У-тю-тю, маленький

 

Службу на флоте нельзя воспринимать всерьез, иначе спятишь. И начальника нельзя воспринимать всерьез. И орет он на тебя не потому, что орет, а потому что начальник — ему по штату положено. Не может он подругому. Он орет, а ты стоишь и думаешь:

— Вот летела корова… и, пролетая над тобой, любимый ты мой, наделала та корова тебе прямо… — и тут главное, во время процесса, не улыбнуться, а то начальника кондратий хватит, в горле поперхнет, и умрет он, и дадут тебе другого начальника.

Но лучше всего во время разноса не думать ни о чем, отключаться: только он прорвался к твоему телу, а ты — хлоп, и вырубился. А ещё можно мечтать: стоишь… и мечтаешь…

— ЦДП!** ЦДП — центральный дозиметрический пост.

— Есть ЦДП!

Центральный вызывает, вот чёрт!

— Начхим есть?

— Есть.

— Вас в центральный пост.

Вот так всегда: только подумаешь о начальнике, а он тут как тут. Ну, теперь расслабьтесь. На лицо — страх и замученный взгляд девочки-полонянки.

— Идите сюда!.. Ближе!.. Нечего трястись! Вы — кто?! Я вас спрашиваю: вы — кто? Я вам что? Я вам кто?! Кто! Кто?!!

Про себя медленно: «Дед Пихто!»

— Почему не доложили?! Почему? Я вас спрашиваю — почему?!!

Ой! О чем он?

— Очнитесь, вы очарованы! Я спрашиваю: где? Где?!

Под «где» такая масса смешных ответов, просто диву иногда даешься. Но главное, чтоб на лице читался страх — за взыскание, за перевод, за все. Пусть читается страх. А внутри мозг себе нужно заблокировать. Сейчас мы этим и займемся, благо что времени у нас навалом. Прекрасные бывают блоки. У некоторых получается так хорошо и сразу, что трудности только с возвращением в тот верхний, удивительный мир. Например, он к тебе уже приступил, а ты представляешь себе арбуз. Тяжелый. Попочка должна быть маленькой, это я про арбуз, а маковка — большой. Только тронешь — сразу треснет. И вгрызаемся. И потекло по рукам. Можно теперь немножко посмотреть, что там он делает.

— Когда?! Когда?! Когда это случилось?!

Ой, что тут творится. Ой, сколько слюней.

— … в приказе! Не сойдете с корабля! Сдохнете!!! Да! Я вам покажу!..

Интересно, что…

— Я вас научу!

— Интересно, чему…

— Выть у меня будете!

Ах, этому…

— Выть!!! И грызть железо! Вот вам сход, вот!

Ой, какие неприличные у нас жесты.

— Вот… вам перевод! Вот… вам… в рот… ручку от зонтика! Обсосетесь!!!

Ну что за выражения. И вообще, Саша, с кем ты служишь? Где мама дала ему высшее образование?

— Запрещаю вам сход навсегда! Сгниете здесь! ВОТ ТАК ВОТ! Чего нос воротите?! Чего нос… каждый день мне доклад! Слышите? Каждый божий день!

У-тю-тю, маленький, ну чего ж ты так орешь, а?

— …и зачётный лист… сегодня же! У помощника! Лично мне будете все сдавать! Вот так… да… а вы думали… Жить начнем по новой! Никуда вы не переведетесь! Сгниете здесь! Вместе сгнием! А вот когда вы приползете… вот тогда…

Ну, какие дикие у нас мечты.

— Да, да, да! Вот тогда посмотрим! ВОН ОТСЮДА-А!

Ох и пасть! Пропасть. Ну и пасть, чтоб им пропасть. Медленно по трапу — «рожденный ползать, летать не может». А как хотелось. Бабочкой. Махаоном. И по полю. До горизонта. Небо синее. Далеко-далеко. Головенка безмозглая. Ни черта там нет. Совсем ничего. А иначе как бы мы сюда попали, целоваться в клюз… Теперь — увы нам…

 

Лошадь

 

— Почему зад зашит?!

