ОСВЕДОМЛЕННОСТИ Не без основания, пожалуй, приписываем мы простодушию и невежествусклонность к легковерию и готовность поддаваться убеждению со стороны. Ведьменя, как кажется, когда-то учили, что вера есть нечто, как бызапечатлеваемое в нашей душе; а раз так, то чем душа мягче и чем менееспособна оказывать сопротивление, тем легче в ней запечатлеть что бы то нибыло. Ut necesse est lancem in libra ponderibus impositis deprimi, sicanimum perspicuis cedere. {Как чаша весов опускается под тяжестью груза, таки дух наш поддается воздействию очевидности [1] (лат.)} В самом деле, чем менее занята и чем меньшей стойкостью обладает нашадуша, тем легче она сгибается под тяжестью первого обращенного к нейубеждения. Вот почему дети, простолюдины, женщины и больные склонны к тому,чтобы их водили, так сказать, за уши. Но, с другой стороны, было бы глупымбахвальством презирать и осуждать как ложное то, что кажется намневероятным, а это обычный порок всех, кто считает, что они превосходятзнаниями других. Когда-то страдал им и я, и если мне доводилось слышать опривидениях, предсказаниях будущего, чарах, колдовстве или еще о чем-нибудь,что было мне явно не по зубам, Somnia, terrores magicos, miracula, sagas, Nocturnos lemures portentaque Thessala. {Сны, наваждения магов, необыкновенные явления, колдуньи, ночныепризраки и фессалийские чудеса [2] (лат.)} меня охватывало сострадание к бедному народу, напичканному этимибреднями. Теперь, однако, я думаю, что столько же, если не больше, я долженбыл бы жалеть себя самого; и не потому, чтобы опыт принес мне что-нибудьновое сверх того, во что я верил когда-то, - хотя в любознательности у меняникогда не было недостатка, - а по той причине, что разум мой с той порынаучил меня, что осуждать что бы то ни было с такой решительностью, какложное и невозможное, - значит приписывать себе преимущество знать границы ипределы воли господней и могущества матери нашей природы; а также потому,что нет на свете большего безумия, чем мерить их мерой наших способностей инашей осведомленности. Если мы зовем диковинным или чудесным недоступноенашему разуму, то сколько же таких чудес непрерывно предстает нашему взору!Вспомним, сквозь какие туманы и как неуверенно приходим мы к познаниюбольшей части вещей, с которыми постоянно имеем дело, - и мы поймем,разумеется, что если они перестали казаться нам странными, то причина этомускорее привычка, нежели знание - iam nemo, fessus satiate videndi, Suspicere in coeli dignatur lucida tempia. {И каждый, утомившись и пресытившись созерцанием, не смотрит больше насияющую храмину небес [3] (лат.)} и что, если бы эти же вещи предстали перед нами впервые, мы сочли бы ихстоль же или даже более невероятными, чем воспринимаемые нами как таковые, si nunc primum mortalibus absint Ex improviso, ceu sint obiecta repente, Nil magis his rebus poterat mirabile dici, Aut minus ante quod auderent fore credere gentes. {Если бы они впервые внезапно предстали смертным, не было бы ничегопоразительнее их, на что бы ни дерзнуло перед тем воображение человека [4](лат.)} Кто никогда не видел реки, тот, встретив ее в первый раз, подумает, чтоперед ним океан. И вообще, вещи, известные нам как самые что ни на естьбольшие, мы считаем пределом того, что могла бы создать в том же родеприрода, - Scilicet et fluvius, qui non est maximus, ei est Qui non ante aliquem maiorem vidit, et ingens Arbor homoque videtur; et omnia de genere omni Maxima quae vidit quisque, haec ingentia fingit. {Так и река, не будучи величайшей, является такой для того, кто невидел большей; и огромным представляется дерево, и человек, и вообще все,превосходящее, на его взгляд, предметы того же рода, мнится ему огромным [5](лат.)} Consuetudine oculorum assuescunt animi, neque admirantur, nequerequirunt rationes earum rerum quas semper vident {Души привыкают кпредметам вместе с глазами, и эти предметы их больше не поражают, и они недоискиваются причин того, что у них всегда перед глазами [6] (лат.)}. Не столько величественность той или иной вещи, сколько ее новизнапобуждает нас доискиваться ее причины. Нужно отнестись с большим почтением к этому поистине безграничномумогуществу природы и яснее осознать нашу собственную невежественность ислабость. Сколько есть на свете маловероятных вещей, засвидетельствованных,однако, людьми, заслуживающими всяческого доверия! И если мы не в состоянииубедиться в действительном существовании этих вещей, то вопрос о них долженоставаться, в худшем случае, нерешенным; ибо отвергать их в качественевозможных означает не что иное, как ручаться, в дерзком самомнении, будтознаешь, где именно находятся границы возможного. Если бы люди достаточнохорошо отличали невозможное от необычного и то, что противоречит порядкувещей и законам природы, от того, что противоречит общераспространенныммнениям, если бы они не были ни безрассудно доверчивыми, ни столь жебезрассудно склонными к недоверию, тогда соблюдалось бы предписываемоеХилоном [7] правило: "Ничего чрезмерного". Когда мы читаем у