Sogno angelicoСкрылся день – и полосою Дали тонкие златит. Выси млеют бирюзою; Тучка в зареве летит. Полнебес замкнув в оправу, Светл смарагд, и рдеет лал: Вечер пламенную славу Ополчил и разостлал... И пред оком умилённым Оживляется закат, И по тучам отдалённым – Легионом окрылённым – Лики с пальмами стоят. Блеск венцов, и блеск виссонный. Но Христовой луч красы Им довлеет – отражённый В злате дольней полосы. Там, в близи недостижимой, – Ученик Христа любимый: Как горят его власы!.. Первые четыре строчки стихотворения рисуют простую и красивую картину заката, где золотистые «дали тонкие» сменяют выси, которые «млеют бирюзою», и видна летящая тучка. Вся эта красочная картина небес заключена в оправу из зелёного смарагда и красного лала. Поэт часто использует сочетание красного и зелёного цветов, образующих вместе единое, целое. Например, в венке сонетов: «Так мы летим (из наших нимбов мгла / Пьёт лала кровь и сладость изумруда) – / Одной судьбы двужалая стрела». Три гелиады (часть из стихотворения «Гелиады») Девы Солнца, Гелиады, Над зелёным Эриданом, Мы под пологом багряным Вечереющей зари, На могильном на кургане Слёзы льем – нам нет отрады! Будут в чистом Эридане Наши слёзы – янтари. Наш отец, на колеснице Рыжеконной, скрылся, злобен, Там, где океан подобен Тяжкой крови чёрных ран. Вечер, в дымной багрянице Край закатный застилает; Мрачным заревом пылает Светлоструйный Эридан. И пылают Солнца гневы, И не молкнут, Гелиады, Погребальные напевы В рае солнечных полей. С той годины, как – умильной Пеней – из земли могильной Трём нам встали три прохлады Белолистных тополей. Три сестры под тополями Мы тоскуем, Гелиады, Каплют слёзы белых сеней, Застывают в янтари... Он сгорел – нам нет отрады! – Скошен он, как цвет весенний! Мы рыдаем над полями Умирающей зари! В этом отрывке В. Иванов вспоминает красивый миф о происхождении янтаря, приведённый наиболее полно в «Метаморфозах» Овидия. Фаэтон, сын бога Солнца, выпросил у своего отца разрешение управлять колесницей светила, но не смог справиться с лошадьми. Это привело к земным катастрофам, что вынудило Юпитера молнией поразить Фаэтона. Мать и сестры – Гелиады, оплакивая гибель Фаэтона, превратились в тополя, а их слёзы – в янтарь.
Михаил Алексеевич Кузмин Сумерки Наполнен молоком опал, Залиловел и пал бесславно, И плачет вдаль с унылых скал Кельтическая Ярославна. Все лодки дремлют над водой, Второй грядою спят на небе. И молится моряк седой О ловле и насущном хлебе. Колдунья гонит на луну Волну смертельных вожделений. Grand Saint Michel, protege nous![43] Сокрой от сонных наваждений! Первый катрен стихотворения иллюстрирует один из важнейших приёмов, применяемых в стихосложении, – аллитерацию – повторение одинаковых согласных («л» в данном случае) в отрезке текста. Использование поэтом образа опала, наполненного молоком, наряду с повторяющейся «л» создает впечатление текучести и плавности наступления сумерек. Образ млечного (молочного) опала встречается также в стихотворении И. Бунина «Венеция» (см. с. 80). Утро Чуть утро настало, за мостом сошлись, Чуть утро настало, стада ещё не паслись. Приехало две кареты – привезло четверых, Уехало две кареты – троих увезло живых. Лишь трое слыхало, как павший закричал, Лишь трое видало, как кричавший упал. А кто-то слышал, что он тихо шептал? А кто-то видел в перстне опал? Утром у моста коров пастухи пасли, Утром у моста лужу крови нашли. По траве росистой след от двух карет, По траве росистой – кровавый след. По сюжету стихотворения один из дуэлянтов был убит. Остаётся загадкой, что шептал умирающий и был ли в его перстне камень – опал. Михаил Кузмин не случайно выбирает этот самоцвет, так как эзотерики считали, что именно он способен приносить несчастье своему владельцу. Самоцветы во все времена наделяли магическими и лечебными свойствами. При этом камням, цвет которых изменчив и непостоянен, особенно опалу, приписывали всегда диаметрально противоположные «магические» свойства. Опал либо страстно и безумно любят, либо сильно опасаются и сторонятся – самоцвет никого не оставляет равнодушным. Периоды восхищенного увлечения им в истории сменялись временем его яростного отторжения. У одних народов он символизировал доверие и чистую любовь, другие, наоборот, считали, что он несёт с собой лишь ложь и непостоянство. По одним поверьям этот самоцвет удерживает от низменных и подлых страстей, прихотей и раздражения, по другим – толкает на запретные удовольствия, является источником зла и несчастий. В этой борьбе двух противоположных суждений о магических свойствах негативное отношение к самоцвету обычно доминирует, а печальная репутация опала, как камня, приносящего несчастье, начиная со второй половины XIX века, стала очень устойчивой в обществе. Показательными в этом отношении являются рассуждения героя рассказа Максима Горького «Ледоход» плотника Осипа о душе: «А в большинстве своем человечьи души кажутся мне бесформенными, как облака, и мутно-пёстрыми, точно лживый камень опал, – они всегда податливо изменяются, сообразно цвету того, что коснется их».
|
