Глава 5. Алина
Гости Аркадия собрались еще со вчерашнего вечера, но вели себя тихо и не нарывались. Мы все видели их, когда они поодиночке, осторожно ходили в туалет. На обратном пути в ванную – помыть руки – не заходил никто. Большинство гостей выглядели странно молодыми, почти детьми, только один мужик с гитарой был, пожалуй что, старше меня. Я даже подумала, что Аркадий пригласил к себе воспитанников интерната, в котором работает. Вот интересно, они не пришли в интернат ночевать и что же: никто там не спохватился? Или Аркадий как-то предупредил администрацию? До одиннадцати часов в комнате что-то негромко пели хором под гитару, повторяя одно и то же по несколько раз, как будто репетировали, а потом и вовсе затихли. Наталья в кухне поджимала губы, но сказать ей было нечего. Тем более, что главная боевая единица нашей квартиры – Браток Леша – был прошлым вечером слегка нетрезв и потому настроен к гостям Аркадия вполне благодушно. «Пусть ребятки поют. Нам песня строить и жить помогает. Умные люди сказали. Слыхала?» – объяснил он презрительно фыркнувшей Наталье. Умываться назавтра гости тоже не спешили. Зато поздним утром из-под двери Аркадия явственно пополз сладковатый дымок. У меня в этот день был вечерний прием, я проснулась довольно рано, но лежала с книжкой в постели и оттягивала момент, когда надо будет вставать и идти готовить завтрак. Наталья заколотилась об мою дверь так, как будто бы в нашей квартире случилось что-то из ряда вон выходящее. Интересно: я сама помню запах анаши со студенческих времен. Свобода, дети-цветы и все такое. А она-то – насквозь «положительная» Наталья – она-то откуда его опознает? – Наталья, чего вы от меня хотите? – я натянула через голову юбку, заправила под нее футболку, всунула ноги в шлепанцы. Не люблю, когда кто бы то ни было, пусть даже женщина, видит меня в неглиже. Светка говорит, что это ханжество. Возможно, но мне так удобней. – Я сейчас вызываю милицию и психушку! – явно заводя себя, взвизгнула Наталья. – Пусть наконец ликвидируют этот наркоманский притон! К тому же он еще и детей развращает! У тебя, Анджа, дочь отдельно живет, потому тебе и безразлично! Я умножила одно на другое и поняла, что для Аркадия и его гостей дело и впрямь может обернуться плохо. Жизнь в интернате для умственно отсталых, конечно, не сахар, но ведь в колонии для малолетних преступников – явно еще хуже! А про самого Аркадия я точно знала, что он никаких, даже самых легких наркотиков не употребляет. – Подождите звонить, Наталья! Сейчас я попрошу их уйти. – Так они тебя и послушают! Они же обкурившиеся все! Лешка на работу ушел, так… – Об чем крик с утра пораньше? – в коридор высунулась помятая физиономия Семена. Он придерживался за притолоку обеими руками и был одет в накинутый на голое тело камуфляж. – Опять Наталье поскандалить хотца? – Семен! – я почти обрадовалась неожиданной поддержке. – Вы не могли бы заглянуть к Аркадию и попросить убраться его гостей? Наталья, как вы видите, настроена очень решительно, и если милиционеры сегодня окажутся не очень загруженными… Ну, вы сами понимаете… Коробок анаши или несколько косяков, которые они там непременно найдут… И некоторые из гостей показались мне вчера явно несовершеннолетними… – Детей у вас нет! – явно греша против истины, завопила Наталья. – Потому и покрывать готовы эту шваль, сумасшедших, ублюдков этих! Их всех надо… – Что надо? Что? – неожиданно остро осведомился Семен. Я обратила внимание на то, что, несмотря на позднее утро, почти день, он все еще был совершенно трезв. – Стрелять – вот что! – не сумела затормозить Наталья. На несколько мгновений в коридоре воцарилось молчание, маленькое, серое и тяжелое, как рыболовное грузило. – Этих, значит, стрелять, чтобы другие, такие вот, как твоя Русланка… – забормотал Семен себе под нос. – Семен, если не хотите неприятностей, возьмите костыли и идите к Аркадию! – рявкнула я. – Объясните ему. На стук дверь с готовностью распахнулась. Два десятка разноцветных глаз и разноцветная же, никак не сочетающаяся между собой одежда. Дизайн палатки с секонд-хэндом. Аркадий с его наивными глазами и задорным хохолком, хлопочет вокруг чайника, раскладывает на тарелочки дешевое печенье. Гостеприимный хозяин. Он искренне любит всех своих посетителей и всегда старается, чтобы им было хорошо. Может быть, это все-таки не шизофрения, а что-нибудь другое? «Что в имени тебе моем?» – Аркадий, ты это… – говорит Семен. – Если не хотите неприятностей, расходитесь сейчас. Наталья милицию грозит вызвать. – А-а-а… воин! – добродушно осклабился самый старший из гостей, тот, который с гитарой. Он с ней, кажется, не расстается ни на минуту. Даже в туалет с ней ходил. – Заходи! Давай споем! С тобой. Конкретно. Ты – понимаешь! Зрачки у мужика расширенные, движения излишне размашистые. Однако, сильные аккорды зазвучали чисто. Гитару держит не глядя, как обнимают жену, с которой тридцать лет вместе. Бардовское дело, по-видимому, знает туго. Много лет практики на кухнях, у вечерних костров, «под крылом самолета о чем-то поет» и все такое. Знаем, помним.
«Эта рота наступала по болоту, А потом ей приказали и она пошла назад. Эту роту расстрелял из пулеметов В сорок первом. Из засады. Заградительный отряд.
Лежат они все двести Глазницами в рассвет. И было им всем вместе – Четыре тыщи лет.»