Я обернулся и увидел нашего коменданта. Он смотрел на меня.

— Почему у вас зашит зад?!

А-а… это он про шинель. Шинель у меня новая, а складку на спине я ещё не распорол. Это он про складку.

— Разорвите себе зад, или я вам его разорву!!!

— Есть… разорвать себе зад…

Все коменданты отлиты из одной формы. Рожа в рожу. Одинаковы. Не искажены глубокой внутренней жизнью. Сицилийские братья. А наш уж точно — головной образец. В поселке его не любят даже собаки, а воины-строители, самые примитивные из приматов, те ненавидят его и днем и ночью; то лом ему вварят вместо батареи, то паркет унесут. Позвонят комендантской жене и скажут:

— Комендант прислал нас паркет перестелить, — (наш комендант большой любитель дешевой рабочей силы). — Соберут паркет в мешок, и привет!

А однажды они привели ему на четвёртый этаж голодную лошадь. Обернули ей тряпками копыта и притащили. Привязали её ноздрями за ручку двери, позвонили и слиняли.

Четыре утра. Комендант в трусах до колена, спросонья:

— Кто?

Лошадь за дверью.

— Уф!

— Что? — комендант посмотрел в глазок.

Кто-то стоит. Рыжий. Щелкнул замок, комендант потянул дверь, и лошадь, удивляя запятившегося коменданта, вошла в прихожую, заполнив её всю. Вплотную. Справа — вешалка, слева — полка.

— Брысь! — сказал ей комендант. — Эй, кыш.

— Уф! — сказала лошадь и, обратив внимание влево, съела японский календарь.

— Ах ты, зараза с кишками! — сказал шепотом комендант, чтоб не разбудить домашних.

Дверь открыта, лошадь стоит, по ногам дует. Он отвязал её от двери и стал выталкивать, но она приседала, мотала головой и ни в какую не хотела покидать прихожей.

— Ах ты, дрянь! Дрянь! — комендант встал на четвереньки. — Лярва караванная! — И прополз у лошади между копытами на ту сторону. Там он встал и закрыл дверь. Пока придумаешь, что с ней делать, ангину схватишь.

— Скотина! — сказал комендант, ничего не придумав, лошади в зад и ткнул в него обеими руками.

Лошадь легко двинулась в комнату, снабдив коменданта запасом свежего навоза. Комендант, резво замелькав, обежал эту кучу и поскакал за ней, за лошадью, держась у стремени, пытаясь с ходу развернуть её в комнате на выход.

Лошадь по дороге, потянувшись до горшка с традесканцией, лихо — вжик! — её мотанула. И приземлился горшочек коменданту на темечко. Вселенная разлетелась, блеснув!

От грохота проснулась жена. Жена зажгла бра.

— Коля… чего там?

Комендант Коля, сидя на полу, пытался собрать по осколкам череп и впечатления от всей своей жизни.

— Господи, опять чего-то уронил, — прошипела жена и задремала с досады.

Лошадь одним вдохом выпила аквариум, заскользила по паркету передними копытами и въехала в спальню.

Почувствовав над собой нависшее дыхание, жена Коли открыла глаза. Не знаю, как в четыре утра выглядит морда лошади, — с ноздрями, с губами, с зубами, — дожевывающая аквариумных рыбок. Впечатляет, наверное, когда над тобой нависает, а ты ещё спишь и думаешь, что все это дышит мерзавец Коля. Открываешь глаза и видишь… зубы — клац! клац! — жуть вампирная.

Долгий крик из спальни возвестил об этом поселку.

Лошадь вытаскивали всем населением.

Уходя, она лягнула сервант.

 

Кубрик

 

Кубрик. 14.00. Воскресенье после праздника. Воздух голубой, табачный.

Старпом с утра услал всех на корабль, не сказав, чем же заниматься после обеда. Стиль работы — раздать работу и слинять.

Помощник командира не может после обеда распустить офицеров по домам вот так сразу и поэтому строит личный состав.

— В две шеренги по подразделениям становись! Равняйсь! Смирно! Вольно! Командирам подразделений сделать объявления! Строй зашелестел.

