Метод науки

Я так часто описывал то, что я считаю автокорректирующим методом, которым действует наука, что здесь могу быть предельно краток: метод науки – это метод смелых, дерзких предположений и изобретательных и решительных попыток их опровергнуть.

Дерзкая теория – это теория с богатым содержанием – во всяком случае, более богатым, чем у теории, которую, как мы надеемся, она должна сменить.

Что наши предположения должны быть дерзкими, непосредственно вытекает из того, что я говорил о цели науки и о приближении к истине: дерзость, или богатство содержания, связано с богатством истинностного содержания; поэтому ложностное содержание на первых порах можно игнорировать.

Вместе с тем возрастание истинностного содержания само по себе не гарантирует увеличения правдоподобности. Поскольку увеличение содержания – дело чисто логическое, и поскольку истинностное содер­жание возрастает вместе с ростом содержания, единственное поле для научных дебатов – и особенно для эмпирических проверок – это вопрос о том, не возрастает ли при этом и ложностное содержание? Таким обра­зом, наш конкурентный поиск правдоподобности превращается, прежде всего с эмпирической точки зрения, в конкурентное сравнение ложностных содержаний (что некоторые люди воспринимают как парадокс). Похоже, что и в науке (как однажды сказал Уинстон Черчилль) войны никогда не выигрываются, а всегда проигрываются.

Мы никогда не можем быть абсолютно уверены в том, что наша тео­рия не провалится. Все, что мы можем сделать – это искать ложностное содержание нашей лучшей теории. Мы делаем это, пытаясь опроверг­нуть нашу теорию, то есть пытаясь подвергнуть ее суровым испытаниям с использованием всего имеющегося у нас объективного знания и всей нашей изобретательности. Конечно, всегда возможно, что наша теория будет ложной, даже если она выдержит все эти испытания – наш поиск правдоподобности это допускает. Но если она пройдет все эти испыта­ния, то у нас может быть хорошее основание предположить, что у нашей теории, у которой (как мы знаем) истинностное содержание больше, чем у ее предшественницы, может быть не больше ложностного содержания. И если нам не удастся опровергнуть новую теорию, особенно в тех обла­стях, в которых ее предшественница была опровергнута, то мы можем считать это одним из объективных оснований для предположения, что эта новая теория представляет собой лучшее приближение к истине, чем прежняя теория.

Теория лучше не потому, что она ближе к истине, а потому что она выдержала более строгий экзамен на ложность, т.е. дальше от лжи.