Историосемантика серого цвета

Археологи и этнологи называют серый цвет керамики цветом «смены времен», так как вместе с красным он предшествует возникновению каждой новой культуры [cclx]. Мифологии практически всех традиционных культур утверждают, что человек создан из глины, грязи, пепла или праха земного.

Так, в “черный” пост евреи обмакивают крутое яйцо в серый пепел — пищу горюющих. Проводят пеплом полосу на лбу, чтобы исполнить сказанное “Пепел вместо красоты”. Некоторые даже рассыпают пепел на полу и валяются в нем [cclxi]. Еще Авраам говорил “... я, прах и пепел”. Ибо: Создал Господь Бог человека из праха земного (Быт.2, 7; 18, 27). А ведь до сих пор “человек” во многих языках это мужчина. И одежды современного мужчины — серые, из пепла и праха...

В традиционном Китае серым цветом изображается лицо богини в экстремальной ситуации устрашения противников. И цвет траурных одежд, по данным Л. и В. Сычевых, — это цвет неокрашенных, неотбеленных, то есть светло-серых тканей[cclxii]. Их-то европеец до сих пор и называет белыми, быть может, в силу своей приверженности к крайностям, включая сюда и крайности цветовосприятия.

Индийские иоги различали в ауре серого цвета семантику трех основных оттенков: серый светлого оттенка — эгоизм; серый особого (трупного) оттенка — страх и ужас; серый же темного оттенка — подавленность и меланхолия[cclxiii].

Античный мир наделял серый цвет значением траура по умершим (отказ от ярких цветов). В рассуждениях о душе человеческой Платон, скорее всего, наделил бы серым цветом ведущую ее часть, которая всю жизньпытается совместить необузданность черного и социальность белого элементов души (Федр, 253 d)[cclxiv]. Однако, античные авторы еще не затрагивали смысл серого цвета, впрочем, как и библейские.

В христианских канонах Средневековья за серым цветом закрепилось значение телесной смерти и духовного бессмертия[cclxv]. Поэтому серый цвет одеяний Христа связан с такими символическими представлениями как смирение и победа духа над телом

Серым пеплом посыпали голову в трауре и христиане. Ибо пепел знаменует раскаяние и в символике цвета. Ибо “пепел — дерево, превращенное огнем в пепел”[cclxvi]. Отсюда же в раннем христианстве этот цвет соотносится не столько с нищими и убогими, сколько со странствующими монахами.

Однако в исламе, как отмечает Л. Н. Миронова, серый цвет уже воспринимается полностью негативным [cclxvii]. Действительно, все мы недавно могли наблюдать по Интернету или ТВ комментарии о забытой чистоте ислама, реально отражаемой в темно-серых чалмах ваххабитов. С другой стороны, в Коране мне не удалось найти вообще какие-либо значения серого цвета. Да и в искусстве ислама мы не найдем, наверное, ни одной мечети без серых деревянных палок, вставленных в зеленовато-голубые поля стен еще при постройке.

В Средней Азии мусульмане на мой вопрос «Зачем же на таком красивом фоне были вставлены серые стержни?» отвечали: «Для того чтобы глаз врага нашей веры отвлекся на них и не мог сглазить божественную красоту остального». Поэтому я не нахожу достаточных оснований для констатации полностью негативной семантики серого цвета в исламе.

В персидской же поэзии серый дым — символ печали. Однако, как считал Дехлеви:

 

«Почтенна белизна седых волос,

Аллах всесильный сам ее вознес».

Средневековая Европа называет серый цветом джентльменов, цветом высшего света и т. п. И одновременно геральдика обозначает им несчастье и страдание. Серый цвет встречается, впрочем, довольно часто в одежде для торжественных случаев; вероятно, и трауру он придавал некоторый элегический нюанс, — отмечает Й. Хейзинга, обсуждая цвет одежд эпохи Возрождения[cclxviii].

Возникает и каббалистический “цвет мудрости”. Цвета одежды масона, посвящаемого в высшие степени приобщения к таинствам ложи, — серые. О серых же цветах «униформы современных чиновников» говорить вообще не приходится — сегодня это видит каждый.

