Глава 40. Проводка перегорела, когда Харри сунул ножницы в розетку, поэтому они вновь сидели при неровном свете стеариновой свечи

 

Проводка перегорела, когда Харри сунул ножницы в розетку, поэтому они вновь сидели при неровном свете стеариновой свечи. Лёкен откупорил бутылку «Джима Бима».

– Что морщитесь, Холе? Запах не нравится?

– Запах тут ни при чем.

– А вкус?

– И вкус отличный. Мы с Джимом старые друзья.

– Понятно, – сказал Лёкен и опрокинул в себя рюмку. – Но теперь вы с ним не дружите?

– Говорят, он плохо на меня влияет.

– С кем же вы водите компанию теперь?

Харри поднял бутылку кока-колы.

– С американским культурным империализмом.

– Что, завязали?

– Осенью пил пиво.

Лёкен усмехнулся. Ласково и уверенно, как Эрик Бю в своей телепрограмме.

– Значит, вот как. А я-то думал, отчего это Торхус выбрал именно вас.

Харри понял, что ему сделали скрытый комплимент и что Торхус обычно выбирает гораздо больших идиотов. Что выбор объясняется чем-то иным, нежели тем, что он негодный полицейский.

Харри кивнул на бутылку:

– Что, заглушает тошноту?

Лёкен вопросительно посмотрел на него:

– То есть помогает на какое-то время забыть о работе? Забыть о мальчиках, о снимках, обо всем этом дерьме?

Лёкен выпил и налил еще. Сделав глоток, он отставил стакан и откинулся на спинку стула.

– Я прошел специальную подготовку, чтобы справляться с этой работой, Харри.

Харри слабо представлял себе такую подготовку.

– Я знаю, как они рассуждают, что ими движет, что доставляет им удовольствие, каким соблазнам они поддаются. – Лёкен достал свою трубку. – Я раскусил их уже очень давно.

Харри не знал, что сказать. И поэтому промолчал.

– Говорите, завязали? А вы способны на это, Холе? Вы умеете сказать «нет»? Как в той истории с сигаретами – принять решение и твердо на нем стоять?

– Ну, в общем, да, – ответил Харри. – Проблема только в том, что решения эти оказываются не всегда хорошими.

Лёкен снова усмехнулся. А Харри вспомнил старого друга, который усмехался точно так же. Друга он похоронил в Сиднее, но тот все равно регулярно являлся к Харри по ночам.

– Тогда мы с вами похожи, – сказал Лёкен. – Я ни разу в жизни не дотронулся до ребенка. Да, я мечтал, воображал себе это, до слез, но никогда в жизни этого не сделал. Понимаете меня?

Харри сглотнул. Его охватило смятение.

– Не знаю, сколько мне было лет, когда меня впервые изнасиловал мой отчим, но кажется, не больше пяти. Я рубанул его по ляжке топором, когда мне исполнилось тринадцать. Задел артерию, он потерял сознание и чуть не погиб. Но он выжил и стал калекой. Говорил всем, что произошло несчастье, что сам себя рубанул топором, когда колол дрова. Мы были квиты.

Лёкен поднял стакан и угрюмо посмотрел на коричневую жидкость.

– Вам, наверное, кажется, что это чистейший парадокс, – произнес он. – Но по статистике, дети, пережившие сексуальные домогательства, чаще всего сами потом становятся насильниками, верно?

Харри скривился.

– Это правда, – продолжал Лёкен. – Педофилы хорошо знают, какие страдания они причиняют детям, ведь многие из них сами пережили в детстве и страх, и стыд, и чувство вины. Кстати, вам известно, что, по мнению многих психологов, есть близкое родство между либидо и влечением к смерти?

Харри покачал головой. Лёкен опрокинул стакан и перестал улыбаться.

– Это как укус вампира. Думаешь, что умер, а просыпаешься и сам делаешься вампиром. Бессмертным, с ненасытной жаждой крови.

– И с вечным стремлением к смерти?

– Вот именно.

– А что сделало вас иным?

– Все вообще иначе, Холе.

Лёкен набил трубку и положил ее на стол. Он снял с себя черный, под горло, свитер, его голый торс поблескивал от пота. Ладно сложенный, жилистый, он тем не менее был уже стар – обвисшая кожа, дряблые мышцы, – и наступит день, когда он должен будет умереть.

– Когда в моем шкафчике в Вардё нашли журнал с детской порнографией, меня вызвал командир. Но мне повезло: к ответственности меня не привлекли, для серьезных подозрений не было повода, я всего лишь рассматривал картинки. Поэтому и в моем личном деле не появилось ничего, кроме записи об увольнении из ВВС. Благодаря работе в разведке я вошел в контакт с организацией, которая в то время называлась Special Services, предшественницей ЦРУ. Они послали меня на обучение в Штаты, а потом направили в Корею, работать под прикрытием норвежского полевого госпиталя.

– И на кого же вы работаете теперь?

Лёкен пожал плечами, показывая, что это не имеет значения.

– Вам не стыдно? – спросил Харри.

– Конечно, стыдно, – слабо улыбнулся Лёкен. – Каждый день стыдно. Это моя слабость.

– Тогда зачем вы рассказали мне все это? – поинтересовался Харри.

– Ну, во-первых, потому что я слишком стар, чтобы скрываться. Во-вторых, потому что мне некого принимать во внимание, кроме самого себя. И в-третьих, стыд – это ведь эмоции, а не логика. – Уголок его рта пополз вверх, и на лице появилась саркастическая усмешка. – Раньше я даже выписывал «Archives of Sexual Behavior»,^[36] чтобы узнать, не определил ли какой ученый, что за монстр во мне сидит. Читал скорее из любопытства, чем от стыда. Там я увидел статью о монахе-педофиле из Швейцарии, который никогда не был ни в чем замешан, а потом заперся в комнате да и выпил рыбий жир с осколками стекла. Статью я бросил на середине, так и не дочитав до конца. Я предпочитаю оценивать себя как продукт воспитания и среды, но все же, несмотря ни на что, как человека морального. И намерен уживаться с самим собой, Холе.

