ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ СРЕДЫ И НАСЛЕДСТВЕННОСТИ

Где же лежит истина? По всей вероятности между этими двумя крайностями. Противопоставление различных доктрин привело к чересчур жесткому различению внутренних и внешних факторов. Все наши словесные формулировки как бы сговорились увеличить пропасть между средой и индивидуумом, врожденным и приобретенным, наследственностью и воспитанием, инстинктом и навыком. Даже в научных руководствах понятия среды и наследственности приобрели настолько условный характер, что они как правило противопоставляются, в то время как на самом деле они взаимодействуют друг с другом. В области психической наследственности возникают новые неясности. Генетик имеет тенденцию говорить о психологических особенностях как о вполне изолированных компонентах и смешивает их с элементарными физическими признаками. Психолог, с другой стороны, склонен рассуждать о непознаваемой душе, не зависящей от соматического субстрата.

Понятие развития вновь доказывает здесь всю свою теоретическую ценность. Это понятие уничтожает полярное противопоставление категорий среды и наследственности. Рост всегда является чем-то целостным; поэтому отпадает необходимость проводить строгое различие между физическими и душевными проявлениями. Рост является также процессом организующим и интегрирующим; становится желательным поэтому совместное рассмотрение всех факторов, участвующих в образовании индивидуума. С этой точки зрения наибольшее значение представляет органический механизм развития и скорее взаимообразное, чем противоположное, влияние среды и наследственности. Интерес перемещается к условиям развития и к тому влиянию, которое одна стадия развития оказывает на другую стадию. Рост сам для себя беспрерывно создает условия. Важно не только признавать зародышевые детерминанты, лежащие в основе роста, но и правильно оценивать регуляторные влияния самих продуктов роста.

Высшим генетическим законом является по-видимому следующий: всякий рост в настоящем базируется на прошлом росте. Развитие не есть простая функция, полностью определяемая X единицами наследственности плюс Y единиц среды; это есть исторический комплекс, отображающий на каждой данной ступени заключенное в нем прошлое. Другими словами искусственный дуализм среды и наследственности уволит нас на ложный путь; он заслоняет от нас тот факт, что развитие есть непрерывный самообусловливаемый процесс, а не марионетка, управляемая дерганием двух ниточек.

Из этих соображений следует, что нет возможности определить сколько-нибудь точным образом подлинную роль средового либо наследственного фактора в ходе раннего умственного развития. При настоящем уровне наших знаний важно избегать грубого упрощения при постановке проблемы. Памятуя об этих оговорках, мы можем однако уже и в настоящий момент исследовать основные тенденции нашего материала и можем осмелиться сделать некоторые предположения об относительной роли внутренних и внешних факторов в умственном развитии ребенка. Необходимо подчеркнуть, что так называемые внутренние факторы могут часто иметь со строго биологической точки зрения вторичный или производный характер. Так например образование глаза у эмбриона зависит от врожденной специфической органообразующей субстанции, заложенной в генах. Этот процесс является таким образом первичной химической дифференциацией, но даже и эта самодифференциация находится под влиянием некоего организующего центра. В дальнейшем раннее развитие органа регулируется его положением среди других органов. Тут мы имеем несвободную дифференциацию, где происходит игра механических и физических влияний. После достижения тканями гистологической дифференцировки организм начинает функционировать как более или менее единое целое. С этого момента четыре новых процесса выступают на сцену—«трофическое влияние нервов; внутрисекреторные воздействия; осевая дифференциация; влияние упражнения». Хотя все эти тонкости относятся к области экспериментальной биологии и не могут быть использованы при обсуждении вопросов психической наследственности, их нужно все же иметь в виду при подобного рода обсуждениях, ибо это до известной степени гарантирует от некритических обобщений и «блестящих», но предвзятых идей. Биометрия, занимающаяся измерением и подсчетом индивидуальных различий (difference), не в состоянии объяснить подлинный механизм индивидуальной дифференциации. Это есть физиологическая проблема, и недавно возникшая физиология развития уже дает совершенно новую постановку традиционной проблемы среды и наследственности. В начале развития стоят гены, которые определяют собой объем и границы развития, но процесс как таковой беспрерывно сам себя контролирует.

2. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИЗУЧЕНИЕ ПРОЦЕССОВ СОЗРЕВАНИЯ

Одним из способов приблизиться к проблеме развития поведения является изучение созревания. Феномены созревания в их отношении к функции и упражнению позволяют до известной степени судить о мощности внутренних факторов роста. Под созреванием понимается врожденная тенденция, стремящаяся довести растущий организм до законченного состояния. Это более узкое понятие, чем развитие, оно призвано обозначать собою те изменения, которые зависят не от внешних факторов, а главным образом от хода времени и доставки питательных веществ.