Секонд-хэндовские ребятишки разевают рты, подхватывают припев, явно ничего не понимая по сути, но поют истово, четко улавливая мощную драматургию. Стиль – примитив, оттого доходчиво. Семен сереет сквозь щетину. Вся его небогатая эмоциональная жизнь настроена именно на эту волну. Ну нельзя же так! – хочется мне крикнуть обкурившемуся барду. Бесполезно. Афганский перевал Саланг вползает в нашу лиговскую квартиру вместе с голубоватым анашистым дымком. Становится трудно дышать от жары и мелкой известковой пыли. Где-то в районе сортира слышатся приглушенные разрывы снарядов. Даже Наталья примолкла за моим плечом.
«И пока там эта рота погибала, Грызла снег, глотала лед и кровью харкала в снегу, Пожурили молодого генерала И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу…»
– Хватит! – сказала я. – Разошлись быстро. Траву, если осталась, унесли с собой. Иначе все быстро очутитесь в обезьяннике…
«…С лейтенантами в строю и капитаном во главе, Лежат они подснежно и подзвездно, И подснежники цветут у старшины на голове…»
– Аркадий с диагнозом, стало быть вы, певец, пойдете, как содержатель притона для несовершеннолетних. Я ясно выразилась?
– Все, Анджа, все! – замахал руками Аркадий. – Мы уже и сами собирались. Расходимся без вопросов! Все, все! Андрей, бери гитару и пошел. Остальные тоже быстренько встали, сказали: До свидания, Аркадий Николаевич и пошли… – До свидания, Аркадий Николаевич! – хором сказали ребятишки к моему и Натальиному глубочайшему изумлению. «Точно, из приюта для дефективных!» – решила я.
* * *
Семен стоял в темном коридоре и трясся крупной дрожью. Костыли ходили ходуном. Я прошла мимо него к себе в комнату, достала из буфета начатую бутылку коньяку (еще весной ее на какой-то праздник принесла Ирка), налила полстакана. – Выпейте, Семен! Афганец выпил не медля и не глядя в стакан. У меня на мгновение возникла идиотская мысль: если бы я подала ему мышьяк или стрихнин, он был бы мне признателен. Дрожь унялась практически сразу. – Теперь идите и лягте. Включите телевизор. Если найдете комедию – прекрасно. Костыли мерно постукивали по коридору. На ступенях, как и следовало ожидать, раздался грохот. – Помочь? – крикнула я в темноту. – Пошла на ….! – пришел сдавленный ответ. Я пожала плечами и вернулась в комнату, прихватив с полки первый попавшийся нечитанный детектив. До ухода на работу оставалось еще около двух часов. За это время я прочитала книжечку под названием «Любовница на двоих» и с удовольствием занесла в файл «Велик и могуч…» несколько отрывков оттуда: «Дочитав до конца, я вдруг почувствовала, как у меня сильно прокололо сердце» «Я с тобой получила настоящее возбуждение» «– У тебя больное сердце? – Невыносимая боль прямо разрывает мне грудь!»
Уже уходя на работу, я остановилась возле двери семеновой комнаты и прислушалась. Оттуда не доносилось ни одного звука. «Наверное, заснул», – подумала я, успокаивая себя. Тратить нервные клетки не хотелось. Право же, я не имею никакого отношения ни к одной из войн, которые когда-либо вело наше государство. Я всегда была против войны, это каждый скажет. И какое мне, в сущности, дело?
Прямо на лестнице, где-то в районе второго этажа и корявой надписи «Продиджи – отстой» меня отловил Кирилл. Целеустремленно прыгая наверх через две ступеньки, подросток едва не сбил меня с ног. – Анджа!… То есть, Анжелика Андреевна! Вы куда?! – прошипел он, когда ему удалось меня опознать. Это произошло не сразу – слишком велико было непонятное мне возбуждение мальчишки. Я даже успела с грустью подумать про алкогольную наследственность. Но напрасно – Кирилл был абсолютно трезв. – Я иду на работу, Кирюша, – как можно спокойнее сказала я. – По четвергам я всегда работаю с четырех часов. Тебя что-то в этом удивляет? – Анжелика Андреевна! Не надо на работу! Надо туда пойти! Он – там! – голос Кирилла едва не сорвался на визг. – Куда надо пойти? Кто – он? – уточнила я. Не ходить или даже опаздывать на службу я не могла категорически – ко мне на прием были записаны люди. Но, согласно устройству собственной личности, я всегда выходила на работу заранее, минут на пятнадцать пораньше. На всякий случай. Так мне было удобнее и спокойнее. Может быть, теперь как раз и настал «всякий случай»? – Мерседес – вот кто! – выпалил между тем подросток. – Тот самый! – Какой мерседес? – удивилась я. – Тот, из которого с папашей мужик разговаривал. Колян его узнал! – Кого? Мужика? – внешне я все еще продолжала недоумевать, но в голове моей уже выстроилась стройная и успокаивающая расстроенные нервы картина. Ну конечно! Загадочный мужик из мерседеса из каких-то своих, не имеющих касательства к делу, обстоятельств договорился с Федором об исполнении сантехнических или иных работ, может быть, даже оставил денежный задаток, а