Апология В.В.Розанова – тревожное общественное явление

Публикация в предыдущем выпуске НПЖ статьи о В.В. Розанове вызвала живую реакцию своим контрастом к современному сплошь апологетическому тону откликов о нем, представляющим тревожное общественное явление. Это отражает отрывок из приводимого ниже репортажа проф. А.В. Водолагина, в котором мы выделили места, резко контрастирующие с нашей публикацией.

«29-31 мая 2006 г. в Российской академии наук при участии МГУ им. М.В.Ломоносова, Российского государственного социального университета, Российского фонда культуры, Костромского государственного университета имени Н.А. Некрасова состоялась международная конференция, посвященная 150-летию Василия Васильевича Розанова. В ее работе приняли участие более ста российских специалистов по творчеству писателя, а также – исследователи из Германии, Италии, Китая, США и Польши. Среди выступивших на конференции – академики РАН Ю.С. Пивоваров (ИНИОН), А.Б. Куделин (Институт мировой литературы им. А.М. Горького), А.А. Гусейнов (Институт философии РАН). Известный биограф Розанова А.Н. Николюкин обратил внимание на то, что «изучение Розанова – дело соборное». Объединение усилий философов, историков, литературоведов и политологов позволило охватить все наиболее актуальные аспекты духовного наследия выдающегося русского писателя. Подготовлена к изданию Розановская энциклопедия (более 100 авторов).

Как объяснить столь необычное внимание гуманитариев к творчеству мыслителя-одиночки, не создавшего своей школы, явно не вписавшегося в ту или иную философскую традицию? Может быть, дело в том, что Розанов до сих пор являет собой поразительный пример бесстрашия в области мысли, захваченности страстным исканием истины без оглядки на какие-либо авторитеты? Подобно Фридриху Ницше, он все еще остается опасным мыслителем современности, вынуждающим нас расставаться с жизненно необходимыми иллюзиями и предубеждениями. Когда-то власти (и светские, и духовные) болезненно реагировали на явление Розанова. Теперь они не замечают его, предпочитая хоронить «своих мертвецов». Розанов – вне идеологий. Этим и интересен для интеллектуалов.

Защищая национальную идентичность России, Розанов, по наблюдениям Л.В. Скворцова и В.А. Фатеева, обнаруживал кажущуюся противоречивость взглядов, то поддерживая крайнее славянофильство, то вставая на сторону врагов славянофильства. Это – не проявление беспринципности, а писательский прием, способ постановки проблемы. По мнению Йоахима Деца (Польша), Розанов как политический мыслитель все же был консерватором славянофильского типа.

Райнер Грюбель (ФРГ) привлек внимание участников конференции к культурософской схеме Розанова, согласно которой борющиеся в мировой истории экстравертная культура арийцев и интровертная культура семитов должны соединиться в синтетической культуре русского народа. Ей и будет принадлежать будущее...

Конференция стала значительным событием в интеллектуальной жизни современной России, свидетельствующем о философском пробуждении общества, уставшего от либерального пустозвонства последних двадцати лет, знаком духовного обновления через «возвращение к брошенному наследию».»

Мы видим, что Розанов, в самом деле, оказался самым востребованным современной российской действительностью и как публицист, и как тип личности, и как тип позиции к власти, и, таким образом, как индикатор происходящего в «интеллигентском» сознании мировоззренческого сдвига типа оносороживания буквально по Э. Ионеско.

Например, автор апологетической статье о Розанове в «Новой философской энциклопедии» (т.3, 2001, 461-462), излагая вместо философских идей биографические подробности, характерным образом аффективно оговаривается: «попытка исключить Розанова из религиозно-философского общества, предпринятая по инициативе Д.Мережковского и З.Гиппиус[1] в 1914 г. из-за его позиции по отношению к делу Бейлиса (поддерживал в печати версию о ритуальном убийстве) окончилась провалом... он сам разорвал отношения». Таково восприятие автора, такова его пристрастность и так запечатлен Розанов в наиболее авторитетном российском издании.