Остроумное экспериментальное исследование проблемы созревания было произведено Кармайкелем (Carmichael). Он изолировал некоторое количество лягушек и саламандр на время их раннего развития от влияния внешних раздражителей. Метод его состоял в следующем. Эмбрионы были разделены на две группы; контрольной группе была предоставлена возможность нормально развиваться в воде аквариума; подопытная группа на ранней стадии образования головы и хвоста была погружена в наркотизирующий раствор. Отравленные эмбрионы пребывали в неподвижности, не реагируя даже на непосредственное прикосновение. Находясь в состоянии анестезии, они не начали плавать в предназначенное природой время. Контрольные эмбрионы реагировали между тем на прикосновение и вволю наслаждались плаванием, когда пришел их срок.

Затем отравленные эмбрионы были денаркотизированы путем простого перенесения их в воду аквариума. И они стали плавать, хотя никогда раньше до этого не плавали. Некоторые саламандры плавали вскоре настолько хорошо, «что их едва можно было отличить от контрольных экземпляров, которые наслаждались плаванием в течение пяти дней». Плавательные реакции не были однако вполне совершенны уже при первой попытке; тут имелся беспрерывный ряд все более усложняющихся реакций от начальных подергиваний до безукоризненной координации.

Экспериментатор не делает из этих поразительных наблюдений того вывода, что функция и упражнение играют второстепенную роль в области развития. Наоборот, он считает, что результаты «указывают на взаимодействие среды и наследственности в деле определения функционального развития индивидуума». Он соглашается с Чайльдом (Child) в том, что «живая протоплазма функционирует без перерыва, и что развитие есть процесс функционально-конструктивный; начавшись с данной структуры и с данной функции, развитие приводит в результате беспрерывно продолжающейся функции к видоизменению морфологического субстрата, этот последний в свою очередь модифицирует функцию и т. д.».

Проблема созревания в целом подвергнута была тщательно изучению Когиллем (Coghill) в его работе «Анатомо-физиологические исследования развития нервной системы у амфибий». Работа эта базируется на бесчисленных систематических срезах из нервной системы и точных описаниях невронов на различных уровнях развития.

Когилль нашел, что основная структура нервной системы определяется процессами внутреннего созревания и что функция или упражнение даже не могут ускорить времени наступления различных реакций. Он утверждает, что специфичность нервных структур, обусловливающая данный вид поведения, определяется внутренними законами роста.

Но он отмечает также, что чистые процессы созревания способны дать только стереотипные формы поведения, что даже в такой элементарной функции как плавание «переход от ассоциативных невронов к двигательным механизмам вносит в поведение элементы неожиданного». Это создание механизма из ассоциативных систем в эмбрио-неврологическом отношении эквивалентно приобретению навыков и условных рефлексов.

Хотя развитие нервной системы у позвоночных не совершается по однородному типу, однако с самого начала имеется по-видимому тенденция обеспечить целостность индивидуума. Изолированные рефлексы не вырастают независимо друг от друга для того, чтобы позже слиться в одно целое; «они возникают скорее в результате дробления первоначально целостного типа развития». Легко представить себе, что целостность ребенка обеспечивается тем же способом, что и целостность амблистомы [соврем. назв. амбистомы – род хвостатых земноводных, насчитывающий около 20 видов; распространены в Северной и Центральной Америке; личиночная стадия – аксолотль. – А. А.]. Нет оснований думать, что возрастающая сложность детского поведения может быть отнесена за счет слияния более мелких поведенческих единиц.

Мы должны брать понятие роста не в его традиционном и несколько механистическом толковании. Благодаря росту происходит по-видимому включение опыта в созревающую нервную систему. Танзи и Кахаль (Tanzi and Cajal) указывали на то, что функция и упражнение активируют рост нервных клеток. Когилль считает, что нервные клетки растут благодаря заложенным в них внутренним факторам, но что в процессе роста нервные механизмы становятся носителями определенных поведенческих возможностей.

Данное понимание развития имеет ту немалую заслугу, что оно оказывает оздоровляющее влияние на антитетическое противопоставление среды и наследственности. Врожденная потенция роста делается фактом первостепенного значения, но детальная реализация этой потенции отнюдь не предопределена. Опыт и среда включаются в самый процесс развития.