Абстрактное и конкретное. Философы утверждают, что в обучении это главная проблема

Философы утверждают, что в обучении это главная проблема. Известный философ Эвальд Ильенков разработал концепцию мышления, основанную на диалектике абстрактного и конкретного. Точнее, на восхождении от абстрактного к конкретному. Конкретнтое есть многообразие различных характеристик тех или иных явлений, предметов. Абстрактное тоже конкретно, но отрывочно, предельно абстрактно мыслят дети, несмотря на кажущуюся конкретность их мышления, предельно абстрактно мыслят. Отсюда и склонность к волшебствам, чудищам, ирреальным явлениям. Детский рисунок — предельное обобщение.

Никто никогда не узнает, как ребенок сам воспринимает свою живопись. Если что-то похожее на куст он называет собакой, а обыкновенную полоску — рекой, значит, он так видит, значит, его способность обобщать, абстрагируясь от ранее виденного конкретного многообразия, реализуется в со-

ответствии с его представлениями о мире. Если педагог не будет уважать детское видение, детское абстрагирование, он никогда не поможет ребенку создать что-то творческое.

В обучении, в том числе и живописи, сольфеджио, философии, истории искусств и так далее, надо идти двумя путями. Первый путь — поощрять детский глаз, мозг, сердце, руки в целях восприятия конкретности. Второй путь — не выхолащивать, не искоренять детского интереса к абстракциям. Больше того, находить формы единения детской абстрактности с обобщенными формами бытия в искусстве, литературе, музыке, истории искусств. Когда мы показываем детям работы Кандинского или Матисса, мы подчеркиваем, что среди взрослых немало великих людей, которые как бы использовали силу детского абстрагирования и в своей предельной детской схожести создали подлинные шедевры. Мы подчеркиваем, что великие художники искали необыкновенный свет и разными красками передавали существо этого света! Думаете, дети нас не понимают, когда мы говорим про такие сложные вещи? Прекрасно понимают. И в этом мы убедились, когда наши занятия стали как бы вбирать в себя образ и обобщение. Потрясающее единение этих двух разнородных способов творчества произошло на занятии, когда мы детям предложили две темы: «Пасхальные яйца на фиолетовом» и «Мамины украшения на краплаковом фоне». Я думал, что дети выберут последнюю тему, но всех, за исключением Сережи Петрова, привлекала первая тема. Возможно, потому, что недавно была Пасха и они сами раскрашивали яйца. Натюрморт состоял из четырех фантастически ярких яиц (желтое, оранжевое, синее, розовое) и фиолетовой драпировки. Сначала дети сделали неплохие рисунки — обобщение конкретных предметов состоялось. Затем после рассказа о том, как сделать фиолетовую краску — смешать синюю с красной, — дети приступили к работе. Какая же это была стремительная погоня за цветом! За абстратным делом в его конкретном, предметном воплощении.

Эту бы энергию — да в мирных целях!

Андрей Картмасов ворвался в нашу комнату-класс. В одной руке у него была какая-то штуковина, трубка, удлиняющая его руку примерно сантиметров на сорок. Этим «орудием» он сшибал на бегу разные предметы: кегли, банки, игрушки, книги — и целился в затылки ребят. Счастью его не было предела, когда он ударял по голове своих сверстников. Поскольку трубка была картонной, дети, очевидно, не чувствовали боли. Затем он нырнул под стол, за ним последовал Сережа. Андрей вихрем вылетел из-под стола и помчался, изображая, должно быть, самолет.

Я тоже изобразил самолет и ринулся к Андрею навстречу. Мой кульбит сбил его с толку: большой дядька, а балуется. Он точно опешил. Застыл вдруг на месте и понимающе улыбнулся. Я тоже остановился и попросил Андрея принести стульчик. Он быстро выполнил мою просьбу, чего раньше не случалось. Началось занятие, и Андрей был весь внимание.

Идея натюрморта под названием «Пасхальные яйца на фиолетовом», должно быть, очень ему понравилась, и он тут же окунул кисточку в кадмий оранжевый. Я едва успевал следить за тем, как Андрей молниеносно макал кисть то в воду, то в краску и расписывал свой натюрморт. Кстати, с такой же быстротой он сделал великолепный набросок углем. Там чувствовалась перспектива, а форма яиц придавала рисунку какую-то изысканную художественность. А вот, когда он с бешеной скоростью накладывал щедрые мазки, я не выдержал и попросил:

— Не торопись. Подумай.

Он застыл с поднятой кистью. Я поинтересовался:

— А может быть, усилить тон?.. Получилось.

— Великолепно, Андрей. Ты видишь, как заиграл твой зеленый цвет?

Он согласился, и я ему посоветовал заполнить кое-какие неприкрашенные места.

Лицо маленького художника стало одухотворенным. А работа над натюрмортом подходила уже к концу... Я каким-то десятым чувством уловил, что, как только он закон-

чит натюрморт, снова поскачет и будет сшибать и разносить все, что попадется под руку. Я схватил приготовленный заранее картон с бумагой и протянул Андрею:

— Послушай, не нарисовать ли тебе еще один вариант? Он с удовольствием взялся за новый рисунок. И этим я

отнял его, Андрея, у его же буйного двойника. То есть перевел его энергию в нужное русло. Он увлеченно работал.