XIV. Хлеб и соль
Госпожа де Морсер прошла со своим спутником под зеленые своды липовой аллеи, которая вела к теплице. – В гостиной было слишком жарко, не правда ли, граф? – сказала она. – Да, сударыня, и ваша мысль открыть все двери и ставни – прекрасная мысль. Говоря эти слова, граф заметил, что рука Мерседес дрожит. – А вам не будет холодно в этом легком платье, с одним только газовым шарфом на плечах? – сказал он. – Знаете, куда я вас веду? – спросила графиня, не отвечая на вопрос. – Нет, сударыня, – ответил Монте-Кристо, – но, как видите, я не противлюсь. – В оранжерею, что виднеется там, в конце этой аллеи. Граф вопросительно посмотрел на Мерседес, но она молча шла дальше, и Монте-Кристо тоже молчал. Они дошли до теплицы, полной превосходных плодов, которые к началу июля уже достигли зрелости в этой температуре, рассчитанной на то, чтобы заменить солнечное тепло, такое редкое у нас. Графиня отпустила руку Монте-Кристо и, подойдя к виноградной лозе, сорвала гроздь муската. – Возьмите, граф, – сказала она с такой печальной улыбкой, что, казалось, на глазах у нее готовы выступить слезы. – Я знаю, наш французский виноград не выдерживает сравнения с вашим сицилианским или кипрским, но вы, надеюсь, будете снисходительны к нашему бедному северному солнцу. Граф поклонился и отступил на шаг. – Вы мне отказываете? – сказала Мерседес дрогнувшим голосом. – Сударыня, – отвечал Монте-Кристо, – я смиренно прошу у вас прощения, но я никогда не ем муската. Мерседес со вздохом уронила гроздь. На соседней шпалере висел чудесный персик, выращенный, как и виноградная лоза, в искусственном тепле оранжереи. Мерседес подошла к бархатистому плоду и сорвала его. – Тогда возьмите этот персик, – сказала она. Но граф снова повторил жест отказа. – Как, опять! – сказала она с таким отчаянием в голосе, словно подавляла рыдание. – Право, мне не везет. Последовало долгое молчание; персик, вслед за гроздью, упал на песок. – Знаете, граф, – сказала наконец Мерседес, с мольбой глядя на Монте-Кристо, – есть такой трогательный арабский обычай: те, что вкусили под одной крышей хлеба и соли, становятся навеки друзьями. – Я это знаю, сударыня, – ответил граф, – но мы во Франции, а не в Аравии, а во Франции не существует вечной дружбы, так же как и обычая делить хлеб и соль. – Но все-таки, – сказала графиня, дрожа и глядя прямо в глаза Монте-Кристо, и почти судорожно схватила обеими руками его руку, – все-таки мы друзья, не правда ли? Вся кровь прихлынула к сердцу графа, побледневшего, как смерть, затем бросилась ему в лицо и на несколько секунд заволокла его глаза туманом, как бывает с человеком, у которого кружится голова. – Разумеется, сударыня, – отвечал он, – почему бы нам не быть друзьями? Этот тон был так далек от того, чего жаждала Мерседес, что она отвернулась со вздохом, более похожим на стон. – Благодарю вас, – сказала она. И она пошла вперед. Они обошли весь сад, не проронив ни слова. – Граф, – начала вдруг Мерседес, после десятиминутной молчаливой прогулки, – правда ли, что вы много видели, много путешествовали, много страдали? – Да, сударыня, я много страдал, – ответил Монте-Кристо. – Но теперь вы счастливы? – Конечно, – ответил граф, – ведь никто не слышал, чтобы я когда-нибудь жаловался. – И ваше нынешнее счастье смягчает вашу душу? – Мое нынешнее счастье равно моим прошлым несчастьям. – Вы не женаты? – Женат? – вздрогнув, переспросил Монте-Кристо. – Кто мог вам это сказать? – Никто не говорил, но вас несколько раз видели в Опере с молодой и очень красивой женщиной. – Это невольница, которую я купил в Константинополе, дочь князя, которая стала моей