теперь, ничего, разумеется, не зная о гибели рабочего, приехал узнать… – Да нет, Колян машину узнал! – О Господи! – вздохнула я. – Кирилл, ну рассуди сам. Все мерседесы сходят с конвейера, они одинаковые, понимаешь? А Колян давно пропил последние мозги… – Там номер круглый, тридцать-тридцать, вот он и запомнил. Еще в прошлый раз, – упрямо выпятив губу, заявил подросток. – А что же мужик, водитель мерседеса? Его-то твой Колян узнал? – Там теперь баба сидит, – сообщил Кирилл. – Тоже крутая. На сто тыщ баксов. А мужика нету. – Час от часу не легче, – сказала я. – Ну ладно. В том самом мерседесе теперь ездит женщина. Может быть, тот мужчина ей его продал. Может быть, она его жена или дочь. А может быть, Колян все же ошибся. С любым может случиться. А чего же ты от меня-то хочешь? Подросток замешкался. Видимо, он и сам слабо представлял себе ответ на этот вопрос. – Да вы хоть поглядите на нее, Анжелика Андреевна! – взмолился, наконец, Кирилл. – Как поглядеть? – снова удивилась я. – Она что же, сидит в своем мерседесе где-то в расположении Коляна, и ждет, пока я приду ее навестить? – Ага! – радостно воскликнул мальчишка. – Сидит в машине. На том же месте. Не выходит. Как будто и вправду ждет чего-то. «Странно, – подумала я. – Если мерседес действительно тот самый, то что бы все это могло значить? Легче всего предположить, что у хозяев машины имеется в районе нашего дома какой-то иной, не связанный с Федором интерес. Например, где-то здесь живут их знакомые или родственники. Или компаньоны. А Федор – так, случайно подвернулся. Но это, пожалуй, можно и проверить. Раз уж все так сложилось…» – Ладно, – решилась я. – Мне все равно мимо идти. Пойдем взглянем на бабу из мерседеса. – Ага, – сказал Кирилл, развернулся и побежал вниз. «Научить его, что ли, в каких случаях люди говорят „спасибо“ и „пожалуйста“? – лениво подумала я. – Может ведь потом и пригодиться где-нибудь…» Девушке, сидящей в мерседесе на месте водителя, я бы дала лет двадцать пять. Это значит, что ей вполне могло быть и двадцать, и тридцать. Успехи современной косметологии совершенно сбили меня с толку – возраст одетых и накрашенных девушек и женщин я разучилась определять уже довольно давно. Девушка была одета во что-то меховое и, медленно поводя накрашенными глазами, оглядывалась по сторонам – вот все, что я сумела рассмотреть через стекло машины. – Ну, что дальше? – шепотом спросила я у Кирилла, когда мы с ним миновали припаркованную у тротуара машину. – Мне на работу надо. – Я не знаю, – подросток оглянулся через плечо, сжал кулаки и сплюнул сквозь зубы. Именно эту последовательность жестов я не раз видела в зоопарке, у чем-то обиженных или разочарованных обезьян. – Знаешь, что? – я вспомнила книги, которые читала в детстве. – Я сейчас пойду на работу, а тебе оставляю задание: проследить, кого, собственно, ждет эта девушка. Если она с кем-нибудь здесь встретится, то этот кто-то скорее всего где-нибудь поблизости и живет. Постарайся узнать, где именно. И запомни его или ее хорошенько. А потом мы подумаем, как нам про них все выяснить. Понятно? – Ага, сделаю, – удовлетворенно кивнул Кирилл и сразу же отошел к подворотне, из которой было удобно наблюдать за машиной.
* * *
– Она просидела еще пятьдесят минут, – докладывал вечером Кирилл, развалившись в кресле у меня в комнате и поглаживая кого-то из морских свинок. – Ни с кем не встречалась и не говорила. Потом позвонила по телефону, быстро, одну минуту. Потом вышла, зашла в магазин, купила банку колы. Я вошел за ней. В магазине она тоже ни с кем, кроме продавщицы, не базарила. Потом села в машину и уехала. В сторону Невского. В дверь просунулась Машка. Ей было обидно, что у Кирилла со мной какие-то дела. – Кирилка, мать есть зовет! – сказала она. – Исчезни, селедка! – Кирилл скорчил свирепую гримасу. Машка скрылась, но тут же в качестве мести подослала вместо себя младшую сестру. Она знала, что я не позволю ее обидеть. – Синка! – сказала Кира, входя в комнату, и потянулась к морской свинке на коленях брата. – На! – тут же сказал Кирилл. – На и иди! Хлопси или Мопси вырвалась из неуклюжих ручонок девочки и шлепнулась на пол, как кусок теста. С трудом перевернулась и, виляя задом, побежала под шкаф. Кира, сопя, полезла за ней. Из коридора снова просунулась лукавая веснушчатая физиономия Машки. – Прибью! – с тихой угрозой сказал Кирилл. – А я папе скажу, – на удивление чисто пригрозила в ответ Кира, выгребая ладонями пригоршни пыли и мусора из-под шкафа. Я отвернулась к окну. Кирилл скрипнул зубами. Умственно отсталая Кира так и не смогла понять, что отец умер. Каждое утро, просыпаясь, она спрашивала: «А сёдня папа пидет?» – Забери Киру и идите есть, – сказала я. – Почему-то мне кажется, что этот мерседес мы еще увидим.
