Песня голода

НЕМЕЦКИЙ РЕАЛИЗМ

Веерт, Верт (Weerth) Георг (17.2.1822, Детмольд, ‒ 30.7.1856, Гавана), немецкий писатель, «... первый и самый значительный поэт немецкого пролетариата» (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 21, с. 5). Сын церковного инспектора. Служил торговым агентом. В 1843‒46 жил в Англии, где наблюдал чартистское движение. Член Союза коммунистов, соратник К. Маркса и Ф. Энгельса. Во время Революции 1848‒49 входил в состав редакции «Новой Рейнской газеты». Первые поэтические опыты В. связаны с традицией немецкой романтической лирики. Его герой ‒ странствующий подмастерье. Знакомство с жизнью рабочего класса усилило черты боевой революционности в стихах В. («Литейщик пушек», «Они сидели под ивой»). В «Набросках из социальной и политической жизни британцев» (1843‒47, переиздан 1954) впервые пролетарий изображен не как пассивный страдалец, а как представитель класса, который «стучал во врата будущего» («Праздник цветов у английских рабочих»). Фельетоны 1848 ‒ сатирическая летопись, разоблачающая врагов революции. В центре повести «Юмористические наброски из немецкой торговой жизни» (1847‒48) ‒ колоритный образ немецкого бюргера. В романе «Жизнь и приключения знаменитого рыцаря Шнапганского» (1849) ‒ сатирический образ прусского дворянина. В. ‒ один из ранних предшественников литературы социалистического реализма.

Песня голода

Почтенный король-бездельник,
Узнай о нашей беде;
Ели мало мы в понедельник,
Во вторник – конец был еде,
Мы в среду жестоко постились,
Четверг был еще страшней,
Мы в пятницу чуть не простились
От голода с жизнью своей…
Окончилось наше терпенье;
Дать хлеб нам в субботу изволь,
Не то сожрем в воскресенье
Мы тебя самого, король!
Перевод: Б. Тимофеева;

«ПЕСНЯ ПОДМАСТЕРЬЯ»

Под вишнею цветущей
Мы кров себе нашли,
Под вишнею цветущей
Во Франкфурте нашли.
И нам сказал трактирщик:
«Одеты вы в тряпье…». —
«Молчи, трактирщик вшивый,
Ведь дело не твое!
Неси-ка лучше пива,
Вина еще налей,
Подай к вину и пиву
Жаркого поскорей!»
Кран скрипнул, и густая
Струя пошла, журча.
Хлебнули — дрянь какая!
Ни дать ни взять — моча.
Принес хозяин зайца
В гарнире овощном,
Принес хозяин зайца,
А заяц был с душком.
Когда ж в свои постели
Легли мы, помолясь,
Всю ночь клопы в постели
Нещадно ели нас.
Во Франкфурте прекрасном
Несладко было нам.
И это знает каждый,
Кто горе мыкал там.

Героем стихов Веерта постепенно вместо ремесленника, подмастерья (см. стихотворение «В дубраве», «Три бравых подмастерья», «Под вишнею цветущей»), т. е. обычных героев народной песни, становится пролетарий. Если в стихах Веерта вначале труженик еще выступает как объект сострадания («Сто гасвелльских горняков», «Старый трактирщик из Ланкашира»), то в других стихах, написанных иногда одновременно, появляется изображение протеста трудящихся против своей участи и идея грядущей расплаты за социальную несправедливость.
В стихотворении «Литейщик пушек» (1845) Веерт рисует английского рабочего-литейщика, трудившегося всю жизнь и выброшенного на улицу капиталистом:

Он шел,— качалось все кругом
В глазах, слезой омытых,
А в сердце — ненависть, как гром
Всех пушек, им отлитых.
И он сказал: — Не за горой
Тот день, проклятый Молох,
В тебя мы собственной рукой
Ударим из тяжелых!

