Неокорпоратизм

Я уже отмечал, что неприязненное отношение к заинтересован­ным группам глубоко укоренено в истории политической мысли. Однако такая критика нередко исходила от противников демокра­тии вообще (Платон), представительной демократии (Руссо) или носила популистский характер. В XX в., в рамках современной по­литической науки, был сформулирован вопрос о совместимости групповых давлений на власть с самой системой либеральной демократии в принципе, а также о пределах такой совместимости. И действительно, из новейших моделей демократии лишь «плюра­листическая» относится к заинтересованным группам лояльно.

Во-первых, отмечается экономическая неэффективность поли­тики, направленной исключительно на удовлетворение запросов заинтересованных групп. Предположим, что одна из них (будь то отрасль промышленности, регион, местный орган власти и т. д.) добилась своего и стала объектом усиленной финансовой поддерж­ки со стороны правительства. Естественно, другие заинтересован­ные группы того же типа почувствуют себя ущемленными и потре­буют себе того же самого. А поскольку ресурсы однотипных групп примерно равны, высока вероятность того, что они добьются успеха. В результате блокируется возможность концентрации средств в тех отраслях и регионах, которые действительно заслуживают преиму­щественной государственной поддержки. Долгосрочная экономичес­кая стратегия становится фикцией, что в современных условиях да­леко не безопасно. Многие исследователи связывают структурный кризис, постигший США в 70-х гг., именно с засильем заинтересо-

Неокорпоратизм 145

ванных групп. Как известно, выход, предложенный Р. Рейганом, состоял в том, чтобы сократить масштабы государственного вме­шательства в экономику. Выяснилось, однако, что о таком намере­нии легче заявить, чем его осуществить. Ныне общепризнано, что могущественные заинтересованные группы (особенно предприни­мательские) продолжают оказывать стагнирующее воздействие на американскую экономику.

Во-вторых, трудно отвлечься от вопиющего неравенства возмож­ностей отдельных заинтересованных групп. Эта проблема особен­но остро стоит опять-таки в США. Как отмечает Дэвид Маккэй, только правительство располагает властью, сопоставимой с влия­нием предпринимательских ассоциаций. До самого последнего вре­мени крупный бизнес даже не считал нужным открыто защищать свои позиции: в большинстве случаев администрация, предчувствуя его реакцию, сама стремилась принять соответствующие решения. И это не удивительно, если учесть колоссальные финансовые ресур­сы предпринимателей. Масштабы взяточничества в США лишь от­части, как полагают наблюдатели, проявились в известных сканда­лах 70-х гг. («дела» ИТТ, «Локхида»).

В-третьих, заинтересованные группы препятствуют проведению активной социальной политики. Крупнейшие социальные реформы в США («Новый курс» Ф. Рузвельта и «Великое общество» Дж. Кен­неди) могли быть осуществлены лишь в условиях, абсолютно не бла­гоприятных для заинтересованных групп: при сильной президентс­кой власти, послушном ей Конгрессе и лояльном общественном мнении. Повышенная же групповая активность, напротив, приво­дила к социальному окостенению: распределив между собой роли в соответствии с наличными ресурсами, группы не только не могли изменить ситуацию сами, но и не позволяли сделать это кому-то другому.

Однако наиболее серьезный вызов основам либеральной демок­ратии многие исследователи усматривают в так называемом корпо­ратизме. Термин пришел из политического лексикона итальянского фашизма: именно так Муссолини и его приверженцы называли строй, который хотели создать в своей «империи». Они полагали, что государство должно быть построено как система «корпораций», каждой из которых предоставлялась монополия на представитель­ство какой-то группы общества. Взамен «корпорация» (профсоюз,

146 Заинтересованные группы

молодежная, женская организация и т. д.) должна была контроли­ровать своих членов и поддерживать их лояльность режиму.

Разумеется, применительно к современным индустриально раз­витым странам смысл этого термина несколько смягчается. Имеет­ся в виду, однако, что и здесь заинтересованные группы подверга­ются огосударствлению и постепенно присваивают себе монополию на представительство отдельных слоев общества. Процесс приня­тия решений приобретает характер серии сделок между бюрократи­ей и немногими, но хорошо организованными заинтересованными группами. В то же время сами группы становятся «внутренне оли­гархическими», т. е. их лидеры в большей степени представляют са­мих себя, чем пассивную и апатичную массу рядовых сторонников. Наиболее широко цитируемое и по сей день определение корпора­тизма было предложено в 1974 г. Филиппом Шмиттером: «Система представительства интересов, элементы которой представляют со­бой ограниченное число обязательных, не конкурирующих между собой, иерархически организованных и функционально дифферен­цированных единиц, признанных, лицензированных или созданных государством и наделенных монополией на представительство оп­ределенных интересов в обмен на ту или иную степень правитель­ственного контроля за подбором их лидеров и артикуляцией требо­ваний и поддержки».