– Но как же вы, будучи педофилом, занимаетесь сбором материалов по детской проституции? Вас ведь это заводит?

Лёкен задумчиво уставился на стол.

– Вы когда-нибудь мечтали изнасиловать женщину, Холе? Можете не отвечать, я все равно знаю, что мечтали. Но ведь это не значит, что вы действительно собираетесь кого-то изнасиловать? И это также не означает, что вы как полицейский не можете расследовать дела об изнасиловании, верно? Даже если вы в состоянии понять мужика, который потерял самообладание, все равно это не играет особой роли. Изнасилование – это безумие. Оно противозаконно. И подобная сволочь понесет наказание.

Он опрокинул третий стакан. Бутылка опустела до этикетки.

Харри покачал головой.

– Извините, Лёкен, но мне трудно с вами согласиться. Вы покупаете детское порно, вы часть всего этого. Без таких, как вы, не существовало бы рынка подобных мерзостей.

– Вы правы, – сказал Лёкен, и взгляд его затуманился. – Я не святой. Правда, что я тоже поспособствовал этому миру превратиться в юдоль скорби. Чего же мне еще ответить? Как поется в песне: «Я такой же, как другие: дождь прошел, и я промок».

Харри вдруг ощутил себя таким же старым, как Лёкен. Старым и усталым.

– А что там с этими кусочками известки? – спросил Лёкен, слегка гнусавя.

– Просто совпадение. Я подумал, что они напоминают известковую пыль на отвертке, которую мы нашли в багажнике Мольнеса. Она желтоватая. Не чисто белая, как обычная известь. Хочу отдать эти кусочки на экспертизу и сравнить с пылью в машине посла.

– Что в таком случае это означает?

Харри пожал плечами.

– Никогда не знаешь заранее, что это может означать. Девяносто девять процентов информации, собранной в результате расследования, бесполезны. Надо только надеяться, что заметишь тот единственный процент, когда он окажется у тебя носом.

– Пожалуй, верно, – сказал Лёкен и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула.

Харри вышел на улицу и купил суп-лапшу с королевскими креветками у беззубого тайца в кепке с надписью «Ливерпуль». Продавец налил ему супу из черного котла в пластиковый пакет и завязал его узлом, обнажив десны. Вернувшись, Харри нашел на кухне две суповые тарелки. Он разбудил Лёкена, и они молча съели суп.

– Думаю, я знаю, кто отдал приказ о проведении расследования, – сказал наконец Харри.

Лёкен ничего не ответил.

– Я понимаю, почему вы не могли ждать, пока будет подписан договор с Таиландом. Дело срочное, верно? Вы спешили получить результаты и потому тайно начали слежку.

– Вы не сдаетесь?

– Какое это теперь имеет значение?

Лёкен подул на ложку с горячим супом.

– Требуется много времени, чтобы найти доказательства, – ответил он. – Может, целый год. Важнее всего было выиграть время.

– Я догадываюсь, что нет никакого письменного документа, в котором был бы назван инициатор расследования, так что Торхус останется в полном одиночестве, если дело затрещит по швам. Я прав?

Лёкен поднял перед собой ложку с креветкой и сказал, обращаясь к ней:

– Умные политики всегда заботятся о том, чтобы обезопасить себя, разве не так? Для выполнения грязной работы у них имеются заместители. А заместители не отдают приказов. Они лишь говорят какому-нибудь начальнику отдела, что тому надо сделать, чтобы продвинуться вверх по карьерной лестнице.

– Аскильсен?

Лёкен положил в рот креветку и молча принялся жевать.

– Что же посулили Торхусу за проведение операции? Должность замминистра?

– Не знаю. Мы не обсуждали подобные вещи.

– А как же начальник полиции? Она тоже рискует?

– Полагаю, она верный социал-демократ.

– Речь о политических амбициях?

– Возможно. А может быть, никто из них вовсе ничем таким и не рискует. То, что мой офис находится в том же здании, что и посольство, еще не означает…

–…что вы тоже в их платежной ведомости? Так на кого же вы работаете? Или вы внештатник?

Лёкен улыбнулся своему отражению в супе.

– Скажите, что случилось с вашей женщиной, Холе?

Харри растерянно уставился на него.

– Ну, с той, что бросила курить.

– Я уже рассказал вам об этом. Она уехала в Англию с музыкантом.

– А потом?

– Кто сказал, что было какое-то «потом»?

– Вы. Та интонация, с которой вы о ней рассказывали, – рассмеялся Лёкен, отложив ложку. – Давайте говорите, Холе. Она действительно бросила курить? Совсем?

– Нет, – тихо произнес Харри. – Тогда. Но теперь бросила. Совсем.

Он взглянул на бутылку «Джима Бима», закрыл глаза и попытался представить себе тепло от первого глотка.

Харри сидел до тех пор, пока Лёкен не уснул. Потом оттащил его на кровать, укрыл пледом и ушел, захлопнув дверь.

 

Консьерж в «Ривер-Гарден» тоже спал. Харри хотел было разбудить его, но передумал: всем надо поспать ночью, хотя бы немного. Под дверь квартиры было подсунуто письмо. Харри положил его, не распечатывая, на ночной столик вместе с остальными, а потом устроился у окна, глядя на баржу, беззвучно скользившую по воде под мостом Таксин-бридж.