Любопытную психоаналитическую трактовку серого цвета приводит Мишель Пастуро[cclxix]. Так, он анализирует сказку о Красной шапочке с позиций Зигмунда Фрейда и усматривает какую-то непонятную чисто мужскую настойчивость серого волка съесть сначала бабушку и лишь потом полакомиться Красной шапочкой.

Как пишет о мужской моде конца ХХ века Ульрих Бер[cclxx], «серый костюм — самая популярная форма одежды. Он говорит об исполнительном, стремящемся к успеху и уверенности в завтрашнем дне, мужчине». Или, как это наглядно выразил в свое время М. Ю. Лермонтов:

 

На нем треугольная шляпа и

Серый походный сюртук

 

“Серый кардинал” — человек, правящий незаметно, за спинами красных, белых и т. п. И только потом — по прошествии времени, то есть в прошедшем времени — выясняется его истинная роль[cclxxi]. Серый же — это время настоящее. И в Фаусте замечательным образом Гете связывает с серым цветом именно настоящее время:

Ведь удалось Ахиллу в Ферах

Как, верно, ведомо тебе

С ней жить вне наших рамок серых,

Вне времени, назло судьбе!

 

О настоящем же пишет «Возлюбленной» и Эмиль Верхарн:

 

– О ты, которую напрасно призывали

Мольбы моей души — сюда, на остров мой,

Обвитый белою змеящейся каймой,

Появишься ли ты из бледно-серой дали?

 

Или, как в «Зеркале» — разумеется, отражающем только настоящее время — Борис Пастернак упоминает тень с ее серыми полутонами настоящего[cclxxii]:

 

Там книгу читает Тень.

 

Или, как говорит Иосиф Бродский то же о зеркалах — с их принципиально неразделимым настоящим:

 

«Там в моде серый цвет — цвет времени и бревен».

Лицам, которых интересует зеркальная проблема настоящего, следует обратить внимание на тот факт, что зеркало меняет левое направление на правое и наоборот. Так, крестное знамение православных в зеркальном отражении соответствует крестному знамению католиков. Аналогично этому отображение стимульных цветов — при переходе от красного через зеленый к синему в цветовом круге — Ньютоном, Ламбертом, Юнгом, Гельмгольцем, Максвеллом и Джаддом располагалось по часовой стрелке. В то же время расположение перцептивных цветов Гете, Рунге, Шопенгауэром, Герингом, Оствальдом, Манселлом, МКО, DIN и NCS — против часовой стрелки [cclxxiii]. Единственными цветами, сохраняющими свое местоположение для объемных представлений оставались ахромные цвета, и прежде всего серый.

Таким образом, данные физиков и физиологов оказались зеркальным отображением данных, полученных психологами и художниками. Отсюда можно предположить, что существует некая взаимодополнительность данных физиков и физиологов, с одной стороны, и психологов, с другой. Левое же и правое направление цветов в цветовом круге с позиций латерализации объясняется преимущественным расположением цветообозначений стимульных цветов в левом полушарии головного мозга и перцептивных в правом. В хроматизме латерализация связана с определенной стереотипией функций левого полушария (С- и М-планы) и функциональной индивидуализацией правого (Ид-план)[cclxxiv].

С категорией настоящего времени безусловно связана и семантика понятия «туман». Как отмечали психологи, монотонность и блеклость серых тонов обыкновенно вызывают ассоциации с дымом, туманом, сыростью[cclxxv]. В толковых словарях приводятся следующие значения для слова туман: непрозрачный воздух, насыщенный водяными парами, а также загрязненный пылью, дымом, копотью и т. п.

Метафорическое определение «туманный» обычно трактуется как неясный, невыразительный, тусклый, непонятный, неопределенный, что полностью совпадает с цветовыми характеристиками как серого цвета[cclxxvi], так и подвыпившего человека с доминантой подсознания. В. И. Даль приводит замечательную русскую поговорку: «Пьяный, хоть в тумане, а все видит Бога». Да и в других культурах существуют подобные выражения: «Все вижу как в тумане», «Вино туманит голову» и т. п.

Так, во Франции серым цветом нередко характеризуют выпившего человека. «У него затемнение рассудка» говорят французы о человеке, который много выпил и называют его «серым». «Этим они хотят сказать, — подчеркивает Р. Л. Руссо[cclxxvii], — что его разум, его сознание (белое) затемнено пьянством».