На восстание силезских ткачей Веерт откликнулся стихотворением «Сидели они под ивой...» (1845), в котором звучит идея солидарности пролетариев всех стран. Веерт описывает сидящих за кружкой пива рабочих из Ланкашира и Йорка:

Смеялись и песни орали
До света вечерних огней,
А вечером парни узнали
О битве силезских ткачей.
Когда ж им все стало известно,
Огромные сжав кулаки,
Вскочили в ярости с места
Чумазые здоровяки!
И шляпы наземь летели,
И слезы текли из глаз,
Поля и луга гремели: —
Силезия, в добрый час!

Христиа́н Иога́нн Ге́нрих Ге́йне (13 декабря 1797, Дюссельдорф — 17 февраля 1856, Париж) — немецкий поэт, публицист и критик еврейского происхождения.

Гейне считается последним поэтом «романтической эпохи» и одновременно её главой. Он сделал разговорный язык способным к лирике, поднял фельетон и путевые заметки до художественной формы и придал ранее не знакомую элегантную лёгкость немецкому языку. На его стихи писали песни композиторы Франц Шуберт, Роберт Шуман, Рихард Вагнер, Иоганн Брамс, П. И. Чайковский и многие другие.

Родился 13 декабря 1797 года в семье обедневшего еврейского купца в Дюссельдорфе, торговавшего тканью. Кроме него в семье росли ещё трое детей — Шарлотта, Густав и Максимилиан. Первоначальное воспитание Генрих получил в местном католическом лицее, где ему была привита любовь к пышности католического богослужения. Воспитанием сына серьёзно занималась мать Бетти (Пейра). Образованная и мудрая женщина, она хотела обеспечить Генриху хорошее образование.

После изгнания французов и присоединения Дюссельдорфа к Пруссии Генрих переходит в экономическое училище. После этого Генриха отправили на стажировку во Франкфурт-на-Майне. Это была попытка сделать из мальчика продолжателя родовой финансово-торговой традиции. Но она провалилась, и Генрих вернулся домой. В 1816 году родители отправляют сына в Гамбург, где у его дяди, Соломона Гейне, был банк. Как настоящий педагог, он дал Генриху возможность раскрыть свои способности и поставил племянника во главе маленькой компании. Но Генрих «успешно» провалил дело меньше, чем за полгода. Тогда дядя поставил его вести бухгалтерские счета, но Генрих всё больше увлекался лирикой. Поссорившись с дядей, Генрих снова возвращается домой.

За три года, проведенные у Соломона, он влюбился в свою кузину Амалию, дочь дяди Соломона. Любовь осталась безответной, и все переживания Генриха нашли выход в его стихах — особенно хорошо это видно в «Книге песен».

Родители дали согласие на поступление сына в университет. Сначала он поступил на юридический факультет Боннского университета. Но, прослушав всего одну лекцию, Гейне увлекается посещением лекции по истории немецкого языка и поэзии, которую читал Август Шлегель. В 1820 году Гейне переходит в Гёттингенский университет, однако его исключают за вызов одного из студентов на дуэль, которым он отреагировал на оскорбления.^[1][2] С 1821 по 1823 год Гейне учится в Берлинском университете, где слушает курс лекций у Гегеля. В это время он приобщается к литературным кругам города. В 1825 году перед получением диплома доктора он вынужден был креститься, так как дипломы выдавались только христианам.

Поддержка Гейне Июльской революции 1830 года заставила поэта, уставшего от постоянной цензуры, переехать в Париж. Только после 13 лет, проведенных во Франции, Генриху повезло снова оказаться на родине. Летом 1848 года по Европе прошел слух о смерти поэта, на самом же деле он, попрощавшись в мае с белым светом, оказался прикованным к кровати из-за болезни. Ещё в 1846 году у него начался прогрессирующий паралич, но он не потерял интереса к жизни и продолжал писать. Даже после восьми лет болезни Гейне не сдавался и даже сохранил чувство юмора. В 1851 году вышел его последний сборник — «Романсеро». В сборнике чувствуются скептицизм и пессимизм. Вне всякого сомнения, в нём отразилось физическое состояние поэта.

