Полдень. Я сама себе кажусь девчонкой,
Я сама себе кажусь девчонкой, ни о чем не думая, живу. Хлеб макаю в банку со сгущенкой, воду пью – и навзничь, на траву. И лежу. И отплываю в небо. В небе тучек перистых косяк. Их березы ловят, ловят в невод, а они не ловятся никак. Ускользают, уплывают тучки. Пахнет сеном. Около виска серебрится пряжею паучьей два колючих, сизых колоска. Иногда уже привычный рокот, грохот, рев на части воздух рвет. Колесницею Ильи‑пророка небо прорезает самолет. Косокрылый ТУ летит к столице. Встряхнута земля, оглушена. Но минута‑две – и устоится взбаламученная тишина. Только слаще станет и бездонней, только синь синей над головой… И опять, опять твои ладони, сны, заполоненные тобой.
«Над скалистой серой кручей…»
Над скалистой серой кручей плавал сокол величаво, в чаще ржавой и колючей что‑то сонно верещало. Под румяною рябиной ты не звал меня любимой, целовал, в глаза не глядя, прядей спутанных не гладя. Но сказать тебе по чести, я ничуть не огорчалась, – так легко нам было вместе, так волшебно тень качалась, так светло скользили блики, так вода в камнях сверкала… Уж такой ли грех великий, чтобы нам такая кара? День беспечный, быстротечный… Так ли мы виновны были, чтоб друг к другу нас навечно за него приговорили?
В Таллине.
«Просторный лес листвой перемело…»
Просторный лес листвой перемело, на наших лицах – отсвет бледной бронзы. Струит костер стеклянное тепло, раскачивает голые березы. Ни зяблика, ни славки, ни грача, беззвучен лес, метелям обреченный. Лесной костер грызет сушняк, урча, и ластится, как хищник прирученный. Припал к земле, к траве сухой прилег, ползет, хитрит… лизнуть нам руки тщится… Еще одно мгновенье – и прыжок! И вырвется на волю, и помчится… Украдено от вечного огня, ликует пламя, жарко и багрово… Невесело ты смотришь на меня, и я не говорю тебе ни слова. Как много раз ты от меня бежал. Как много раз я от тебя бежала. …На сотни верст гудит лесной пожар. Не поздно ли спасаться от пожара?
«Ты ножик вынул не спеша…»
Ты ножик вынул не спеша, гордясь своим искусством, и с маху сталь в кору вошла с тугим и сочным хрустом. Береза белая была, как тоненькое пламя. Я сок березовый пила, к стволу припав губами. Еще несладкий ранний сок из треугольной раны тек капельками светлыми, частыми, несметными… По каплям жизнь ее текла, лесная кровь сочилась… Но чем помочь я ей могла в беде, что приключилась? Лишь помня о судьбе своей, своей полна печали, я чувствовала вместе с ней мертвящий холод стали.
«Все равно ведь, поздно или рано…»
Все равно ведь, поздно или рано, – чем позднее, тем нужней вдвойне, – ты отправишь мне радиограмму на известной нам двоим волне.
Все равно ведь, поздно или рано, времени не тратя на ответ, в очередь к билетной кассе встану и кассирша выдаст мне билет.
Все равно – на море или суше, пусть еще не знаем – где, когда, все равно – «спасите наши души!» песни, самолеты, поезда!
|