В России тоже существует поговорка «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». По-видимому, алкоголь-то (как и серый цвет) и освобождает творческое подсознание от догматов и условностей контролирующего его белого сознания.

Вспомним, как сидя за гостеприимным грузинским столом, Борис Пастернак воспевал всеобъемлющую гениальность Тициана Табидзе:

 

Свой непомерный дар

Едва, как свечку, тепля,

Он — пира перегар

В рассветном сером пепле.

4.2.2. Представление «серости»

Обыкновенно “серость” кажется самодостаточной и подчеркнуто обязательной[cclxxviii]. И этим она подозрительна как замкнутость, статичность или смерть. Однако на Западе русские неологизмы XX века — “сплошная серость”, «серая масса толпы» и т. п. — поймет далеко не каждый[cclxxix]… Но “Запад есть Запад”… Татьяна Забозлаева так говорит о сером цвете: «это переход от земли к небу, от неба к земле, это… вообще сфера зла в его повседневном воплощении. Черное — абсолют зла, серое, так сказать, — зло повседневное [cclxxx] … Это пепел, дым, прах».

И это мнение имеет серьезное обоснование в русской литературе начала XX века. Блок: “липкое отвратительное серое животное”, “необъятная серая паучиха скуки” и т. п. Кандинский: “Серое беззвучно и бездвижно…” Начало материалистическому уничтожению “серости” было положено, наверное, Горьким, в произведениях которого серый цвет (как олицетворение мещанства) показан во всей его “неприглядности”. Серый человек — главный враг бытия. “Он готов рабски служить всякой силе, только бы она охраняла его сытость и покой… Эта маленькая двоедушная гадина всегда занимает средину между крайностями, мешая им своекорыстной суетой своей развиться до конца, до абсурда, до идеала” (1905 г. “О Сером”).

Итак, Россия прислушалась к голосу своей интеллигенции и довела себя до сегодняшнего “идеала”, до конца, до абсурда. Возникает вопрос: почему у нас и только у нас (которых “умом не понять”) до сих пор существует это горько горьковское стремление к уничтожению третьего сословия — мещан (обывателей)? Во всем цивилизованном мире именно на усредненности обывателя держится мир и целесообразность. Во всем мире (кроме России) мещанство как “серость” поддерживается на правительственном уровне. Ибо мещанин голосует не за крайности, а за стабильность[cclxxxi]. Не за конец, а за процветание. Не за абсурд, а за потребление[cclxxxii]…

Так, определенную неэквивалентность семантики серого цвета в русском и польском языках отмечает В. Г.Кульпина[cclxxxiii]. Выражения «серый человек», «серая личность» в русском языке указывают на человека посредственного, необразованного, неинтересного, остановившегося в своем развитии. Это — отрицательная характеристика личности, как резюмирует В. Г. Кульпина, сопоставляя его с этим же выражением в польском языке.

«Серый человек» — это просто обычный человек, самый средний, самый типичный. Для семантического уточнения этой идиомы В. Г. Кульпина приводит также и параллели, согласно которым «серый человек» означает «простой, обычный человек, такой как все, нормальный, без каких-либо отклонений», то есть не является уничижительным как в русском языке. Цитата (по изданию 1987 года одного из польских философов) служит великолепным примером выводов В. Г. Кульпиной, которые, как мне кажется, весьма актуальны прежде всего для серьмяжной российской культуры:

«В Сером Человеке — каким является каждый из нас в минуты, свободные от теоретизирования, — преобладает «душа ребенка и дикаря одновременно», всегда готового ринуться в объятия какой-либо концепции, которая защищает от чувства хаоса, помогает освоиться с неизвестным и вместе с тем позволяет ощутить волнение приобщения к чему-то неосязаемому…» (разрядка моя — Н.С.).

Характерными на этом фоне выглядят последующие комментарии В. Г. Кульпиной: Приведенные выше определения «серого человека» никак не вяжутся с характеристиками «серой личности» в русском языке. В русском языковом ареале никто не назовет сам себя серой личностью и не скажет, что серая личность — это каждый из нас. Ведь в русском языке эта характеристика оскорбительна. С образом «серой личности» в русском языке не вяжется также и готовность к восриятию новой концепции (практически любой). — Так заключает сопоставление «серости» в двух культурах В. Г. Кульпина, приводя и другие не менее характерные примеры[cclxxxiv].

