Слово 70. О путях, приближающих к Богу и открывающихся человеку из приятности дел ночного бдения, и о том, что делатели оного все дни жизни своей питаются медом

Не думай, человек, чтобы во всем иноческом делании было какое-либо занятие важнее ночного бдения. Подлинно, брат, оно и важнее, и необходимее всего для воздержного. Если у подвижника не будет рассеяния и возмущения делами телесными и попечением о преходящем, но соблюдет он себя от мира и бдительно охранит себя, то ум его в краткое время воспарит как бы на крыльях, и возвысится до услаждения Богом[549], скоро приидет в славу Его, и по своей удободвижности и легкости плавает в ведении, превышающем человеческую мысль. Если монах с рассудительностью пребывает во бдении, то не смотри на него, как на плотоносца. Ибо подлинно это дело ангельского чина. Невозможно, чтобы те, которые всю жизнь проводят в этом занятии, оставлены были Богом без великих дарований за их трезвенность, бодрственность сердца и попечительное устремление к Нему помыслов своих. Душа, трудящаяся над тем, чтобы пребывать в сем бдении, и благоприлично живущая, будет иметь херувимские очи, чтобы непрестанно возводить ей взор и созерцать небесное зрелище.

Я думаю, что с ведением и рассудительностью избравшему этот великий и божественный труд и решившемуся нести на себе тяготу сию, невозможно не подвизаться в этом прославленном, избранном им деле[550] и не охранять себя днем от мятежа сходбищ и от попечения о делах, в опасении иначе лишиться дивного плода и великого наслаждения, какое надеется получить от сего. Кто нерадит о сем, о том смело скажу, что не знает он, для чего трудится, воздерживается от сна, томит себя продолжительным стихословием, утруждением языка и всенощным стоянием, тогда как ум его не участвует в псалмопении и молитве его, но, как бы водясь привычкою, трудится безрассудно. И если это не так, как сказал я, то почему же лишен он возможности, при постоянном своем сеянии, над которым трудится, пожать величайшие благодеяния и плод?

Ибо если бы вместо сих забот упражнялся он в чтении Божественных Писаний, которое укрепляет ум, особливо же служит орошением молитве, помогает бдению, с которым оно тесно соединено, и подает свет разумению, то в сем чтении обрел бы вождя на стезю правую, обрел бы то, что сеет вещество, питающее молитвенное созерцание, и что удерживает помышления от парения, не дает им кружиться и жить в суетном, непрестанно посевает в душе памятование о Боге, указует пути святых, благоугодивших Богу, и делает так, что ум приобретает тонкость и мудрость,— словом, обрел бы зрелый плод таковых деланий.

Для чего же, человек, так нерассудительно распоряжаешься собою? Ночью совершаешь всенощное стояние и утруждаешь себя псалмопениями, песнословиями и молениями — но ужели тяжелым, а не малым кажется тебе, посредством кратковременной рачительности во время дня, сподобиться благодати Божией за злострадание твое в другом? Для чего утруждаешь себя: ночью сеешь, а днем развеиваешь труд свой — и оказываешься бесплодным; расточаешь бодрственность, трезвенность и горячность, которую приобрел,— напрасно губишь труд свой в мятежных сношениях с людьми и делах, без всякого основательного к тому предлога? Ибо если бы у тебя ночному упражнению сообразными сделались дневное делание и горячность сердечной беседы и не было бы промежутка между тем и другим, то в короткое время мог бы ты припасть к персям Иисусовым.

Но из сего явствует, что живешь ты нерассудительно и не знаешь, для чего монахам надобно бодрствовать. Думаешь, что установлено сие для того только, чтобы трудиться тебе, а не для чего-либо другого, отсюда рождающегося. Но кто сподобился от благодати уразуметь, в надежде на что подвижники противятся сну, делают принуждение природе и в бодрственном состоянии тела и помышлений своих каждую ночь приносят прошения свои, тот знает силу, проистекающую от дневного охранения, знает, какую помощь дает оно уму в ночном безмолвии, и какую власть над помыслами, какую чистоту и попечение[551] дарует ему непринужденно и без борьбы, и дает ему свободно познать благородство слов. А я говорю, что если бы тело по немощи своей ослабело и не могло поститься, то ум одним бдением может стяжать устроение души и дать уразумение сердцу к познанию духовной силы, если только не уничтожатся у него от развлечения[552] дневные причины[553].

Посему тебя, желающего приобрести трезвенный пред Богом ум и познание новой жизни, умоляю — во всю жизнь твою не быть нерадивым к пребыванию во бдении. Ибо им отверзутся тебе очи — увидеть всю славу сего жития и силу пути правды. А если (чего да не будет!) снова появится в тебе помысл слабости и станет, может быть, гнездиться в тебе, потому что восхощет искусить тебя Помощник твой, обыкновенно попускающий тебе — во всем подобном сему, в горячности ли то, или в холодности, изменяться по какой-либо причине, или по немощи тела, или по невозможности для тебя переносить труд обычно совершаемых тобою продолжительного псалмопения, рачительной молитвы, многочисленных коленопреклонений, какие привык ты всегда совершать, то с любовью умоляю тебя: если не станет в тебе этого и не возможешь исполнять сего, то, хотя сидя, бодрствуй и молись в сердце, но не засыпай, и все меры употреби без сна провести ночь эту, сидя и помышляя о добром. Не ожесточай сердца своего и не омрачай его сном, и снова приидут к тебе, по благодати, прежняя горячность, и легкость, и сила, и, взыграв, будешь угождать Богу, благодаря Его; потому что холодность сия и таковая тягость попускается на человека для испытания и искушения. И если возбудит он себя и с горячностью и с малым себе принуждением отрясет от себя это, то приближается к нему благодать, как было прежде, и приходит к нему иная сила, в которой сокрываются всякое благо и все роды помощи. И в изумлении дивится человек, припоминая прежнюю тягость и нашедшую на него легкость и силу и представляя себе эту разность, и удободвижность, и то, как внезапно приял он в себя такое изменение. И с сего времени умудряется и, если найдет на него подобная тягость, познает ее по прежнему своему опыту. А если человек не будет подвизаться в первое время, то не может приобрести сей опытности. Видишь ли, насколько умудряется человек, когда возбудит себя несколько и претерпит во время брани — если только не изнемогло телесное естество? Но это уже не борьба, а необходимость немощи: ибо в сем случае нет пользы, чтобы боролось естество; во всех же прочих случаях хорошо человеку принуждать себя ко всему, что полезно для него.

Итак, всегдашнее безмолвие вместе с чтением, умеренное вкушение снедей и бдение скоро возбуждают мысль к изумлению, если не будет какой причины, нарушающей безмолвие. Мысли, возбуждающиеся в безмолвствующих сами собою, без преднамеренного усилия, делают, что оба ока, льющимися из них слезами и обилием своим омывающими ланиты, уподобляются купели крещения.

Когда тело твое будет укрощено воздержанием, бдением и внимательностью безмолвия[554], но почувствуешь, что тело твое, без естественного движения, находится в остроте блудной страсти, тогда знай, что искушен ты помыслом гордыни. Посему примешай пепла в пищу свою, прилепи к земле чрево свое и исследуй, о чем ты помышлял, уразумей изменение естества своего и противоестественные дела свои, и тогда, может быть, помилует тебя Бог, пошлет тебе свет, чтобы научиться тебе смирению и не возрастало в тебе зло твое. Посему не перестанем подвизаться и прилагать старание, пока не увидим в себе покаяния, не обретем смирения и не упокоится сердце наше в Боге. Ему слава и держава во веки веков! Аминь.