— Разойтись по тумбочкам! — вспоминает помощник. — Бумага, застеленная в тумбочки, уже грязная, бирок нет, чёрт-те что, вопрос вечный, как мир! Командиры подразделений! По готовности предъявлять тумбочки лично мне.

Разошлись по тумбочкам. Из рундучной хрипящий в наклоне голос:

— Это чьи ботинки? В последний раз спрашиваю!

По коридору:

— Савелич! Савелич! Савелич! Где эта падла?

Савелич — матрос. Его вечно теряют и вечно ищут.

Штурман. Высокий, крупный, рыжий. Садится и берет гитару, мурлычет: «Н-о-чь ко-рот-ка…». Красивый баритон. К нему подлетает помощник:

— Валерий Васильевич! Вы готовы предъявить свои тумбочки?

Штурман смотрит в точку и говорит только после того, как выдержана «годковская пауза» — пауза человека, прослужившего на восемь лет больше помощника:

— Люди работают… Доклада не поступало.

Помощник отлетает. Штурман задумчиво изрекает:

— Рас-пус-ти-те пол-ки! Люди ус-та-ли!

Он читал когда-то «Живые и мертвые», и ему кажется, что это оттуда.

Офицеры с поминальными лицами собрались в ленкомнате. Некоторые от скуки читают газеты.

— Весь день продавил воображаемых мух. Нарисую в воображении и давлю. Здорово.

— Вы не знаете, когда это кончится?

— Никогда.

— Военнослужащий выбирает себе одно неприличное слово и постоянно с ним ходит.

— Что вы все время читаете, коллега?

— «Идиота».

— Настольная книжка офицера. Не занимайтесь ерундой, товарищ офицер, займитесь делом!

— Если офицер слоняется, значит, он работает; сел почитать — занимается ерундой.

— А вот я уже падежей не помню.

— Поздравляю вас.

— Нет, серьезно… винительный… родительный…

— Ну, серпентарий! Пива бы…

— Вы ещё сегодня дышите вчерашними консервированными кишками.

— Праздник… нельзя…

— Когда же я переведусь отсюда, господи. Как я буду хохотать.

Влетает помощник.

— А здесь что за отсидка? Все встать и к тумбочкам! Командиры подразделений — в рундучную!

— Бедная рундучная…

Все поднимаются и идут к выходу. Передний в спину помощнику:

— Владимир Федорович! Когда вы говорите так сильно, у меня нарушается равновесие мозга, — оборачивается назад. — Товарищ Попов! Вы готовы предъявить Владимиру Федоровичу себя и тумбочку? Не надо делать акающее движение глазами.

— Не трогай человека, у человека, может, овуляция… наступает.

— Вперёд! Лопаты не должны простаивать!

Последний выходящий — в затылок предпоследнему тоном римского трибуна:

— Обратите внимание! Мирные флотские будни! Тумбочки! Последняя предъядерная картина. С первым же ядерным взрывом все это улетит далеко-далеко… вместе с койками… захватив с собой наш любимый личный состав…

Ленкомната пустеет. В рундучной скорбные командиры подразделений. Все сгрудились среди гор флотских брюк, сброшенных на пол. Над брюками помощник.

— Где бирки?! Говорят, формы одежды у них нет! На вешалках ни одной бирки! Чёрт знает что!

— На-ча-ть-боль-шу-ю-при-бор-ку!

— Разойтись по объектам! Где ваш объект? Что вы здесь стоите?

Из-под коек выметаются остатки праздника — кожура мандаринов, окурки…

Я закрылся в ленкомнате. Дверь тут же открывается.

— Ты чего здесь?

Только закроешь дверь, её сразу же откроют, чтоб посмотреть, отчего это её закрыли.

Воскресенье затихает вместе с приборкой.

Через открытую дверь ленкомнаты видна рундучная. Я пишу рассказ.

— Чьи это ботинки? — не унимается рундучная. — В последний раз спрашиваю!

— Савелич! Савелич! Саве… вы не видели Савелича? Где эта падла?!

Рассказ называется: «Кубрик».