Итак, на Западе «серость» — это норма. А что же у нас, в России? Начнем с детства и, разумеется, с русских народных сказок. Какие цветовые метафоры встречаются чаще всего? Серый волк и сивка-бурка (сивый — серовато-сизый) — неизменная черта, так сказать, блещущих умом транспортных средств для Иванушки дурачка — будущего царевича. Не зря же В. Г. Кульпина вспоминает именно «Царевича на сером волке» Сурикова и оговаривает, что без термина цвета «серый» представить себе эту картину просто невозможно [cclxxxv]. Одним словом, как отмечал В. И. Даль, «Вали на серого, серый все свезет».

И в то же время именно в России серый цвет приобретает уменьшительно-ласкательную форму. Здесь и

Жил-был у бабушки серенький козлик,

неоднократное повторение цвета которого создает милый и уюный цветовой образ. Здесь и

 

Трусишка, зайка серенький, под елочкой скака,

— тоже очень милое и трогательное существо. В этом же ряду стоит и «пушистый» образ ахматовского кота:

Мурка серый, не мурлычь,

Дедушка услышит.

Относительно гендерной интерпретации серого цвета в русском языке В. Г. Кульпина — также как и в хроматизме — констатирует использование этой формы преимущественно при ласковом обращении любящей женщины к мужчине: Сокол сизокрылый, Голубь сизокрылый. Касаясь же образа, с которым себя сравнивала сама Анна Ахматова, «Серой белкой прыгну на ольху, / Ласочкой пугливой пробегу», В. Г. Кульпина старательно оберегая женственность поэтессы, замечает, что это уже не «серая», а яркая поэтема.

Поэтому на риторический вопрос: «Есть ли на свете женщина, интеллект которой можно ласково назвать «серым»? — я всегда отвечаю: «Нет». Назвать нельзя, но семантически обозначить можно, ибо все зависит от условий: интеллект беременной женщины (или женщины в постклимактерии) имеет доминанту своего рода творчески мужского подсознания и поэтому вполне может характеризоваться серым цветом. Да и сами женщины в этом положении нередко предпочитают именно серые тона одежд, на которые раньше и смотреть не могли, не хотели и не желали...

Соотнесенность же мужского пола и серого цвета вытекает даже из поговорок, приводимых В. И. Далем: «Хоть кафтан сер, а ум черт не съел», «У серого армяка казна толста» и т. д. и т. п. А ведь серый — единственный цвет, который может видеть даже дальтоник. В самом деле, для серого не существует ни дополнительных, ни контрастных цветов. И этим он принципиально отличен от них, поскольку содержит в себе их оппозиционное единство. Снимает в себе, как сказал бы Гегель, противоречия любых возможных проявлений крайности.

Согласно Андрею Белому, “серый цвет создается отношением черного к белому”. По Мережковскому же, с началом XX века “серость” и “зло” стали синонимами. Что же получилось? Быть может, для нас определение “зла” заключается в относительной серединности, “двусмысленности” этого отношения. Или Тютчев был прав в своем «Умом Россию не понять»? Быть может, и сама Россия не хочет знать истины о себе. Ведь еще И. Н. Крамской замечал:

Чем ближе к правде, тем незаметнее краски.

Да, в России и небо чаще — серое, и избы — серые, и без серой серьмяги ни один крестьянин не обходился… Так, например, А. Зайцев замечает, что цвет неба может быть любого цветового тона — от бело-молочного до темно-серого и от киноварно-красного до бирюзово-зеленого, и все таки более всего мы привыкли к небу голубому или серому, каким оно чаще всего бывает [cclxxxvi]. И все же Россия выбрала крайности. Абсолют черного и белого. Чтобы никакой двусмысленности. Никакой середины. И тем более, “золотой середины”…, ибо даже это классическое выражение низведено в России до пренебрежительно выражающей «середины на половину». Каким же образом может быть разрешена двусмысленность этого парадокса?