Шмиттер различает «государственную» версию корпоратизма, которая была реализована авторитарно-инэгалитарными режима­ми, и современную «социетальную» (т. е. как бы идущую от обще­ства) версию, которую можно назвать неокорпоратизмом. Обычно указывают на следующие факты, свидетельствующие о наступлении «эры неокорпоратизма»: в экономической жизни ведущую роль при­обретают немногочисленные, но очень крупные корпорации; в от­вет на это профсоюзы тоже укрупняются, выделяется группа их мо­гущественных лидеров; в то же время рядовые члены профсоюзов и предпринимательских ассоциаций утрачивают возможность влиять на принимаемые решения; постепенно сглаживаются различия по социальному происхождению, уровню образования и идеологичес­ким ориентациям между ведущими бизнесменами, руководителями профсоюзов и государственными служащими, что приводит к фор­мированию у них общего технократического мировоззрения (и по­зволяет легче договариваться друг с другом), но отдаляет от обще-

Неокорпора тизм 147

ства; наконец, экономическая роль государства возрастает и в уп­равлении находящимися в его собственности предприятиями, и в контроле над частным сектором.

Особенно активно проблема неокорпоратизма обсуждалась в Великобритании. Именно здесь громче всего звучали опасения о том, что «новый порядок» (который связывали прежде всего с засильем профсоюзов) идет на смену демократии. Общим итогом обсужде­ния стал, однако, вывод о преувеличенности этих опасений. Дей­ствительно, контроль предпринимательских ассоциаций и профсо­юзов над своими членами оказался в Великобритании более слабым, чем в Швеции, Нидерландах и ФРГ. В профсоюзах состояло 52 % рабочих-мужчин и 29 % женщин — меньше, чем во многих других либеральных демократиях. И даже экономическая роль государства, как оказалось, была не такой уж важной. Разумеется, все эти факты не опровергли саму идею «наступления неокорпоратизма». Но они создали более спокойный фон для ее обсуждения. В результате по­литологи в основном отказались от драматизации проблемы. Ак­цент был сделан на «либеральном корпоратизме», который, как писал Герхард Лембрук, не претендует «на подмену институциональ­ных механизмов парламентского и партийного правления», но в то же время способствует большей интегрированности политической системы. Не таким уж страшным было признано и «огосударствле­ние» заинтересованных групп. Как отметил тот же Лембрук, «либе­ральный корпоратизм нельзя отождествлять лишь с консультация­ми и сотрудничеством правительства с заинтересованными группами. Его отличительная черта — высокая степень кооперации между самими этими группами в выработке экономической поли­тики».

Кроме того, страны Скандинавии, которые как будто ближе всех подошли к модели «неокорпоративного государства», не под­тверждали вывода о ее абсолютной экономической неэффектив­ности. В качестве примера обычно приводится Норвегия. Здесь издавна существуют сильные и монолитные группы «защиты», ох­ватывающие значительное большинство населения — около 70 %. С 1976 г. проводятся ежегодные переговоры между правительством, предпринимательскими организациями и профсоюзами, на кото­рых вырабатываются решения по заработной плате, налогам, пенсиям, пособиям на детей, дотациям на сельскохозяйственное

148 Заинтересованные группы

производство и т. д., словом, по основным направлениям эконо­мической политики. Хотя число лиц, непосредственно вовлечен­ных в переговоры, невелико (и это подтверждает тезис о корпора­тивном характере норвежской системы), выяснилось, что рядовые члены заинтересованных групп способны оказывать известное воз­действие на их ход. И каковы бы ни были масштабы этого воздей­ствия, бесспорно, что стремительное превращение Норвегии в одно из богатейших государств мира определенно не свидетельствует против неокорпоратизма.

Многие политологи пришли к выводу, что обсуждать пробле­му неокорпоратизма «вообще» бессмысленно. В одних обществах он может быть злом, в других — благом. Исследования показа­ли, что наибольшую предрасположенность к этой системе демон­стрируют культурно однородные общества с организованным и дисциплинированным населением. В других индустриально раз­витых странах более естественно чередование периодов неокор­поратизма с периодами «свободного предпринимательства» (один из которых, собственно, и наступил в Великобритании после при­хода к власти правительства М. Тэтчер). Такое чередование дает элитам известную свободу маневра в поисках удовлетворитель­ного сочетания экономического роста, полной занятости и ста­бильных цен.

