть внутрь себя, от звезд до радуги, от мозга костей до кожи цвета корицы, и до воздуха, и до ветров. Так было. Таков Хуан Диего.

 

(Когда дон Хуан умолкает, я тоже молчу. Он садится на стул напротив меня, и к нему подходят мои неразлучные спутники, они ложатся у его ног и вздыхают. Вздыхают шелковые нити; бродят радары шелковых нитей; шелковые нити, рассыпавшиеся, как гуси, как ветки цветущих черешен, как колокола дальних обителей, полные страсти, юности и безграничного желания разодрать невозмутимый лик правды - если она только существует - францисканцев, так ожидавших прихода шамана.)