* * *
Ночью мне приснился знакомый сон. Он, почти без изменений, время от времени снится мне уж и не помню с каких годов. Кажется, я видела его еще прежде, чем стала осознавать себя как личность, хотя и совершенно невозможно представить, как такое может быть. Наверняка в координатах моего внутреннего пространства он кодирует что-то весьма важное. Проснувшись ночью и глядя в высокий и загадочный как небо потолок, который то и дело накрест перечеркивали фары проезжающих автомобилей, я вспомнила, что не видела этого сна уже лет десять. К чему бы теперь? Сон такой: я пробираюсь сквозь кусты по сильно заболоченному лесу. Время года – позднее лето или ранняя осень. В шевелюрах берез уже проглядывает золотая седина. Черника поспела, а жесткие листочки на ее кустиках кое-где покраснели. Я иду по лесу не просто так, у меня есть цель. Я иду к реке. И вот наконец – тяжелый свинцовый проблеск между стволами деревьев, вода. Выхожу на низкий берег, раздвигая кусты, смотрю на широко разлитую водную гладь. Ветра нет и солнца нет тоже. Все вокруг молчит, чего-то ожидая. Откуда-то я точно знаю, что река, расстилающаяся передо мной, – Нева. «Ага! – заинтересованно думаю я. – Так вот, значит, как здесь все выглядело до того, как на ее берегах был построен Петербург!» Кусты мешают обзору, и я решаю пройти вперед по стволу толстого дерева, упавшего прямо в воду. Когда-то оно было высокой елью и росло прямо на берегу. Придерживаясь за обглоданные временем и водой сучья, осторожно ступаю по скользкому зеленоватому стволу, внимательно глядя себе под ноги. Но вот – дальше идти некуда. Я выпрямляюсь и оглядываю открывшиеся горизонты. По берегам – подтопленный лес, кусты, упавшие деревья. В небе тучи, округлые, как хорошо взбитые подушки. А прямо передо мной, в воде, неведомым образом опрокинутые навзничь – отражаются всем известные дворцы, арки, купола и шпили блистательного Санкт-Петербурга. Озноб мгновенно пробирает меня до самых костей. Становится нестерпимо тревожно. Хочется куда-то бежать, кого-то звать, что-то делать. Но бежать некуда. Нелепая, нарушающая все законы мироздания картина – дикий лес на берегу и отражение имперской столицы в воде – лежит передо мной в многозначительном безмолвии. Когда я просыпаюсь после этого сна, сердце у меня бешено колотится и не сразу возвращается к своему обычному ритму. Что я вижу в нем? Прошлое или… будущее моего города? Или он означает что-то совсем иное? Полученное мною психологическое образование и знакомство с трактовкой сновидений по Юнгу, Фрейду, Пёрлзу и иже с ними, увы!, ни на сантиметр не приблизило меня к разгадке…
* * *
Последующая неделя не ознаменовалась никакими значительными событиями в моей жизни. Заходили еще несколько милиционеров из ближайшего отделения, и, отдельно, их подружки и жены. Хотели видеть потомственную колдунью, то есть меня. Откуда-то было изначально известно, что денег я не беру, поэтому женщины приносили мне цветы и конфеты, как носят их учителям, зубным врачам и гинекологам. Милиционеры не приносили ничего, но держали меня в курсе того, как продвигается (то есть не продвигается вообще) расследование убийства Федора. Я восприняла это неожиданное паломничество философски, так как давно знала, что любые шутки так же вовлечены в кармические законы причины и следствий, как и все остальное. Подшутил над людьми, получил удовольствие от своего, якобы, превосходства, теперь изволь – расплачивайся. Насельники квартиры реагировали на посетителей и тематику их запросов по-разному. В основном – опасливо-настороженно. Дашка, стесняясь, спросила, не умею ли я гадать на суженого на картах Таро, или хоть на обычных. Машка, скорее всего по наущению Кирилла, предложила у нас в кладовке вызвать дух покойного Федора и напрямую спросить, кто его убил. Зоя поинтересовалась, нельзя ли хоть колдовством вылечить Киру. Я повторила свой стандартный монолог о том, как именно и в каком объеме нужно заниматься с девочкой, чтобы добиться прогресса в развитии. Как всегда предложила свою методическую помощь и список литературы. Зоя фыркнула и удалилась, обидевшись. Видимо, решила, что мне для Киры жаль колдовства. Наталья в кухне во всеуслышанье заявила свою позицию почти прямой цитатой из фильма «Обыкновенное чудо» – «Предупреждать надо!». Я, не выдержав, попыталась объяснить, что предупреждать-то было просто не о чем – обычная хохма с продолжением, но меня, кажется, даже не дослушали до конца. В пятницу я утомилась последствиями своей неудачной шутки и подробно проинструктировала соседей. Всем посетителям «потомственной колдуньи» было велено сообщать, что волшебница временно не принимает, так как звезды Сад-аль-Забих нынче находятся в положении, не благорасположенном к предсказаниям, и надобно ждать, пока их расположение поменяется. Тех, кто засмеется после данного сообщения, – пропускать ко мне без дальнейших расспросов. (История про звезды Сад-аль-Забих излагается в талантливейшей книге Соловьева «Ходжа Насреддин», в том месте, где Насреддин заделался прорицателем.)