Представляется, что главная причина существования споров вокруг заинтересованных групп — в недостаточной изученности проблемы. И дело не в том, что ей уделяется мало внимания, — дело в ее исключительной сложности. Во-первых, теория заинтересован­ных групп плохо соотносится с большинством моделей демократии. Это создает серьезные трудности методологического и мировоззрен­ческого порядка, о которых сказано выше, и отвлекает внимание исследователей от предметного анализа данных. Во-вторых, эмпи­рические исследования заинтересованных групп часто сталкиваются с препятствиями, вытекающими из особенностей объекта. Ведь люди, стремящиеся оказывать давление на правительство, редко афиши­руют это, особенно если добиваются своего. Даже если заинтересо­ванная группа действует совершенно открыто (что бывает далеко

Неокорпора тизм 149

не всегда), наиболее важная часть ее активности остается в тени. И все же нельзя закрывать глаза на существование этого феномена. Серьезный политический прогноз невозможно сделать, не учиты­вая роли заинтересованных групп. Например, неудачу, постигшую советологов в предвидении перспектив развития СССР в 80-х гг., часто связывают с отсутствием адекватных представлений о заин­тересованных группах советского общества.

Глава VI ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ

Различие между заинтересованной группой и политической партией очевидно: последняя стремится приобрести и удержать непосредственный контроль над государственными институтами. Нетрудно, однако, заметить, что ту же цель преследуют и другие организации, явно не соответствующие принятым представлениям о партиях, — военные хунты, феодальные кланы и т. д. Это делает выработку универсального определения партии очень трудной за­дачей. Как полагает Жан Блондель, «лучше удержаться от теорети­ческого определения или описания целей (партий — Г. Г.) и сосре­доточиться на самом их существовании». И действительно, многие политологи ограничиваются перечислением признаков политичес­кой партии. Согласно Джозефу Лапаломбаре и Майрону Вайнеру, — это наличие постоянной организации на общенациональном и ло­кальном уровнях; сознательная постановка целей, которые должны быть реализованы после прихода к власти (неважно, являются ли эти цели в действительности достижимыми или нет); стремление приобрести поддержку со стороны народа (избирателей, если речь идет о представительной системе). Существующие — весьма много­численные — определения могут быть применены лишь к условиям либеральной демократии. Приведу одно них: партия — это добро­вольная ассоциация избирателей, стремящаяся контролировать пра­вительство путем победы на выборах и завладения в результате этого официальными учреждениями.

Группы вообще, как мы видели, являются неотъемлемой частью политики, их история уходит в глубокую древность. Однако партии в современном смысле слова следует признать относительно поздним «изобретением». Они появились лишь во второй половине прошлого века. Первые из них (консерваторы в Великобритании, например) возникли в стенах парламентов на основе действовавших там груп­пировок, в данном случае — тори. Такие партии иногда называют «внутренними». К концу XIX в. стали появляться «внешние» партии,

Функции и классификация партий 151

которые начинались с создания внепарламентских организацион­ных структур и затем, используя их, «прорывались» в представи­тельные органы власти. Таковы почти все социал-демократические и рабочие партии. В начале XX в. политическая жизнь большин­ства европейских стран и США была уже по преимуществу партий­ной жизнью.

Политические партии — это один из немногих институтов, за­рождение которых неразрывно связано с генезисом либеральной демократии. Как пишет Ричард Кац, «современная демократия — это партийная демократия; политические установления и практики, с западной точки зрения составляющие сущность демократическо­го правления, не только созданы политическими партиями, но и были бы без них немыслимы». В XX в. идея партийной организации была воспринята целым рядом закрытых режимов — эгалитарно-авто­ритарными, авторитарно-инэгалитарными и популистскими. Но наибольший интерес партии всегда вызывали у исследователей, изу­чавших проблемы демократии. Именно так — «Демократия и поли­тические партии» — называется считающаяся ныне классической работа выходца из России Моисея Острогорского, выполненная в основном на материале Франции. Большой вклад в разработку про­блемы внес Роберт Михельс. В дальнейшем эти исследования про­должались, и ныне, несмотря на дискуссии по отдельным вопросам, эту тему можно признать достаточно глубоко и всесторонне изу­ченной.