дочерью, потому что на всем свете у меня нет ни одного близкого человека. – Значит, вы живете одиноко? – Одиноко. – У вас нет сестры… сына… отца? – Никого. – Как вы можете так жить, не имея ничего, что привязывает к жизни? – Это произошло не по моей вине, сударыня. Когда я жил на Мальте, я любил одну девушку и должен был на ней жениться, но налетела война и умчала меня от нее, как вихрь. Я думал, что она достаточно любит меня, чтобы ждать, чтобы остаться верной даже моей могиле. Когда я вернулся, она была уже замужем. Это обычная история каждого мужчины старше двадцати лет. Быть может, у меня было более чувствительное сердце, чем у других, и я страдал больше, чем страдал бы другой на моем месте, вот и все. Графиня приостановилась, словно ей не хватило дыхания. – Да, – сказала она, – и эта любовь осталась лежать камнем на вашем сердце… Любишь по-настоящему только раз в жизни… И вы не виделись больше с этой женщиной? – Никогда. – Никогда! – Я больше не возвращался туда, где она жила. – На Мальту? – Да, на Мальту. – Она и теперь на Мальте? – Вероятно. – И вы простили ей ваши страдания? – Ей – да. – Но только ей; вы все еще ненавидите тех, кто вас с ней разлучил? – Нисколько. За что мне их ненавидеть? Графиня остановилась перед Монте-Кристо; в руке она все еще держала обрывок ароматной грозди. – Возьмите, – сказала она. – Я никогда не ем муската, сударыня, – ответил Монте-Кристо, как будто между ними не было никакого разговора на эту тему. Графиня жестом, полным отчаяния, отбросила кисть винограда в ближайшие кусты. – Непреклонный! – прошептала она. Монте-Кристо остался столько же невозмутимым, как если бы этот упрек относился не к нему. В эту минуту к ним подбежал Альбер. – Матушка, – сказал он, – большое несчастье! – Что такое? Что случилось? – спросила графиня, выпрямляясь во весь рост, словно возвращаясь от сна к действительности. – Несчастье, ты говоришь? В самом деле, теперь должны начаться несчастья! – Приехал господин де Вильфор. – И что же? – Он приехал за женой и дочерью. – Почему? – В Париж прибыла маркиза де Сен-Меран и привезла известие, что маркиз де Сен-Меран умер на пути из Марселя, на первой остановке. Госпожа де Вильфор была так весела, что долго не могла понять и поверить; но мадемуазель Валентина при первых же словах, несмотря на всю осторожность ее отца, все угадала; этот удар поразил ее, как громом, и она упала в обморок. – А кем маркиз де Сен-Меран приходится мадемуазель Валентине де Вильфор? – спросил граф. – Это ее дед по матери. Он ехал сюда, чтобы ускорить брак своей внучки с Францем. – Ах, вот как! – Теперь Францу придется подождать. Жаль, что маркиз де Сен-Меран не приходится также дедом мадемуазель Данглар! – Альбер, Альбер! Ну, что ты говоришь? – с нежным упреком сказала г-жа де Морсер. – Он вас так уважает, граф, скажите ему, что так не следует говорить! Она отошла на несколько шагов. Монте-Кристо взглянул на нее так странно, с такой задумчивой и восторженной нежностью, что она вернулась назад. Она взяла его руку, сжала в то же время руку сына и соединила их. – Мы ведь друзья, правда? – сказала она. – Я не смею притязать на вашу дружбу, сударыня, – сказал граф, – но, во всяком случае, я ваш почтительнейший слуга. Графиня удалилась с невыразимой тяжестью на сердце; она не отошла и десяти шагов, как граф увидел, что она поднесла к глазам платок. – У вас с матушкой вышла размолвка? – удивленно спросил Альбер. – Напротив, – ответил граф, – ведь она сейчас при вас сказала, что мы друзья. И они вернулись в гостиную, которую только что покинули Валентина и супруги де Вильфор. Моррель, понятно, вышел вслед за ними.
|