Генрих Гейне умер 17 февраля 1856 года в Париже и был похоронен на кладбище Монмартр.

Право, не знаю, заслуживаю ли я того, чтобы гроб мой украсили когда-нибудь лавровым венком. Поэзия, при всей моей любви к ней, всегда была для меня только священной игрушкой или же освящённым средством для небесных целей. Я никогда не придавал большого значения славе поэта, и меня мало беспокоит, хвалят ли мои песни или порицают. Но на гроб мой вы должны возложить меч, ибо я был храбрым солдатом в войне за освобождение человечества Ich weiß wirklich nicht, ob ich es verdiene, daß man mir einst mit einem Lorbeerkranz den Sarg verziere. Die Poesie, wie sehr ich sie auch liebt, war immer nur ein heiliges Spielzeug oder geweihtes Mittel für himmlische Zwecke. Ich habe nie großen Wert gelegt auf Dichter-Ruhm, und ob man meine Lieder preiset oder tadelt, es kümmert mich wenig. Aber ein Schwert sollt ihr mir auf den Sarg legen; denn ich war ein braver Soldat im Befreiungskrieg der Menschheit.[4] — Генрих Гейне, Путевые картины, Путешествие из Мюнхена до Генуи, глава XXXI, 1829 (перевод В. А. Зоргенфрея)

В гитлеровской Германии произведения Гейне были под запретом.

«Клоп»

 

	Некий клоп залез на пятак И, словно банкир, похвалялся так: «Если денег ты нажил много, Всюду открыта тебе дорога. С деньгами красив ты, с деньгами знат Женщинам наимилейшим приятен. Дамы бледнеют и дрожат, Едва учуют мой аромат. С самой королевой я спал, бывало, Забравшись к ней ночью под одеяло. На жарких перинах она металась И беспрестанно всю ночь чесалась». Веселый чиж, услыхав эту речь, Решил похвальбу клопа пресечь: В негодованье свой клюв отточив, Насмешливый он просвистал мотив. Как подлый клоп, испуская смрад, Чижу отомстил на клопиный лад: «Жертвой его насмешек стал я За то, что денег ему не дал я!» Ну, а мораль? Ее от вас Пока благоразумно скрою. Ведь сплочены между собою Богатые клопы сейчас. Задами подмяв под себя чистоган, Победно колотят они в барабан. Семейства клопов — куда ни взгляни — Священный союз составляют они. Также немало клопиных альянсов Средь сочинителей скверных романсов (Которые столь бездарны и серы, Что не идут, как часы Шлезингера). Тут и свой Моцарт есть — клоп-эстет, Ведущий особым клопиным манером С увенчанным лаврами Мейербером Интрижку в течение долгих лет. А с насекомых много ль возьмешь? Рецензии пишет газетная вошь — Елозит, врет, да и тиснет статейку И до смерти рада, урвав копейку, Притом меланхолии полон взгляд. Публика верит из состраданья: Уж больно обиженные созданья, И вечно сердечки у них болят. Тут стерпишь, пожалуй, любой поклеп. Молчи, не противься — ведь это ж клоп. Его бы, конечно, можно под ноготь, Да, право, уж лучше не трогать. А то попробуй такого тронь — На целый свет подымется вонь! Вот отчего до другого раза Я отложу толкованье рассказа.
«Ослы-избиратели»

 