* * *
Утром в воскресенье к Фросе явилась гостья. Сгорбленная старуха, с лицом темным, твердым и заскорузлым, как пятка индейца. Вместо платочка на почти лысой голове – индийский шелковый шарф. На левой руке стершееся едва не до прозрачности кольцо – вдова. Встретившись со мной в коридоре (Фрося впереди несла вскипевший чайник), глянула исподлобья зорко, почти по-молодому. – Здравствуйте, – вежливо сказала я. – И тебе. Полина, – представилась, протянула руку. Рукопожатие, как сушка с маком – твердое и с крапинками. Я подумала: неужели Полина с Фросей вместе работали в ЧК? Как интересно… После меня звали пить чай с профитролями и протертой малиной, которую принесла Полина. Я не пошла. Еще позже, на кухне, Фрося начала сама: – Полина жила здесь, в соседней квартире. Мы тогда дружили. Потом она кооператив построила, на Гражданке. Теперь прощаться приезжала, девяносто лет ей исполнилось. – Да, это возраст, – согласилась я. – Она в дом престарелых решила. Трудно уже одной. – Разумеется. А что же, родных совсем нет? – вежливо-равнодушно поинтересовалась я. – Отчего же? Есть – внучка, сын-то помер годов уж десять как. Та звонит иногда, спрашивает: а что, бабка Поля, ты не померла еще? Ну ладно. Квартиру ждет… – Н-да… – я не нашлась с комментариями, да Фрося их, кажется, и не ждала. При таком стаже жизни и прихотливости жизненного пути, должно быть, уже вообще ничего не представляется удивительным. Как-то Фрося призналась мне, что последний раз она сильно удивилась в 1961 году, когда Гагарин полетел в космос. Все никак не могла себе этого представить… – … тоже понять. Сын у нее, Полинин правнук, пьет страшно, бьет ее смертным боем. А пожить-то хочется еще… – Ага, – в духе Кирилла высказалась я. – Только в доме престарелых-то тоже, я слышала, не сахар… Может быть, лучше уж внучку к себе взять, чтобы ухаживала? И от сына-пьянчужки ее избавить? – Нет, – Фрося помотала головой. – У Полины характер тяжелый. Ей надо, чтобы самой. А в дом престарелых, ты не думай, она в хороший пойдет. Там уход, кормежка четыре раза и, она говорила, даже бассейн есть с подогревом. Как теперь: все для тебя – только денежки плати. – А откуда же у вашей Полины деньги? – искренне удивилась я. – А скопила, – пояснила Фрося. – Она себя знаешь, как называет? «Бабка-бизнесменка». Смешно? – Пожалуй. А почему так? – Полина, как из деревни приехала, на «Красном треугольнике» работала. Изделия из резины. Платили хорошо, правда, работа вредная была. Дочка у нее, может, через то и умерла в шесть неполных годков. Да кто теперь разберет? Сын остался. В эвакуации она тоже работала, а уж после войны, к шестидесятым, скопила деньги на кооператив. И на пенсию рано вышла – на «Треугольнике» по вредности давали. Тогда же и с мужчиной жить стала. Он – тоже пенсионер, но с руками, непьющий, краснодеревщик по специальности. Так они на свалках всякое собирали, лоскуты, кожу, дерево, резину опять же. С тачкой такой за город ездили, и из того – многое делали. Сумки, коврики, подушки, табуретки, рамки, полочки, сиденья в ванну. Тогда же не было ничего такого – ты, Анджа, может, и сама помнишь. Полина, как знала, денег в сберкассу не несла и в горшке не хранила, покупала золото и всякие другие вещи, которые мужчина ее укажет. Потом он умер, она уж одна продолжала. А когда вся эта катавасия с перестройкой началась, Полина, не в пример многим, не только своего не потеряла, а даже и выиграть как-то смогла. Вот так-то оно… – Ну что ж, это хорошо, – подытожила я. – Полина всю жизнь честно трудилась, достойно проживет остаток жизни… – Это ты правильно сказала… – внезапно пригорюнилась Фрося. – А вот я-то… – Бросьте, Фрося! – решительно прервала старушку я. Заниматься психоанализом событий полувековой давности мне не хотелось категорически. – Время все подровняло. Вы еще монголо-татарское нашествие вспомните! – А чего это? – Большинство стариков имеют так называемое «застревающее» мышление. Фрося, наоборот, невероятно легко для своих лет переключалась. Иногда, вот как сейчас, я этим сознательно пользовалась. – Татары разве когда с нами воевали? По-моему, нет. Или это не с нами? – Лев Гумилев думал так же, как и вы, Фрося, – уверила старушку я, и тут же кстати заметила дочку Натальи, которая обедала за своим столом. – Руслана! – окликнула я. – Объясни, пожалуйста, Фросе про монголо-татарское нашествие и Золотую Орду. Вы это, насколько я понимаю, как раз недавно проходили. Кратко, буквально в двух словах. Фрося, заинтересованно поблескивая глазками, обернулась к Руслане. Я поспешно ретировалась.
* * *
Утренний снег выглядел таким непривычно чистым, как будто бы на Лиговке внезапно, за ночь, сделали евроремонт. Мне не слишком нужны были продукты, но я специально вышла из дома в магазин, чтобы хоть так прикоснуться к подарку природы. Пока я собиралась, снег, естественно, затоптали, превратив его в обычную грязную кашу, лениво сползающую с тротуара на проезжую часть, где бешено вращающиеся колеса куда-то спешащих машин возгоняли ее к низкому нечистому небу, похожему на одутловатое серое лицо. Когда я проходила вышеописанный процесс в третьем классе на уроках природоведения, он назывался «Круговорот воды в природе». Помню, что тогда он представлялся мне как-то иначе… Двое людей, разговаривавших в почти непроглядном сумраке подворотни, ведущей к молочному магазину, судя по всему, никуда не спешили. Со стороны их беседа выглядела обстоятельной и абсурдной одновременно. Абсурд состоял в заведомой несовместимости собеседников, из которых оба были мне условно знакомы. Колян