Канонизация Розанова нашей современной философией контрастирует с наиболее взвешенной «Историей русской философии» Бориса Яковенко (1938 г., на чешском, 2003 г. – на русском). Розанов – «последний отзвук славянофильства прошлого века», его «наиболее политически отсталый и самый реакционный толкователь». У Розанова «достоевщина человека из подполья» начала говорить устами и пером публициста и псевдофилософа. Действительно, лишь новый экземпляр этой разновидности человека способен был в соответствии с духом времени создать такие перлы социального и нравственного обскурантизма, как утверждение, что расстрел рабочих 9 января 1905 года был расплатой за убийство царя 1 марта 1881 года, что не Магнитский, Рунич, Аракчеев или Победоносцев, а Чернышевский и Писарев являлись истинными душителями русского духа и русского просвещения...».

Издевательски-злая статья Л. Троцкого («Вне-октябрьская литература», 1922, спустя две недели после указа о высылке наиболее активных представителей контрреволюционной интеллигенции («философский пароход»), за вычетом тут же решительно оспоренного Н.Н.Пуниным чисто политического вульгарно потребительского взгляда на литературу и искусство («Революция без литературы»), в отношении Розанова обнаруживает значительную осведомленность и тонкое понимание его готовности служить любой власти. Собственно в этом последнем особой проницательности не требовалось, но эта тема «отношения с властью», «служения власти» снова востребована. «Если бы Розанов приблизился к революции во время гонений на нее, чтобы затем отшатнуться от нее во время победы. Но вот чего уж с Розановым не бывало и быть не могло. Ходынскую катастрофу, как очистительную жертву, он воспевал в эпоху торжествующей победоносцевщины. Учредительное Собрание и террор, все самое что ни на есть революционное, он принял в октябрьский период 1905 года, когда молодая революция, казалось, уложила правящих на обе лопатки. После 3-го июня (1907) он пел третьеиюньцев. В эпоху бейлисиады доказывал употребление евреями христианской крови. Незадолго до смерти писал со свойственным ему юродским кривлянием о евреях, как о «первой нации в мире», что, конечно, немногим лучше бейлиисиады, хоть и с другой стороны. Самое доподлинное в Розанове: перед силой всю жизнь червем вился. Червеобразный человек и писатель: извивающийся, скользкий, липкий, укорачивается и растягивается по мере нужды – и как червь, противен. Православную церковь Розанов бесцеремонно – разумеется, в своем кругу, - называл навозной кучей. Но обрядности держался (из трусости и на всякий случай), а помирать пришлось, пять раз причащался тоже... на всякий случай. Он и с небом своим двурушничал, как с издателем и читателем... Глумясь на учителями и пророками, сам он неизменно учительствовал: главное в жизни – мягонькое, тепленькое, жирненькое, сладенькое. Интеллигенция в последние десятилетия быстро обуржуазивалась и очень тяготела к мягонькому и сладенькому, но в то же время стеснялась Розанова, как подрастающий буржуазный отпрыск стесняется разнузданной кокотки, которая свою науку преподает публично»... («Минувшее», 8, М. 1992, 347-348). - Теперь не стесняется.

Наивно пытаться переинтерпретировать примеры, которые приводят в отношении Розанова Б. Яковенко и Л. Троцкий, также как и примеры П. Струве. Но там, где речь идет о пластике русской речи, о самой стихии языка, а не политических, религиозных и метафизических рассуждениях наиболее авторитетно мнение Осипа Мандельштама. Мандельштам противопоставляет язык Андрея Белого, который «нещадно и бесцеремонно гоняет слово, сообразуясь исключительно с темпераментом своего спекулятивного мышления» («болезненное и отрицательное явление в жизни русского языка») языку Василия Розанова, как языку номиналистическому, то есть чуждому чистой условности означивания, а максимально связанного с самой материей языка. «Анархическое отношение ко всему решительно, полная неразбериха, все ни по чем», кроме «власти слова», «филологии». «Розанов всю жизнь шарил в мягкой пустоте, стараясь нащупать, где же стены русской культуры...» («О природе слова», 1922//Мандельштам. Слово и культура. М., 1987, 55-67). Точкой опоры у Розанова был его язык, который и прославил его вне каких-либо споров. Но это не отменяет смердяковщины, которой теперь, после апологии Розанова, удобнее называться розановщиной.

«Розанов» как медицинский градусник давно показывает критическую температуру, но ситуация зашла так далеко, что сама температура воспринимается принципиально иначе. Ситуация такова, что не вызовет удивления, если вместо запланированного перед Институтом философии РАН памятника Владимиру Соловьеву появится памятник Василию Розанову.

Ю.С.Савенко