	Свобода приелась до тошноты. В республике конско-ослиной Решили выбрать себе скоты Единого властелина. Собрался с шумом хвостатый сброд Различного званья и масти. Интриги и козни пущены в ход, Кипят партийные страсти. Здесь Старо-Ослы вершили судьбу, В ослином комитете. Кокарды трехцветные на лбу Носили молодчики эти. А кони имели жалкий вид И тихо стояли, ни слова: Они боялись ослиных копыт, Но пуще — ослиного рева. Когда же кто-то осмелился вслух Коня предложить в кандидаты, Прервал его криком седой Длинноух: «Молчи, изменник проклятый! Ни капли крови осла в тебе нет. Какой ты осел, помилуй! Да ты, как видно, рожден на свет Французскою кобылой! Иль, может, от зебры род хилый твой. Ты весь в полосах по-зебрейски. А впрочем, тебя выдает с головой Твой выговор еврейский. А если ты наш, то, прямо сказать, Хитер ты, брат, да не слишком. Ослиной души тебе не понять Своим худосочным умишком. Вот я познал, хоть с виду и прост, Ее мистический голос. Осел я сам, осел мой хвост, Осел в нем каждый волос. Я не из римлян, не славянин, Осел я немецкий, природный. Я предкам подобен, — они как один Все были умны и дородны. Умны и не тешились искони Альковными грешками, На мельницу бодро шагали они, Нагруженные мешками. Тела их в могиле, но дух не исчез, Бессмертен ослиный дух их! Умильно смотрят они с небес На внуков своих длинноухих. О славные предки в нимбе святом! Мы следовать вам не устали И ни на йоту с пути не сойдем, Который вы протоптали. Какое счастье быть сыном ослов, Родиться в ослином сословье! Я с каждой крыши кричать готов: «Смотрите, осел из ослов я!» Отец мой покойный, что всем знаком, Осел был немецкий, упрямый. Ослино-немецким молоком Вскормила меня моя мама. Осел я и сын своего отца, Осел, а не сивый мерин! И я заветам ослов до конца И всей ослятине верен. Я вам предлагаю без лишних слов Осла посадить на престоле. И мы создадим державу ослов, Где будет ослам раздолье. Мы все здесь ослы! И-а! И-а! Довольно терзали нас кони! Да здравствует ныне и присно — ура! Осел на ослином троне!» Оратор кончил. И грохнул зал, Как гром, при последней фразе, И каждый осел копытом стучал В национальном экстазе. Его увенчали дубовым венком Под общее ликованье. А он, безмолвно махая хвостом, Благодарил собранье.
«Король Длинноухий I»

 