и девушка из мерседеса. От такого сочетания обстоятельств мое вполне среднее по общим меркам любопытство сделало свечку, и я шагнула в подворотню, не имея при этом решительно никаких планов относительно своих дальнейших действий. Первым из собеседников меня заметил Колян, который беспорядочно оглядывался по сторонам, переступал ногами и мелко трясся от возбуждения и хронического похмельного синдрома. Несмотря на глубокие сумерки, алкоголик меня узнал и явно обрадовался моему неожиданному появлению. – Во! – сказал он, уставив в мою сторону тонкий грязный палец. – Вот она с Федькой в одной квартире жила. Эта тетка… то есть эта женщ-щина… она тебе все обскажет… – Да-а? – продолговато удивилась девушка. – Ну ла-адно… Говорила она с едва заметным, но все же откровенно не питерским акцентом. Ее внимательный карий взгляд тут же исключил Коляна из своего поля зрения и сосредоточился на мне. Алкаш заволновался. – А я? А я-то как же?! Это ж я тебе сказал… Ты ж обещала… – На! – девушка брезгливо поморщилась, заглянула в сумочку и быстрым беличьим движением сунула что-то Коляну. Тот схватил подачку и так же проворно потрусил прочь. Ручаюсь, что не к молочному магазину. Вся сцена напомнила мне взаимодействие некрупных зверьков разных видов, случайно столкнувшихся в лесу в процессе кормежки. Не обладая абсолютно никакой информацией по поводу происходящего, я решила подержать паузу, поддерживая при этом контакт взглядов. Иногда это помогает и информация начинает поступать сама, по закону сообщающихся сосудов. – Меня зовут Алина, – сказала девушка. – А меня – Анжелика Андреевна, – сообщила я и улыбнулась. – Очень приятно, – мне показалось, что еще лет пять назад она шаркнула бы ножкой. – Скажите, а вы действительно жили в одной квартире с … с тем человеком, которого убили… его Федор звали? – Да, действительно, – согласилась я. – Я… мы могли бы с вами сейчас поговорить? Анжелика Андреевна? – Не вижу никаких препятствий. Где? Здесь? Алина отрицательно помотала головой. Я ожидала, что она позовет меня в мерседес или предложит посидеть в кафе, как принято у нынешнего молодого поколения. – Скажите, а мы… – девушка смущенно улыбнулась и глянула на меня исподлобья. – Мы не могли бы пойти к вам? Вы ведь здесь рядом живете? Вот это было действительно необычно. Хорошо упакованная молоденькая дамочка сходу напрашивается в гости к незнакомой тетке в лиговскую коммуналку? За этим непременно что-то стояло и никаким случайностям места не оставалось. – Если у вас нельзя, занято, мы могли бы на кухне посидеть, – добавила Алина, просительно заглядывая мне в лицо. – У нас дома гости всегда на кухне сидели… – На кухне гости сидят в отдельных квартирах, – объяснила я. – А у нас – коммуналка. Девушка откровенно понурилась. – Но ничего, – приободрила ее я. – У меня дома никого нет, кроме морских свинок, так что вполне можем зайти. Но сначала я должна купить еду, за которой, собственно, и из дома-то вышла. – Да, конечно! – обрадовалась Алина. – Я подожду… Или, хотите, я сама сбегаю, куплю, что вам надо, а вы пока… «Странная девушка, как будто бы сшитая из разных кусков,» – подумала я, а вслух сказала: – Уймитесь, Алина. Я же не старушка-инвалид. – Да, конечно, – Алина вмиг погасила ненужную экзальтацию. В магазине она вполне естественно купила небольшой тортик и бутылку вина, о котором довольно долго совещалась с девушкой продавщицей. Я в винах не разбираюсь, предпочитаю те, что послаще и химией не отдают. Однако отметила, что со мной, в отличие от продавщицы, Алина по поводу вина не советовалась. В коридоре Алина крутила головой и как будто бы принюхивалась. Ее сходство со зверюшкой стало еще отчетливее. Сумку я велела ей взять с собой, в комнату. Нечего подвергать наших местных зверюшек лишним соблазнам. Дураку понятно, что в такой сумке вполне могут оказаться какие-нибудь денежки или еще чего-нибудь привлекательное… В комнате я вскипятила чайник, насыпала в вазочку печенье и порезала торт. Когда Мопси или Хлопси подошла, чтобы понюхать туфельку Алины, девушка поджала ноги. – Морские свинки вообще-то не кусаются, – сообщила я. – Да, спасибо, – ответила Алина. На вид я старше Алины приблизительно в два раза, Джулия Ламберт из моэмовского «Театра» – одна из моих любимых литературных героинь, так что пауза давалась мне без особого труда. Алина же ерзала на стуле, кусала губы и уронила кусочек взбитых сливок на скатерть. – Вы только не обижайтесь, Анжелика Андреевна, но ведь я правда не знаю, могу ли вам доверять… – Если вы ожидаете, что я сейчас начну уверять вас: можно, можно! – то вы ошибаетесь, – усмехнулась я. – Не начну. Вам решать, Алина. – Знаете, если вы не очень торопитесь, то я вам сначала расскажу свою жизнь, чтобы вы понять могли, – заявила Алина. – Я понимаю, это вам странно, что я вот так… – Не волнуйтесь, Алина. Я работаю психологом. Для меня как раз обыкновенное дело, когда люди прямо с порога рассказывают мне свою жизнь. – Вот как хорошо! – радостно воскликнула Алина. – Значит, вы сразу все поймете. Снаружи она тщательно изображала радость, а в глазах ее между тем мелькнуло нечто совсем иное. Словно белочка-тревога, взмахнув рыжим хвостом, перепрыгнула с ветки на ветку. Я не удивилась. Алина не выглядит особенно образованной, может быть, она, как и половина населения, не очень отличает психолога от психиатра и побаивается последних. Хотя обычно молодежь в этом плане более информирована, так как обожает читать комментарии каких-нибудь деятелей от психологии в газетах и отвечать на вопросы псевдо психологических тестов в журналах. «Что вы знаете о качественном супружеском сексе?» «Хороший ли вы родитель?» «Стоит ли вам заняться бизнесом?» и т.