Арто и великая загадка

Задача всякого произведения — ставить вопросы. Когда мы обнаруживаем, что некоторые из волнующих нас вопросов ставят и другие, в нас тотчас пробуждается интерес. Тот факт, что на другом конце земли кто-то проделывает такой же эк­сперимент, вызывает у нас желание узнать о его результате. Это естественно.

Мы основали нашу первую исследова­тельскую группу в лондонской Академии музы­кального и драматического искусства в 1964 году, задолго до визита Гротовского. В то время групповая работа не была еще в моде. Я хорошо помню, как на одном из этапов, когда мы работали над звуками, голосом, жестами и движением, один приятель сказал мне: «Я был недавно в Польше и встретился там с челове­ком, занимающимся экспериментальной рабо­той, которая будет тебе интересна». Конечно, меня это заинтересовало: я должен был знать, что делает Гротовский.

Гротовский, в свою очередь, сказал мне, что когда он работал над интересовавшими его вещами, кто-то сказал ему: «Все, что ты делаешь, основано на Арто»[40]. В то время Гротов-

ский еще не знал, кто такой Арто. И я тоже. Когда я снимал фильм «Повелитель мух»[41], ко мне обратилась одна женщина и спросила, не напишу ли я небольшую статью об Арто для ма­ленькой авангардистской газеты; она кроме того пригласила меня прочитать лекцию и ответить на вопросы о влиянии Арто на меня и наш театр.

Меня в то время совершенно не занимали театральные теории, и поэтому я не имел ни малейшего представления о том, кто такой этот Арто. Но то обстоятельство, что женщина писала мне не только с явной заинтересованностью, но и с твердым убеждением, что я не мог не слышать об Арто, за­ставило меня задуматься. Я зашел в книжный магазин, увидел книгу Антонена Арто и купил ее: так я впервые познакомился с Арто. Подспудно, в течение многих лет, подготавливалась почва, и теперь я созрел для того, чтобы его воспринять. В то же время внутренний голос предупреждал меня, что даже самый оригинальный взгляд на вещи даст возможность увидеть лишь какой-то ракурс, разгадать лишь еще одну сторону великой за­гадки театра.

С Гротовским у нас возникла большая дружба; мы уви­дели, что у нас общие цели. Но мы шли разными путями. Работа Гротовского ведет его все глубже и глубже во внутренний мир актера, к тому пределу, когда актер перестает быть актером и остается одна человеческая сущность. Для этого нужно активи­зировать каждую клетку тела и раскрыть его секреты. Поначалу, чтобы обострить этот процесс, необходимы режиссер и зритель. Однако по мере углубления процесса все внешнее должно от­ступить, пока, наконец, не будет больше ни театра, ни артиста, ни зрителя — будет одинокий человек, разыгрывающий сам с собой свою последнюю драму. Для меня театр движется про­тивоположным путем, идя от интровертного существования к экстравертному. Ощущаемое присутствие артистов и ощущае­мое присутствие зрителей может создать пространство исклю­чительной напряженности, в котором исчезают все барьеры и незримое становится реальным. Тогда публичная правда и лич­ная правда оказываются неразрывными частями одного сущнос­тного переживания.