	Само собой, в короли прошел Большинство голосов получивший осел И учинился осел королем. Но вот вам хроника о нем: Король-осел, корону надев, Вообразил о себе, что он лев; Он в львиную шкуру облекся до пят И стал рычать, как львы рычат. Он лошадьми себя окружает, И это старых ослов раздражает. Бульдоги и волки — войско его, Ослы заворчали и пуще того. Быка он приблизил, канцлером сделав, И тут ослы дошли до пределов. Грозятся восстанием в тот же день! Король корону надел набекрень И быстро укутался, раз-два, В шкуру отчаянного льва. Потом объявляет особым приказом Ослам недовольным явиться разом, И держит следующее слово: «Ослы высокие! Здорово! Ослом вы считаете меня, Как будто осел и я, и я! Я — лев; при дворе известно об этом И всем статс-дамам, и всем субреттам. И обо мне мой статс-пиит Создал стихи и в них говорит: «Как у верблюда горб природный, Так у тебя дух льва благородный — У этого сердца, этого духа Вы не найдете длинного уха». Так он поет в строфе отборной, Которую знает каждый придворный. Любим я: самые гордые павы Щекочут затылок мой величавый. Поощряю искусства: все говорят, Что я и Август и Меценат. Придворный театр имею давно я; Мой кот исполняет там роли героя. Мимистка Мими, наш ангел чистый, И двадцать мопсов — это артисты. В академии живописи, ваянья Есть обезьяньи дарованья. Намечен директор на место это — Гамбургский Рафаэль из гетто, Из Грязного вала, — Леман некто. Меня самого напишет директор. Есть опера, и есть балет, Он очень кокетлив, полураздет. Поют там милейшие птицы эпохи И скачут талантливейшие блохи. Там капельмейстером Мейер-Бер, Сам музыкальный миллионер. Уже наготовил Мерин-Берий К свадьбе моей парадных феерий. Я сам немного занят музыкой, Как некогда прусский Фридрих Великий. Играл он на флейте, я на гитаре, И много прекрасных, когда я в ударе И с чувством струны свои шевелю, Тянутся к своему королю. Настанет день — королева моя Узнает, как музыкален я! Она — благородная кобылица, Высоким родом своим гордится. Ее родня ближайшая — тетя Была Росинанта при Дон-Кихоте; А взять ее корень родословный Там значится сам Баярд чистокровный; И в предках у ней, по ее бумагам, Те жеребцы, что ржали под флагом Готфрида сотни лет назад, Когда он вступал в господень град. Но прежде всего она красива, Блистает! Когда дрожит ее грива, А ноздри начнут и фыркать и гроха| В сердце моем рождается похоть, — Она, цветок и богиня кобылья, Наследника мне принесет без усилья. Поймите, — от нашего сочетанья Зависит династии существованье. Я не исчезну без следа, Я буду в анналах Клио всегда, И скажет богиня эта благая, Что львиное сердце носил всегда я В груди своей, что управлял Я мудро и на гитаре играл». Рыгнул король, и речь прервал он, Но ненадолго, и так продолжал он: «Ослы высокие! Все поколенья! Я сохраню к вам благоволенье, Пока вы достойны. Чтоб всем налог Платить без опоздания, в срок. По добродетельному пути, Как ваши родители, идти, — Ослы старинные! В зной и холод Таскали мешки они, стар и молод, Как им приказывал это бог. О бунте никто и мыслить не мог. С их толстых губ не срывался ропот, И в мирном хлеву, где привычка иокоть! Спокойно жевали они овес! Старое время ветер унес. Вы, новые, остались ослами, Но скромности нет уже меж вами. Вы жалко виляете хвостом И вдруг являете треск и гром. А так как вид у вас бестолков, Вас почитают за честных ослов; Но вы и бесчестны, вы и злы, Хоть с виду смиреннейшие ослы. Подсыпать вам перцу под хвост, и вмиг Вы издаете ослиный крик, Готовы разнести на части Весь мир, — и только дерете пасти. Порыв, безрассудный со всех сторон! Бессильный гнев, который смешон! Ваш глупый рев обнаружил вмиг, Как много различнейших интриг, Тупых и низких дерзостей И самых пошлых мерзостей, И яда, и желчи, и всякого зла Таиться может в шкуре осла». Рыгнул король, и речь прервал он, Но ненадолго, и так продолжал он: «Ослы высокие! Старцы с сынами! Я вижу вас насквозь, я вами Взволнован, я злюсь на вас свирепо За то, что бесстыдно и нелепо О власти моей вы порете дичь. С ослиной точки трудно постичь Великую львиную идею, Политикой движущую моею. Смотрите вы! Бросьте эти штуки! Растут у меня и дубы и буки, Из них мне виселицы построят Прекрасные. Пусть не беспокоят Мои поступки вас. Не противясь, Совет мой слушайте: рты на привязь! А все преступники-резонеры — Публично их выпорют живодеры; Пускай на каторге шерсть почешут. А тех, кто о восстании брешут, Дробят мостовые для баррикады, — Повешу я без всякой пощады. Вот это, ослы, я внушить вам желал бы Теперь убираться я приказал бы». Король закончил свое обращенье; Ослы пришли в большое движенье; Они прокричали: «И-а, и-а! Да здравствует наш король! Ура!»
«В Германии, в дорогой отчизне»

 

В Германии, в дорогой отчизне, Все любят вишню, древо жизни, Все тянутся к ее плоду, Но пугало стоит в саду. Каждый из нас, точно птица, Чертовой рожи боится. Но вишня каждое лето цветет, И каждый песнь отреченья поет. Хоть вишня сверху и красна, Но в косточке смерть затаила она. Лишь в небе создал вишни Без косточек всевышний. Бог-сын, бог-отец, бог—дух святой, Душой прилепились мы к троице И, к ним уйти с земли спеша, Грустит немецкая душа. Лишь на небе вовеки Блаженны человеки, А на земле все грех да беда, — И кислые вишни, и горе всегда.