д. – Я не в Питере родилась, а в Рязанской области, – начала свой рассказ Алина. – Городок называется Соловей, вы никогда, наверное, о таком и не слышали… – Это странно, но как будто бы слышала, – медленно возразила я. – Но вот не могу вспомнить, когда и по какому поводу… – У нас только название красивое, а вообще-то там такой… заповедник гоблинов. Когда-то был большой комбинат пластмасс, пять шестых жителей на нем работали. Пили всегда. Водку и… всякое другое. Воровали с комбината, очищали и… травились химией, едва ли не каждый день в больнице помирал кто-нибудь. Отец у меня так помер, мама рассказывала. Потом комбинат встал, и все вообще непонятно стало. Когда я росла, мама в больнице уборщицей работала, а сестра ее, которая с нами жила – в прачечной, приемщицей. Только тогда уже люди белье в прачечную не несли, дома стирали, поэтому она и не зарабатывала почти ничего. Но другой работы все равно не было. Мы с сестрой, сколько себя помнили, уехать хотели. Сестра моя старшая, Наташка, вообще-то хорошая, только глупая. Я себя более крутой считала. В школе она училась так себе, а я – очень хорошо, меня все учителя хвалили. А потом вдруг Наташка взяла и в Петербург поехала. Я ее, помню, зауважала сразу, и перед матерью всегда заступалась, когда она ее перед нами с теткой честить начинала. Наташка сначала писала, что все хорошо – на работу на фабрику устроилась, в общежитие, потом даже комнату где-то сняла, несколько раз деньги нам присылала и посылки. Я, помню, шоколадные конфеты трескала, каких и не видела никогда, и уж прикидывала, как подрасту еще немного и – сразу к Наташке. А тут и письма прекратились. Мать с лица сп а ла, ночами не спала, все нитроглицерин пила. Я тоже ревела в подушку, телевизор-то все смотрят, а там – сплошной криминал, «600 секунд» и всякое такое, вот я и решила, что убили Наташку в Питере. Хотя, если б подумать могла: кому она нужна-то? Никому, как потом-то выяснилось… В общем, прошло еще время и Наташка нашлась: приехала обратно в Соловей, да не одна, а с дитем: девочкой Дуняшей. Мать-то с теткой так обрадовались, что жива-здорова, что и ругаться не стали. А мне, помню, обидно было до слез, как-то даже не выдержала, накричала на нее: «Вот дура-то! Идиотка кромешная! Все же путем у тебя было! Не могла подумать хоть немного, уберечься! Шлюха ты! Привезла из Питера прибыток в подоле! Хоть бы обо мне подумала, дождалась, пока я к тебе приеду! Кто меня теперь отпустит? И куда мне деваться, после такого-то? В омут головой?!» Наташка плакала, уговаривала меня. Но я нос задрала, и с той поры с ней больше не дружилась. Тоже дура была, конечно, – Алина вздохнула. – Почему она мне должна?… В общем, стали жить дальше, впятером. Дуняша болела все время, орала по ночам, грудь не брала. Врачиха из поликлиники придет, наговорит чего-то, напишет, а лекарств-то в аптеке нет. Достать-то можно было, конечно, да за такие деньги, что и подумать страшно. Наташка через все это стала на смерть похожа, молоко у ней пропало окончательно. А мне ее и не жалко почему-то. И Дуняшу тоже. Иногда иду в школу после ночи-то бессонной, ноги заплетаются, голова не варит… иду и думаю: хоть бы она сдохла поскорее. Наташка бы на работу пошла, в семью – не убыток, а прибыток. Потом ловлю себя: чего ж это я такого желаю-то! Кошмар какой! Это я ли? Или чудище какое из страшилок? Даже в церковь пару раз ходила, от страха-то. Думала, может бог мне себя найти поможет, поддержит, наставит как-то. Не помог. А потом… Потом, где-то через полгода, к Наташке-то, хотите верьте, хотите нет, мужик из Питера приехал. Старый уже, испитой весь, потасканый, плешивый, Володей зовут. Я даже и после не поняла, кто он вообще такой – отец Дуняшкин или еще какой-то сбоку-припеку – отдельный сестрин обожатель петербургских времен. Но, черт возьми все на свете, – приехал он красиво. Вошел в дом (Наташка как раз Дуняшу кормила) – нам всем поклонился, цветы какие-то квелые на стол положил, встал на колени, обнял Наташкины ноги, посмотрел ей снизу вверх в глаза и говорит: «Я нашел вас. Прогонишь – сейчас уйду. Позволишь – насовсем останусь, тебя, Наташа, с дочкой беречь буду.» У Наташки-то от потрясения ужасного и прекрасного челюсть отвалилась. Сидит, коленки вместе, глаза в кучку и молчит. Володю этого трясет крупной дрожью. Хорошо, тетка спохватилась, засуетилась вокруг: «Да вы встаньте, да пройдите, да вот тапки, да вот чаю с дороги…». Потом уж и Наташка отмерла, ревмя заревела… А я – вот удивительно-то! – на все это смотрела и завидовала. Странно все-таки: мне этот плешивый Володя и тогда, и навечно с приплатой не нужен был. Предложи – отказалась бы сразу. Но все-таки, в тот момент – завидовала Наташке аж до злых слез. К ней, к дуре с ребенком пригулянным, расхристанной, на смерть с косой похожей, из самого Петербурга – и на колени, а я – умница, красавица, пропадаю ни за грош… А-а-а! И опять стали жить. Володя никого у нас не знал, и на работу, конечно, устроиться не мог – своим мест нету. Но руки у него, надо признать, оказались, как говорят, золотые – там это починит, здесь то поправит, сначала в нашем дому, потом окрест, и все, считай, за копейки. Слышали, говорят: «будь проще – и люди к тебе потянутся». Вот Володя у нас был совсем простой, люди и потянулись. Потом они участок взяли, стали там картошку сажать и всякое такое прочее. Мать-то с теткой давно хотели, но без мужика – никак. А тут – Володя. Пашет в охотку, будку какую-то из отходов сколотил… Иногда там ночевать оставался – в двух комнатах вшестером, сами понимаете… Однако, Наташка от всего похорошела даже, а Дуняша спать стала лучше. Потом, конечно, сущность-то володина запойная о себе вспомнила – но тут уж мать себя проявила – так над ним хлопотала, что будьте-нате. Сама по утрам рассол подносила, ботинки стаскивала, блевотину подтирала, Наташку уговаривала. Боялась, видать, что сестра выгонит его, и опять семья без мужика останется. Собака и то хорошее отношение ценит, а Володя все же человек. Ответственность понимал, старался держаться, да и пьяным – ему не в укор, не злым был, рук не распускал и не хамил, а наоборот – песенки какие-то детские пел, про пионеров, истории рассказывал, как на Кубу ездил, а потом – спать до утра ложился и все. Воняло только у них в комнате, да и храпел он по пьяни так, что даже я в другой комнате просыпалась. А уж как там Наташка с Дуняшей… Впрочем, у меня мама с теткой тоже на два голоса выводили… В общем, жизнь наладилась. По вечерам они Дуняшу купали, а потом мы все вместе за стол садились и ели картошку с огурцами или макароны с выменем. Раньше-то по вечерам хлебом с молоком обходились, а теперь как же – мужчина в доме, ему настоящая еда нужна. Обсуждали погоду и виды на урожай. Иногда мне указания давали: «Ты давай учись, учись, Ленка, это в жизни завсегда полезно…». Володя говорил, а мать с теткой так важно головами кивали – соглашались. После ужина я уроки на кухне делала, а они телевизор смотрели и в домино резались. Или в карты, в подкидного дурака. Мать с Володей такие азартные оказались, а Наташка по глупости своей даже в дурака всегда проигрывала. Володя ее потом утешал, по головке гладил и конфетки совал. А потом они спать шли, а у Наташки была такая коротенькая рубашечка ночная, синяя в желтую горошку и с кружавчиками, не то Володя ей подарил, не то сама для красоты купила. Спрашивала у меня: «Мне идет?», а у самой ножонки такие тоненькие, кривенькие из-под рубашки торчат, коленки круглые, а ниже все желтой шерсткой поросло, в цвет горошкам. Меня, помню, чуть не вытошнило… Я уже в десятом классе училась, вытянулась, расцвела по-женски – это все говорили. Парни всё норовили в углу зажать и полапать – нравы у нас в Соловье простые. Мать тоже на меня опытным глазом глядела и приговаривала: «ну вот, Леночка, беды-то наши вроде кончились, хорошая полоса пошла, тьфу, тьфу, тьфу, плюнуть три раза – чтоб не сглазить, может и ты теперь хорошего человека встретишь, будет и у тебя…» ЧТО будет у меня? Откуда ОНО возьмется? У меня даже в голове мутилось, как подумаю. Если мне, значит, повезет, то я проведу свою жизнь вот так, как Наташка? От таких мыслей иногда из окна хотелось выпрыгнуть. Тогда, если вы помните, везде всякие конкурсы устраивали. От скуки, да от общей тошнотности жизни. Ну, я о себе всегда много понимала, и, когда узнала, – сразу пошла. Представьте, выиграла без вопросов. Можете не верить, но другие-то девочки мне и в подметки не годились. Я и двигаться могла (в детстве в кружке гимнастики занималась), и книжки читала, и тетка моя из журналов мод мне всегда одежку на машинке шила. А вкус у меня и свой есть. Стала я «мисс Соловей». Потом меня в Рязань послали, на такой же конкурс. Там я тоже второе место заняла… Потом в клипе снялась, который крем рекламировал… Это уже совсем другая жизнь получалась. Не сказать, чтобы уж очень приятная, но обратно в Соловей я не собиралась. Экзамены за одиннадцатый класс сдала экстерном, поступила в Рязани в колледж, учиться на модельера. Продолжала в конкурсах участвовать, в Москву ездила, там, правда, никакого места не заняла… Потом замуж вышла… Внезапно Алина резко встала и одернула кофточку, прикрыв ею пупок с маленьким аккуратным камушком. – Вы знаете, мне сейчас идти надо, – не глядя на меня, сказала она. – Вы извините, я, можно, потом еще загляну, когда вам будет удобно. Или, может быть, в кафе? – Да, разумеется, – согласилась я, внутренне недоумевая. Что за сигнал и откуда она его получила? На руке у Алины нет часов, и у меня в комнате, в пределах ее видимости – тоже. Наверняка у нее есть мобильный телефон, но он не звонил. Телепатия? – Вы… – девушка заколебалась. – Вы, Анжелика Андреевна, наверное, и вправду хороший психолог. Это странно… – Что ж странного? – улыбнулась я. – Почему бы мне не быть хорошим психологом? Но я не понимаю, к чему вы… – Я рассказала вам про свою жизнь намного больше, чем собиралась, – почти обвиняюще выпалила Алина. – И сейчас не понимаю, как это вышло. Ведь вы фактически ни разу меня не перебили. Вообще ни одного слова не сказали… – Все психологи – профессиональные слушатели, – успокаивающе сказала я. Девушка сама заметила это. Значит, она весьма не глупа. Но только чего же она испугалась настолько, что сейчас убегает? Побоялась проговориться? О чем? – Теперь мне уходить надо, – упрямо повторила Алина. – Я вам потом еще расскажу. Можно? – Думаю, да. Запишите мой телефон… Я вышла ее проводить. В коридоре мы буквально столкнулись с Любочкой, которая, по-видимому, только что пришла к Дашке. Девушки внимательно посмотрели друг на друга. Потом Любочка прошла дальше по коридору, а Алина протянула руку к своей шикарной шубке. Шубка висела на общей вешалке и была похожа на холеную породистую кошку, волею судьбы затесавшуюся в компанию бродячих помойных котов. Ни Любочка, ни Алина не произнесли ни слова, но мне отчего-то показалось, что они друг друга узнали. Не сказать, чтоб это предположение меня порадовало.
|