Фруассара, что граф де Фуа, будучи в Беарне, узнал опоражении короля Иоанна Кастильского под Альхубарротой [8] уже на следующийдень после битвы, а также его объяснения этого чуда, то над этим можно лишьпосмеяться; то же относится и к содержащемуся в наших анналах [9] рассказу опапе Гонории, который в тот самый день, когда король Филипп Август [10] умерв Манте, повелел совершить торжественный обряд его погребения в Риме, атакже по всей Италии, ибо авторитет этих свидетелей не столь уж значителен,чтобы мы безропотно подчинялись ему. Но так ли это всегда? Когда Плутарх,кроме других примеров, которые он приводит из жизни древних, говорит, что,как он знает из достоверных источников, во времена Домициана весть опоражении, нанесенном Антонию где-то в Германии, на расстоянии многих днейпути, дошла до Рима и мгновенно распространилась в тот же день, когда былопроиграно это сражение [11] когда Цезарь уверяет, что молва часто упреждаетсобытия [12], - скажем ли мы, что эти простодушные люди, не стольпроницательные, как мы, попались на ту же удочку, что и невежественнаятолпа? Существует ли что-нибудь столь же тонкое, точное и живое, каксуждения Плиния, когда он считает нужным сообщить их читателю, не говоря ужеоб исключительном богатстве его познаний? Чем же мы превосходим его в том идругом? Однако нет ни одного школьника, сколь бы юным он ни был, который неуличал бы его во лжи и не горел бы желанием прочитать ему лекцию о законахприроды. Когда мы читаем у Буше [13] о чудесах, совершенных якобы мощами святогоИлария, то не станем задерживаться на этом: доверие к этому писателю нестоль уж велико, чтобы мы не осмелились усомниться в правдивости егорассказов. Но отвергнуть все истории подобного рода я считаю недопустимойдерзостью. Св. Августин, этот величайший из наших святых, говорит, что онвидел, как мощи святых Гервасия и Протасия, выставленные в Милане,возвратили зрение слепому ребенку; как одна женщина в Карфагене былаисцелена от язвы крестным знаменем, которым ее осенила другая, только чтокрещенная женщина; как один из его друзей, Гесперий, изгнал из его дома злыхдухов с помощью горсти земли с гробницы нашего господа и как потом этаземля, перенесенная в церковь, мгновенно исцелила параличного; как однаженщина, до этого много лет слепая, коснувшись своим букетом во времярелигиозной процессии руки святого Стефана, потерла себе этим букетом глазаи тотчас прозрела; и о многих других чудесах, которые, как он говорит,совершились в его присутствии. В чем же могли бы мы предъявить обвинение иему и святым епископам Аврелию и Максимину, на которых он ссылается как насвидетелей? В невежестве, глупости, легковерии? Или даже в злом умысле иобмане? Найдется ли в наше время столь дерзостный человек, который считалбы, что он может сравняться с ними в добродетели или благочестии, впознаниях, уме и учености? Qui, ut rationem nullam afferent, ipsaauctoritate me frangerent {Которые, даже если бы не привели никаких доводов,все равно сокрушили бы меня своим авторитетом [14] (лат.)}. Презирать то, что мы не можем постигнуть, - опасная смелость, чреватаянеприятнейшими последствиями, не говоря уж о том, что это нелепоебезрассудство. Ведь установив, согласно вашему премудрому разумению, границыистинного и ложного, вы тотчас же должны будете отказаться от них, ибонеизбежно обнаружите, что приходится верить в вещи еще более странные, чемте, которые вы отвергаете. И как мне кажется, уступчивость, проявляемаякатоликами в вопросах веры, вносит немалую смуту и в нашу совесть и в терелигиозные разногласия, в которых мы пребываем. Им представляется, что онипроявляют терпимость и мудрость, когда уступают своим противникам в тех илииных спорных пунктах. Но, не говоря уж о том, сколь значительноепреимущество дает нападающей стороне то, что противник начинает подаватьсяназад и отступать, и насколько это подстрекает ее к упорству в достижениипоставленной цели, эти пункты, которые они выбрали как наименее важные, внекоторых отношениях чрезвычайно существенны. Надо либо полностьюподчиниться авторитету наших церковных властей, либо решительно отвергнутьего. Нам не дано устанавливать долю повиновения, которую мы обязаны емуоказывать. Я могу сказать это на основании личного опыта, ибо некогдаразрешал себе устанавливать и выбирать по своему усмотрению, в чем именно ямогу нарушить обряды католической церкви, из которых иные казались мне либосовсем незначительными, либо особенно странными; но, переговорив с людьмисведущими, я нашел, что и эти обряды имеют весьма глубокое и прочноеоснование и что лишь недомыслие и невежество побуждают нас относиться к нимс меньшим уважением, чем ко всему остальному. Почему бы нам не вспомнить,сколько противоречий ощущаем мы сами в своих суждениях! Сколь многое ещевчера было для нас нерушимыми догматами, а сегодня воспринимается нами какбасни! Тщеславие и любопытство - вот два бича нашей души. Последнеепобуждает нас всюду совать свой нос, первое запрещает оставлять что-либонеопределенным и нерешенным. Глава XXVIII
