УЛ. СВАРВАРГАТАН, 11.15

 

Несмотря на то, что машина тестя блестела чистотой, салон был насквозь пропитан запахом дерева и масляной краски. По профессии Стуре был плотником и зарабатывал на жизнь строительством пристроек для дачников.

Магнус забрался на заднее сиденье. Передав сыну корзину с Бальтазаром, Давид сел вперед. Почесывая затылок, Стуре изучал карту города, вырванную из телефонного каталога.

— Хеден, Хеден...

— По-моему, на карте его нет, — сказал Давид. — Это в районе Ервафельтет, в сторону Акаллы.

— Акалла, значит?

— Да. Северо-западное направление.

Стуре покачал головой:

— Может, лучше сам за руль сядешь?

— Думаю, не стоит, — ответил Давид, — я пока еще не вполне... короче, не стоит.

Стуре поднял голову от карты. Чуть улыбнувшись, он наклонился и открыл бардачок.

— Вот, прихватил с собой. — Он протянул Давиду две деревянные фигурки, каждая сантиметров пятнадцать в высоту.

Куклы были до блеска отшлифованы детскими руками. Это была парочка — мальчик и девочка, и Давид хорошо знал их историю. Когда Ева была маленькой, Стуре работал на стройке в Норвегии — две недели в отъезде, неделя дома. В один из своих приездов он вырезал из дерева две фигурки для дочки — Еве тогда было шесть лет. К его радости, они тут же стали ее любимыми игрушками — она предпочитала их даже Барби с Кеном.

Но самое забавное, что она назвала девочку Евой, а мальчика Давидом.

Ева рассказала Давиду эту историю через несколько месяцев после их знакомства.

— Это судьба, — сказала она, — видишь, я еще в шесть лет все решила.

Давид закрыл глаза, крутя фигурки в руках.

— Знаешь, зачем я их тогда смастерил? — спросил Стуре, не отводя глаз от дороги.

— Нет.

— Подумал — а вдруг что. Работа у меня была опасная, вот я и решил — мало ли, помру не ровен час... А так хоть что-то после меня останется. Откуда ж мне было знать, что я всех переживу. — Стуре вздохнул.

В его словах прозвучала горечь. Шесть лет назад мать Евы умерла от рака, и Стуре никак не мог смириться с этой несправедливостью — уж лучше бы он умер вместо нее.

Стуре покосился на куколок:

— В общем... Хотелось хоть какую-нибудь память о себе оставить.

Давид кивнул и задумался. Что он оставит после себя Магнусу? Кучи бумаг. Записи своих выступлений. За всю свою жизнь он ничего не сделал своими руками. По крайней мере, ничего такого, что стоило бы хранить.

Давид указывал дорогу как мог. Стуре ехал так медленно, что пару раз им даже сигналили. В конце концов они добрались до места и припарковались на пустыре под наспех сооруженным знаком стоянки. Часы показывали без десяти двенадцать. Импровизированная парковка была уже забита машинами. Стуре выключил зажигание, но выходить не стал.

— Хоть за парковку платить не надо, — произнес Давид, чтобы нарушить гнетущую тишину. Магнус открыл дверь и вылез из машины, прижимая к груди корзину с кроликом. Руки Стуре по-прежнему лежали на руле. Он оглядел толпу, теснившуюся у ворот.

— Мне страшно, — выговорил наконец он.

— Понимаю, — ответил Давид. — Мне тоже.

Магнус постучал в стекло:

— Ну пойдемте уже!

Стуре взял кукол и вышел из машины. Всю оставшуюся дорогу он крепко сжимал их в кулаке.

 

Район был обнесен новым металлическим ограждением, придававшим ему жутковатое сходство с концлагерем, чем он, в общем-то, и являлся, учитывая буквальный смысл этого слова. Место, предназначенное для большого скопления людей. Правда, сейчас люди толпились по другую сторону решетки, а за ограждением, среди угрюмых серых домов, было совершенно безлюдно.

Входа было два, и у каждого стояло по четыре охранника. И, хотя у них не было ни автоматов, ни дубинок, — видимо, считалось, что в них нет необходимости, — сложно было поверить, что все это происходит в современной Швеции. Впрочем, Давида смущала не столько эта скрытая угроза, сколько ощущение цирка — толпа напоминала ему нетерпеливую публику, жаждущую зрелищ. Мысль о том, что Ева сейчас там, в самом сердце этого цирка, была невыносимой.

К Давиду подошел какой-то молодой человек и протянул листовку.