Когда я, казалось, превратился в дерево со стволом и ветками,
Немеющими, каменеющими, а все ж множащими
Листы лавра, мягко сияющие лавровые ветви,
Дрожащие, трепещущие, сжимающиеся, борющиеся с онемением,
Пробирающимися в их вены из умирающего ствола и ветвей!
Безнадежно, О юность, бежать зова Аполлона.
Бросайся в огонь, умри с песней весны,
Если весной время умереть. Ибо никто не должен видеть
Лик Аполлона и остаться жить, и вы должны выбрать
Меж мгновенной смертью в пламени и смертью после многих лет печали,
С пущенными в землю крепко корнями, чувствуя жуткую руку,
Не столько даже в стволе, сколь в ужасном онемении,
Подъемлющемся к листам, что никогда не перестают
Жить, покуда вы не умрете. О мои листы,
Слишком сухие для венков, лишь годящиеся
Для урн памяти, ценимых, возможно, как темы песен
Для героических сердец, бесстрашных певцов, любящих жизнь -
Аполлон Дельфийский!
Спуниада
Как Джон Кабанис к цели вел народ,
К свободе для Спун Ривер, как познал,
Он горечь пораженья, и к чему
Борьба враждебных партий привела,
Как лопнул Родса банк, что принесло
Потери многим, горе и печаль,
И породило злобу в свой черед,
А та зажгла Анархии огонь,
И так сгорело здание суда,
На пепелище ж был воздвигнут храм
И там Прогресс вознесся - муза, пой!
Ты, что улыбкой озарила лик
Слепца-хиосца, видевшего вьявь
Троянцев, греков, словно муравьев
Ползущих у Скамандра по стен́ам,
Бегущих, догоняющих... огни
Процессий похоронных, гекатомб
Священных, это все из-за нее,
Елены той, что в Трою унеслась
Вослед Парису, милому дружку;
Пелеева гнев сына, что лишен
Добычи сладостной, Крессиды, был,
Наложницы любимой.
Но скажи
Нам ты сперва, Мом, ночи сын, от глаз
Ничто от чьих не скроется, и ты
Улыбчивая Талия, чем был
Меж Родсом и Кабанисом раздор
Рожден? А тем, что Флосси, Джона дочь,
С бродячими актерами сбежав,
Вернулась, и, браслетами звеня И с́ерьгами сверкая, обошла
Все улицы деревни, речь её
Была змеиной мудрости полна,
Улыбки хитрой тень в ее глазах.
Тут Томас Родс, что банком управлял И церковью, публично осудил
Девицы поведенье; и народ
Шептаться стал, неласково глядеть;
Заметила она.
Но без стыда
Под флейт и скрипок звуки танцевать
Решила гордо на виду у всех,
Смущая всей деревни молодежь,
Что лишь недавно для молитвы вновь
Сердца открыла, проповеди вняв
Всех искренних за нравственность борцов.
Их позабыв, юнцы пустились в пляс,
От Флосси глаз не в силах отвести,
Чей платья низкий вырез взор манил
Долины снежной склоны проследить,
Покуда не исчезнут в белизне.
И танец тот веселье всем принес
Взамен унынья.
Миссис Уллиамс в срок
С заказами справляться не могла
На шляпки; быстро каждая швея
Строчила платья резвою иглой;
И сундуки открыты были вновь,
Где кружева хранились; в ход пошел
Запас сережек, брошек и колец,
Вся молодежь одеждой увлеклась;
Записочки писались, у дверей
Красавиц местных видели цветы
Нередко, и влюбленных череда
Гуляла по холмам, по-над рекой.
Ряды пустели в церкви, и тогда
Один из богоизбранных сказал:
"Блудница вавилонская средь нас;
Восстаньте и гоните грех долой!"
И Джон Кабанис в гневе понял вдруг,
Что с этими людьми не по пути
Ему; тогда из церкви он ушел
И либеральным кандидатом стал
На должность мэра.
Началась война
За голоса: был мэром А.Д. Блад.
И скоро слухи разные пошли
О банке, и о займах, что набрал
Сын Родса для покрытия потерь
В зерноторговле; деньги стали все
Cнимать со счета, отчего еще
Проблемы банка больше возросли.
Тут либералы стали обсуждать,
Что можно было б новый банк открыть,
И вот тогда-то старый прогорел
Под плач и ругань; только смех стоял
У либералов в лагере. Они
У Биндла в зале вместе собрались
Для обсуждения текущих дел.
На сцене, возвышавшейся над залом,
Где граждане расселись по рядам,
И где халтурно сделанный портрет
Висел Шекспира, лупоглаз и схож
С людьми, что Крисчен Доллман нанимал,
Взирая на просцениум сидел
Уитни Хармон, знаменит давно
И руганью, и склонностью к вранью,
И вот он так к мятежникам воззвал:
"Что ж мы, теперь без боя клике жадных
Бесстрастных, хитрых псалмопевцев так
