На днях я посмотрел фильм, который меня взволновал. Это незамысловатаяистория пожилой супружеской пары, которая разорилась и оказалась наиждивении у своих детей. Герои фильма, судя по всему, очень славные люди, ихдети -- ничуть не хуже других детей. Но все складывается прескверно. Старшеепоколение осложняет жизнь молодых. Добрые отношения со временем портятся.У родителей не хватает такта, у детей -- терпения. Зятья и невесткиотказываются дольше выносить присутствие стариков, с которыми они несвязаны кровными узами. Наконец мать Отправляют в дом для престарелых. Тамона и умрет. Выходя из кинотеатра, я думал об угрызениях совести, которыенепременно, можете не сомневаться, будут мучить детей после того, какродители умрут. Пока близкие нам люди живы, мы обращаемся с ними неровно --то со вниманием, то с невольным раздражением. Мы любим их, но их недостаткинам надоедают и нередко затрудняют жизнь. У нас есть свои прихоти ижелания, и, если нам становится очевидно, что они идут вразрез с желаниямитех, кто нас любит, мы вступаем в сделку со своей совестью. "Разумеется, --говорим мы себе, -- он (или она) будет страдать, но не могу же я постоянноприносить себя в жертву. К тому же я заглажу эту пустяковую обиду, выказав вдругой раз побольше нежности". Строя подобные расчеты, мы упускаем из виду смерть. Но она является всвой срок, и уже ничего не исправить. Тогда-то и наступает время раскаяния.Смерть заставляет нас забыть слабости тех, кто ушел навсегда, оставив намтолько запоздалые сожаления. Теперь, когда мы навсегда лишены возможностивидеть своих близких, те их поступки и речи, которые прежде казались намнадоедливыми или нелепыми, приобретают особую трогательность и навеваютгрусть. Мы начинаем думать о том, что могло бы растрогать и успокоитьушедших навеки и не потребовало бы от нас почти никаких усилий. "Ободритьласковым словом, забежать на несколько минут, позвонить, черкнуть пару строк-- и отец целый день светился бы радостью, -- думает облаченный в траурноеплатье сын. -- Я же лишал его этого, чтобы побыть несколько лишнихмгновений с женщиной, которой мое присутствие осточертело. На все хваталовремени: и начальникам писать, и приятелям, но я не мог выкроить время,чтобы написать своему отцу. А между тем я любил его всей душой..." Я нисколько не удивляюсь, когда читаю о том, что дикари, как ипервобытные люди, боятся мертвецов и, стремясь их умиротворить, приносят имжертвы. Это правда, что покойники возвращаются в снах и терзают живых, еслите в свое время сделали их жизнь несчастной. Перечитайте в связи с этим"Театральную историю"* -- один из самых превосходных романов Анатоля Франса-- или признание, сделанное Шатобрианом после кончины госпожи де Дюра, напреданную дружбу которой он нередко отвечал холодностью и едва скрытымраздражением: "С той поры, как я потерял эту великодушную особу... я неперестаю, оплакивая ее, укорять себя в непостоянстве, которое нередкоудручало преданное мне сердце. Будем же хорошенько следить за собой! Нестанем забывать, что, испытывая глубокую привязанность к нашим близким, закоторых мы готовы отдать свою жизнь, мы тем не менее способны отравлять ихсуществование. Когда наши друзья уже сошли в могилу, как можем мы искупитьсвою вину перед ними? Могут ли наши бесплодные сожаления, наше запоздалоераскаяние стать лекарством против тех горестей, которые мы им принесли? Онипредпочли бы при жизни увидеть нашу улыбку, чем потоки наших слез после ихсмерти". Не будем же отказывать живым в той нежности, которую, терзаясьугрызениями совести, тщетно предложим их тени. Помните об этом, querida, иесли нам суждена встреча, то не уготовляйте себе бесплодного раскаяния,огорчая такого старика, как я. Прощайте.
