СТРАНА БАШЕН
Stop-кадр 3 секунды. В stop-кадре вмещается до 29 символов прописными буквами до 23 символов заглавными буквами
«Бегущая» строка транслируется в фильмах, сериалах (за исключением детских) и некоторых программах с 20.00 текущего дня до 19.00 следующего дня.
Объявления в «бегущую» строку на текущий день принимаются до 15.00. Все объявления на текущий день поданные после 15.00 принимаются по двойному тарифу. На «бегущую» строку скидки не распространяются.
Пример подсчёта слов
СТРАНА БАШЕН Давным-давно, в незапамятные времена, захотелось седому великану Лагзцити[1] схватить заходящее солнце. Холодно-старому в ледяной шубе, жадно тянется к солнечному теплу промерзшее до костей тело. Потянулся белоголовый великан рукой к закату. Но не удалось ему схватить солнце, и в гневе зажал угрюмый старик в ладони протянутой руки маленький аул Масгута. Так и застыл с той поры седой великан, с вытянутой вправо, высохшей старческой рукой, а аул и поныне лежит во впадине его ладони, купаясь в сверкающих лучах солнца. Под аулом, далеко внизу, с трех сторон змеей обвила скалу река Кадласан[2]. Осенью, в лунные ночи, стальным клинком блестит затихшая река. Но весной, пробудившись от сна, начнет она потягиваться, нальется до краев, вздуется и с шумом и ревом бурно устремится вперед, сокрушая на своем пути скалы и швыряя их друг на друга. Гневный гул бушующей реки несется тогда к аулу. Но не под силу кипящим волнам черной пучины смыть сакли, что гнездятся высоко под облаками; не перегрызть им могучих скал великана Лагзцити. И с воем то гневным, то жалобным буйно несется голодная река дальше вниз, в ущелье, к далеким полям. По ту сторону реки, с высот Гнухского хребта, навстречу аулу сбегают одетые в мягкую зелень холмы, карабкаясь друг на друга, и, как любопытные дети, поглядывают на аул Разукрашенные березой, рябиной, алой калиною и густым орешником они, точно наперегонки, спешат к аулу На вос токе и западе горы покрыты сосновым лесом. Дремотно стоит гора Лагзцити и глухим шёпотом рассказывает таинственные сказки, — кто знает, о чем, кто разгадает, для кого? В ауле «вокруг него, на горных уступах и плечах то ниже, то выше стоят полуразрушенные башни отцов и дедов. Кажется, что они, несясь в стремительном беге к высотам Лагзцити, старались обогнать друг друга, но вдруг в изнеможении застыли на месте. Стертыми зубами, кое-где торчащими во рту великана, кажутся они. Даже в солнечный день трудно отличить их, бледносерых, от серых же холмов, на которых они стоят. В непогоду же они прячутся в туман и угрюмо глядят на аул, похожие па силуэты великанов, завернувшихся в бурки. Древни эти башни, свидетели былого! Тела их изранены пулями кровников[3] и ядрами пушек русского царя, и только пожелтевший от времени мох прикрывает их старые, незаживающие раны. Непробудным сном спят башни! Шагают годы, века и эпохи проходят мимо них, меняется жизнь, но башни спят... Кто теперь помнит, как жили они? Кто поведает о том, как, точно черное пиво, кипела и бурлила жизнь в каменном нутре этих твердынь, как черные глазницы бойниц вспыхивали пороховым огнем, как по несокрушимым бокам башен змеями ползли царские войска, а наши деды, закаленные природой и жизненными невзгодами, защищались, годами отсиживаясь в надежных башнях, или смело нападали на врага. Бежит время, неудержимо вертится колесо жизни, — попробуй, — останови! Многое видели старые башни, но кто расскажет теперь о них? Не сидит уж больше на ныхасе[4], не посещает пиров, не выходит в народ Барсагаты Баймат. Не счесть, сколько ему лет! Непреодолимой тяжестью клонят годы его плечи к земле. Гнутся слабые, тонкие, как жерди, ноги, не держат больше тела, и руки впились в крепкую палку, срезанную с чинары. Глубокие морщины покрывают его лицо, точно трещины скалу, — поди угадай, когда появились эти борозды — десять или сто лет тому назад? Не подходит уже старый Баймат близко к людям, как башня своих отцов, держится он вдали от аула, сторонится всех. Давно отжил он свой век, неизмеримо далека от него теперешняя жизнь; чужды, непонятны ему новые люди. Поутру кто-нибудь из внучат сует в иссохшую руку старика кусок ячменного чурека и чашку сылы[5]. И долго и трудно пережевывают пищу беззубые челюсти Баймата. Потом поднимается он с калатчина[6] отца и, вручив свою судьбу палке, медленно направляется к холму Царциата. Там, в родовом склепе, погребен его отец. У подножия склепа стоит их наполовину развалившаяся башня. Потускнел свет в глазах Баймата, не отличить уж ему каменной ограды от груды сложенного кизяка. Годами сидит старик у очага, годами стелется по скале дым горящего кизяка и хвороста. Этот дым давно выел ему глаза. Как дойдет Баймат до башни, опустится на зеленую траву и до самого вечера не тронется с места. Не отличить тогда старика от башни. Старая, облезлая папаха его, как осевшая набок крепость дедов. Как пожелтевший мох из расщелины стены, выглядывают из прорех клочья сбившейся шерсти. Гнется спина к палке, как наклонившаяся башня, пытающаяся укрыться от пушечных ядер русского царя. И только одно отличает старого Баймата от мертвых памятников старины: это его не перестающие двигаться челюсти. Лениво, как у быка на покое, ворочаются они, выжимая из табачных листьев коричневатую жижицу.
|
